Берег Стикса - Далин Максим Андреевич (полная версия книги TXT) 📗
… ты понимаешь, что зла — нет? Ну нет в мире зла! Мир мудр и добр, а зло в него тащат люди. Только люди, ни ураганы, ни цунами, ни болезни — могут причинить настоящую рану миру, гноящуюся, трудно исцелимую… одна душа ранит другую, а другая болеет много жизней подряд… местью, злобой, подлостью… и наше дело — хотя бы попытаться это всё залечить… освободить — и дать ране затянуться… там…
… а я-то уж заждалась, доченька…
… люби меня. Мне страшно, моя ответственность — моя могильная плита, это такая тяжесть, такая тяжесть, Максик… только не оставь меня на этой дороге, она слишком темна для меня одной! — Что за пугало ты опять усмотрела? Успокойся, дитя, не бойся, дитя — в сухой листве ветер шуршит… — Не шути. — Ладно, серьёзно. Хочешь, чтобы я поклялся? Женщины любой эпохи обожают любовные клятвы. Ладно, клянусь. Вечностью. Ты же моя возлюбленная и дочь — как оставить тебя, светлая дурочка…
… и лунный луч растворяет в себе вытянувшееся невесомое тело — вот в этот-то момент ты и чувствуешь себя частью мира по-настоящему. Ты — туман. Ты — ночной ветер. Ты — колеблющаяся тень. Ты — страж…
… тётенька, я умру? — Ну что ты! Разве ты не знаешь, что никто не умирает? Ты просто улетишь отсюда. Я поцелую тебя, ты станешь лёгким-лёгким и улетишь туда, где никогда не бывает больно, где светло, тихо и чудесно — как на заре… и ты там отдохнёшь, а потом вернёшься обратно, когда захочешь. Договорились?..
Роман встряхнул головой. Руки Аннушки ещё лежали у него на плечах. Она улыбалась и смотрела нежно — и Роман тоже улыбнулся.
— Если я ещё когда-нибудь приду, матушка, Максим не развеет меня по окружающей вселенной?
Анна рассмеялась.
— Максим не мешает юным вампирам выражать сыновние чувства.
— А в любви объясняться?
— Тоже не мешает. И я тебя люблю, Ромочка, Дитя Во Мраке. Всё. Иди. Я и так уже…
А Зов, линия крови, уже пробивался сквозь Аннушкину силу. Роман понял, что «и так уже», слегка устыдился, поцеловал Анне руку, чуть коснувшись губами холодных пальчиков, и инстинктивно задержал дыхание перед тем, как нырнуть в тень.
Его ждали.
Милка ужинала.
На сей раз ужином была старая бомжиха. Милка предложила ей ночлег у себя в квартире. Милкина квартира давно уже напоминала гибрид склепа с помойкой, там воняло тухлятиной и сыростью, затхлый воздух стоял между наглухо забитыми картоном и фанерой окнами, как гнилая вода, уцелела только пара тусклых лампочек и по углам валялся грязный хлам, но бомжиха не удивилась и не испугалась. Она уже ночевала в примерно таких же квартирах.
Она просто расположилась на засаленном продавленном диване, оставшемся от отца, воняя гнилью и мочой так же, как и сам диван, а Милка просто подобралась поближе, когда она захрапела, и перерезала ей горло всё тем же ножом. А потом выпила её кровь прямо из горла.
Кровь была невкусная. А мясо — и подавно. Какая-то тухлая дохлая кошка. Тощая — одни кости — и насквозь гнилая. Но где взять другое? Страшно…
После того, как Принц пропал, Милке всё время было страшно.
Первое время она вообще не выходила на улицу — сидела целые ночи перед телевизором, размышляя, что теперь делать. А потом голод стал так нестерпимо силён, что пришлось выйти волей-неволей.
Вместе с голодом усилилась и злоба. Они все виноваты, что у Милки опять скрючились пальцы и ногти покрылись какими-то заскорузлыми синими наростами. Они виноваты, что засыпать стало тяжело, а просыпаться больно, будто все кости заржавели. А самое главное: они виноваты в том, что у Милки украли Принца.
Им всем нужно было отомстить. И Милка превратилась в ночной кошмар для тех, кто выглядел безопаснее всего, потому что сам боялся.
Ей попадались бомжи и бродяги, бездомные дети и загулявшие до смерти пьяные — не часто, но достаточно, чтобы иногда утолять голод и злобу. Выпитая кровь грела ненадолго — и Милка делалась всё голоднее, а поэтому — всё хитрее и безжалостнее.
