Каббалист - Амнуэль Павел (Песах) Рафаэлович (бесплатные серии книг TXT) 📗
На пороге возникла Тамара — успела переодеться! — и юное существо почти без признаков своего пола, небольшое, лет пятнадцати на вид (а ведь Лене исполнилось восемнадцать), в джинсах, обтягивающих и без того узкие бедра. Существо смотрело на Романа Михайловича недовольно, ему не дали отдохнуть, оно устало и хотело спать.
— Это Ленка, — сказала Тамара. — Знакомиться не желает, но посидит, послушает.
— А как же… — начал Р.М.
— Эх, — Тамара нервно махнула рукой, — я тут за всех, и за мужика, и за эту прорицательницу.
Лена поморщилась и села в кресло напротив Романа Михайловича. Взгляды их встретились, и Р.М. понял, что говорить с этой девушкой не нужно. Они поняли друг друга мгновенно, сцепились взглядами, мыслями, сознанием и всем, что там еще в глубине, и Лена знала уже, зачем пришел этот старый мамин знакомый, о котором мама успела только сказать, что он ученый человек и когда-то творил любопытные и странные вещи. И Р.М. понял, что к бизнесу Тамары дочь не имеет отношения, она статистка, просто о ней слышали, а слухи как лавина, и ничего с ними не поделаешь, мама хочет жить как все, Лена, когда ходят клиенты, сидит и смотрит, иногда вставляет слово, когда поймет вдруг, что за человек перед нею, и клиент сразу теряется, иногда пугается даже и начинает смотреть затравленно, и готов уже принять все, что скажет мама, а говорить она умеет — и говорить, и заговаривать, она умная и тоже понимает людей, но не так, как Лена, нет, не так, она видит внешнее, а Лена — не всегда, впрочем, — смотрит вглубь, и иногда ей становится страшно, иногда смешно, и она смеется, никого не стесняясь, а клиенты начинают суетиться, будто догадываются, что именно открыла в них эта девчонка, а мама потом сердится, потому что нельзя смеяться во время сеанса, неприлично и возбуждает ненужные подозрения…
— Вы, наверно, учитесь? — спросил Р.М.
— На заочном в университете, — сразу откликнулась Тамара. — На биологическом. Пару месяцев работала в институте, склянки мыла для справки, потом бросила.
Лена молчала, Роману Михайловичу показалось, что слова матери ее забавляли. Он прекрасно понимал, что никакой телепатии тут нет, чертовщиной и не пахнет. А чем же? Он догадывался и искал слова, чтобы спросить у Лены прямо. Тамара мешала. Она ровно ничего не понимала. Она накрывала на стол, появились фужеры, бутылка «Чинара», тарелочки, на середину был выставлен початый уже торт. Продолжая рассказывать о своем житье-бытье (замужем была недолго, не сошлись характерами, просто он оказался дрянью, а потом с Леночкой было столько сложностей, что не до мужиков, да и кому они, то есть вы, нужны), Тамара вышла на кухню, и тогда Лена, все время не сводившая взгляда с Романа Михайловича, сказала тихо:
— Вы принесли их, да? Пожалуйста, покажите…
— Что… принес? — Р.М. рефлекторно коснулся стоявшего рядом с ним на полу портфеля, где лежала папка с Надиными рисунками.
— Я не знаю, — сказала Лена, чуть помедлив, — но вы принесли.
Р.М. кивнул. Пожалуй, она действительно должна видеть. Раскрыв портфель, Р.М. достал папку и положил девушке на колени. Тамара внесла чашки с чаем, когда Лена рассматривала первый лист, полностью уйдя в свои размышления. Рисунок она держала, по мнению Романа Михайловича, вверх тормашками, во всяком случае, он привык разглядывать эти линии и пятна под иным углом.
— Что это? — полюбопытствовала Тамара, заглянув в папку через плечо дочери.
— Так… — неопределенно отозвался Р.М. — Мысли кое-какие. Хотел вот узнать, что думает Лена.
— А зачем ей думать? — засмеялась Тамара. — У нас думаю я. Ленка наивная — сил нет. Приходится обо всем думать самой.
Похоже было на то. Из слов Тамары никак не следовало, что ее дочь обладает какими-то необычными способностями. Нормальная девушка, стеснительная, хрупкая, какое она, действительно, имеет отношение к попыткам Тамары по-своему заработать на кусок хлеба с маслом? Р.М. следил за Леной — девушка медленно перекладывала листы, одни переворачивала, другие ставила боком, переставляла местами, возвращалась к уже просмотренным рисункам, была предельно сосредоточена, движения ее становились все более замедленными, взгляд — неподвижным. Наконец девушка застыла, будто река, неожиданно скованная льдом. Тамара провела ладонью перед глазами дочери и вздохнула.