Иногда на улице ей казалось, что ночной ветер пахнет Принцевой кровью. Но всегда только казалось. Мир был — помойка. Отовсюду воняло гнильём, тухлые лужи растекались под ногами, загаженные дороги сочились весенним гноем — и Милка дышала отравленным воздухом, не понимая, что это её собственный запах…
Милка бросила обгрызенную бомжихину ляжку и встала. Пропитанная ядом мертвечина только раздразнила её голод и злобу. Всё внутри болело ломающей нудной болью — и кости, и набитый, тяжёлый, но несытый желудок. Мутило — и впору было вывернуть из себя ошмётки мяса и выпитую кровь, но жалко было, жалко! Где возьмёшь другое?
Милка в сердцах, торопясь, дёргая, швыряя, распихала куски бомжихи по полиэтиленовым пакетам, кучей засунула их в холодильник. Голову с закаченными глазами, с пегими клоками сальных волос в кровавых ошмётках и кишки с омерзением сгребла в мешок для мусора. Намочила половую тряпку и ногой развезла кровавую жижу по грязному полу.
Надо же привести квартиру в порядок.
Потом Милка с проклятиями натянула пальто, обмотала голову платком и влезла в ботинки. Надо идти к мусорным бакам — не в мусоропровод же выкидывать эту заразу! Вот так каждый раз — поганая домашняя работа! Никак не избавишься от грязи раз навсегда — всё время накапливается и накапливается. Глаза бы не глядели!
Милка выключила мёртвый пыльный светильник, не взглянув в ослепшее зеркало, тщательно заперла дверь и вышла на улицу.
Моросил дождь. Мир расквасился и размок. Под ногами хлюпала вода, идти было тяжело и мерзко — дико мерзко и тяжело делать каждый следующий шаг. Двигаться всегда было противно, но сейчас двигаться было противно вдвойне. Бросить бы всё это дерьмо прямо здесь и пойти домой — лежать, смотреть телевизор…
Опасно.
Милка привычно прошла несколько дворов — страх заставлял её относить окровавленные объедки подальше от собственного логова. В этот раз она выбрала помойку около пижонского кирпичного дома, заселённого, судя по стеклопакетам и торчащим из окон «тарелкам» спутниковых антенн, «новыми русскими». Европейского вида чистенькие бачки на колёсиках стоят прямо у подъездов — подумаешь, какие мы… Бросила пакет в бачок прямо сверху, не стала закапывать в мусор — найдут так найдут, пусть этих богатых тварей в милицию затаскают, так и надо…
И тут в гнилом воздухе повеяло сладким холодом. Запах был так восхитителен, что Милка помимо воли облизнулась и сглотнула, а уж потом обернулась, совершенно отчётливо ожидая увидеть Принца.
Не увидела.
Высокая, холёная, бледная, жутко красивая девица стояла перед ней, меряя её странным напряжённым взглядом. Огромные глаза девицы окружала густая тень длиннущих ресниц, отчего глаза казались ещё больше и темнее; толстенная глянцево-чёрная коса, перекинутая через плечо, перевитая зелёной лентой, кончалась где-то ниже колен, обтянутых золотыми чулками; короткая куртка болотного цвета выглядела как-то по-военному, а туфли на безумных «шпильках» были как из полированного железа склёпаны.
И похоже всё это было на панночку из старого фильма «Вий», с Куравлёвым в главной роли, только переодетую по-современному — до того показалось Милке похоже, что она стала ждать, когда кровавая слеза выкатится на щёку у девицы из глаза.
Это было совершенно не страшно. Милка не боялась женщин. К тому же нож лежал в кармане её пальто.
А девица между тем совершенно не собиралась плакать кровью. Она с брезгливой гримасой протянула руку к Милкиному лицу, отдёрнула и, как показалось Милке, принюхалась к кончикам пальцев. Потом вытащила из кармана платок и начала их вытирать, не сводя с Милки глаз.
— Вам чего надо? — спросила Милка, совсем осмелев.
— Как звать тебя? — спросила девица в той манере, которая отличала одну Милкину знакомую хохлушку.
— А вам какое дело?
— Ты его знаешь, — сказала девица утвердительно.
Милка похолодела. Она как-то сразу поняла, о ком идёт речь. О Принце. Ничего себе…
— Кого это — «его»? Никого я не знаю. Дайте пройти.