— Господи, — сказала она, тяжело опустившись на стул и сразу постарев на десяток лет, — просила же ее — не при людях.
— Что? — тихо спросил Р.М.
Тамара не ответила. Она устроилась рядом с Леной на краешке кресла, обняла дочь, прижав ее голову к своему плечу. Глаза Лены закрылись, но тело было напряжено, губы едва заметно шевелились. Где она была сейчас? Почему меняла рисунки местами? Почему переворачивала? Р.М. уже знал ответы. Думал, что знал.
Лена протянула вперед руку. Движение было резким, стремительным и сильным. Перед ней была какая-то преграда, которую она хотела сдвинуть. Рука с видимым усилием толкала воздух, капельки пота выступили на висках, усилие было не показным, настоящим, и Р.М. удивился силе — не Лены, а Тамары, которая обнимала дочь, не показывая, чего стоит ей эта небрежная поза. Преграда не поддавалась, и Лена уступила. Руки упали на колени, едва не сбросив папку с рисунками на пол. Р.М. услышал тихий всхлип, и все кончилось. Лена открыла глаза, расслабилась, поправила прическу, будто только что вошла в комнату с улицы, где дул ветер. Тамара встала и продолжила нарезать торт, будто ничего не произошло, просто выпали из памяти несколько мгновений, испарились, и вспоминать было не о чем.
— Мамочка, — сказала Лена, — если бы я могла рисовать…
— Что, доченька? — спросила Тамара. Она взглянула на рисунки, и впечатления они не произвели. — Господи, мазня какая. Нарисовать такое всякий сможет. Абстракционизм.
Лена прикрыла рисунки ладонями, отгораживая от глупых и несправедливых рассуждений. Спорить не стала, Р.М. понимал, что в этом доме с Тамарой не спорят.
— Что ты ей принес, Рома? — требовательно спросила Тамара. — Что это за рисунки? Чьи?
— Это — оттуда, — тихо сказала Лена.
— Оттуда — откуда?
— Оттуда, где я только что была, — спокойно сказала Лена.
— Леночка, — сказала Тамара, — принеси, пожалуйста, еще две тарелочки. На кухне, в верхнем шкафчике.
Лена послушно вышла.
— Ты зачем пришел? — спросила Тамара неожиданно жестко. — Ты знаешь, что у Ленки пятый год эти припадки, когда она… ну, ты видел. Рисунки ее возбудили мгновенно. Значит, ты знал, что делал. Зачем?
— А ты — зачем? Я тебе объясню, почему — рисунки. Но ты, Тома, ты же на ней деньги зарабатываешь. На дочери. Что ты делаешь, Тома?
— Ничего, Рома, и не лезь мне в душу. Люди слышали о Ленке, а я знаю людей, ясно? И никогда, слышишь, я не довожу ее до такого состояния. Я запретила ей это делать. Вообще запретила, понимаешь ты? Она просто сидит, закрыв глаза — во время приема — и думает себе о лекциях, мальчиках или не знаю о чем. А я работаю. Люди смотрят на нее и верят тому, что слышали от других, а не тому, что видят своими глазами. Я так живу, понял? А ей запрещаю, потому что она после этого ненормальная становится. Вспоминает что-то, воображает… Не хочу, понял ты? Эти рисунки… Она даже не спросила меня, ушла сразу, как отключилась. Опять твои дурацкие штучки с тестами? Разве можно так? Ты же знал, что будет, не мог не знать. Ну, что молчишь? Совесть есть у тебя?
Лена возилась на кухне, звенела посудой, кажется, что-то уронила. Она специально не идет, — подумал Р.М., — поняла, что мать хочет говорить со мной. И сказать мне нечего. Сам только что понял, в чем тут дело. Сказать о Наде? Господи, как все перепуталось…
— Тома, — сказал он, — эти рисунки не тест, я давно тестами не занимаюсь. Это девушка одна рисовала. Галкина дочь, помнишь Галку Лукьянову?
— Галку? Ну, помню. Допустим. И что же?
— Ничего, Тома.
— Что — ничего? Галкина дочь — у нее тоже эта болезнь?
— Это не болезнь, Тома, — устало сказал Р.М.
