Железный Грааль - Холдсток Роберт (читать хорошую книгу .txt) 📗
Однако в этой дикой стране их несложные обряды вполне могли пробудить спящие души, чтобы те приняли к себе новую. Я рассудил, что лучше мне держаться в стороне, хотя Урта предупреждал меня не забредать слишком далеко.
Айламунда потерялась: не только тело пропало при осаде крепости, но и душа. Она скиталась неизвестно где, а у кельтов такие скитания считались ужасной участью. Следовало призвать назад заблудшую душу, а вот какие средства применить к тому – вызвало много споров.
Эти споры затянулись бы до конца второго дня, если бы не Арбам. Воин с проломленной грудью поднялся, сжимая копье, чтобы принести жертву любви своей дочери. Он едва держался на ногах, лицо осунулось и побледнело, кожа туго обтянула череп. Я смотрел на старика с сочувствием, догадавшись, что она до сих пор не поддавался смерти ради этой минуты. Он должен был дождаться ее похорон и помочь вернуться ее душе. Что будет дальше – его уже не волновало.
Катабах, отставной жрец, отыскал меня позже у реки. Не знаю, пришел ли он сам или по поручению правителя. Волосы его были связаны в пучок, а лицо и руки до плеч покрыты защитными синими знаками.
– Ты не мог бы полететь и отыскать ее? – напрямик спросил он. – Это немалая просьба, и, быть может, тебе не по силам исполнить ее. Но такую смерть нам трудно почтить как следует. Может, Айламунда сейчас глядит на нас с той поляны, а может, она за полмира отсюда, испугана и не знает, что делать. Вернуть ее будет нелегко для нашего малого племени.
Он осторожно поднял на меня взгляд. Скрывать ему было нечего, и он это знал.
– Завтра мы призовем к ней проводника. Было бы много легче, знай мы, где искать ее во тьме.
– Что за глушь тут у вас! – заметил я, и воин рассмеялся, сразу ухватив мой намек: все здесь теряются!
– Самому мне сдается, – сказал он, помолчав, – что она следует за Таураном, белым красноухим Быком, на боках которого бурый рисунок глаз Тараниса Громовника. За Донном Ревущим Быком, чья поступь сотрясает крепости. Но это всего лишь догадка. Запрет еще действует, и знать наверняка мне не положено.
Теперь я понял, что за бычий рев слышал, впервые вернувшись в покинутую твердыню. Древний дух холма пробудился, предчувствуя перемены.
Я объяснил Катабаху, что в образе сокола, пса или плывущей форели мне не отыскать Айламунды. Для этого пришлось бы воспользоваться обликом Морндуна-призрака. Дело предстояло нелегкое и дорого обходилось волшебнику. Я не так давно использовал это обличье в Греции, и глубокие шрамы, оставленные мне тем странствием, ныли до сих пор.
Катабах заверил, что понимает меня.
– Десять чар на десять личин, – повторил он, вспоминая мой колдовской дар. – Так?
– Да, я не делаю из этого тайны.
– Призраки и создания этого мира, и Луна, и Скорбь, и Память, и одно – для земного дитяти, и одно – чтобы видеть тени забытых лесов. Так?
– Так. Все верно.
– Память – это любопытно, и тень забытых лесов тоже. Мы поговорим об этом как-нибудь… в другой раз. – Он подергал свою нечесаную бороду, глядя на меня. Он размышлял о моих личинах. И о том, откуда я взялся. – А в других обличьях ты не смог бы увидеть мертвую правительницу?
«Лунная греза, – подумалось мне. – Быть может, лунная греза даст способность видеть женщину на земле. Но я никогда не прибегал к нему, чтобы увидеть призрака, а только чтобы призвать живущих».
– Придется обратиться к Морндуну, – сказал я Катабаху. – Я готов попытаться. Но нужно дождаться ночи. И мне потребуется помощь.
– Чтобы сменить обличье?
– Нет, это всегда во мне. Время, когда мне приходилось срезать древесную кору, давно прошло. Нужно, чтобы кто-нибудь бодрствовал надо мной.
Он коснулся пальцем лба – жест благодарности.
– Если тебе нужен спутник, я с радостью останусь с тобой. Меньше года осталось ждать времени, когда я сброшу гейс и снова стану учиться странствовать во сне.
Я сказал ему, что с благодарностью принимаю предложение. Но добавил, что он ничему не научится от меня, а увидит только мое спящее тело. Однако мне стало спокойнее, оттого что мое беззащитное тело, покинутое разумом, будет под надежным присмотром друга.
Часовые у ворот подняли тревогу. Было далеко за полдень, свирепый ветер гнал по небу грозовые облака. Урта не показывался, но Манандун с десятком воинов схватили копья и бросились к частоколу.
Трава на равнине пригнулась под ветром. Высокие стены крепости казались черными, вымпелы призрачного войска бились на шестах, как грозящие змеи, нарисованные на них звериные морды скалились издалека. К нам шли двое: один сгибался под тяжестью ноши, второй широко шагал впереди, держа в руке высокий посох. Мне видно было, как блестят его глаза. Оба незнакомца казались серыми: тусклые бороды, седые волосы, серые плащи.
Потом я узнал Волчьи Головы проходивших не так давно через долину изгнанников.
В двадцати шагах от ворот оба упали на колени, пугливо глядя на нас и моля о приюте и пище. Манандун, пожав плечами, позволил им войти. Они прошли в лагерь, огляделись и присели к ближайшему костру.
Когда встала луна, добавив серебра в облака у нас над головами, я ушел с Катабахом вниз по реке, на край священной рощи, и на лодочке переправился на тот берег. За Нантосвельтой, чуть выше места причала, тянулись широкие серебристые болота, окруженные зарослями ивняка, вязов и грабов. Среди мшистых берегов темнели в тростниках окна: то глубокие, то мелкие, но все одинаково опасные.
Это было место священных казней, и Катабаху не хотелось ступать на него, хотя однажды уже приходилось, когда он участвовал в жертвоприношении. Юного заложника королевского рода, оставленного на произвол судьбы племенем виделици, утопили в болоте, чтобы был не бесплодным брак знатной пары из клана Урты.
Крутая тропа поднималась к зарослям над высохшей и покрытой сухим тростником землей. В темноте не видно было помостов с идолами над темными прудами. На этих помостах проводились последние обряды перед закланием несчастной жертвы. Над болотами и теперь звучали рыдающие голоса тех, кого сбросили в воду вниз лицом, забросали грязью и утопили: кого ради возвращения солнца, кого для умиротворения воющих духов жестокой зимы, кого за нарушение гейса – данного при рождении запрета.
– Почему здесь? – шепотом спросил Катабах, прижимая пальцы к одному из знаков на правом запястье.
– Мне нужны мертвые, – ответил я. – Чтобы добраться, куда нужно.
– Этих здесь хватает. Но ведь это не обычные мертвые, Мерлин. Они уже не наши.
Он следил за мной, гадая, знаю ли я, о чем он говорит: утопленные в болоте становились собственностью богов, земли или ночного вора Арауна, собиравшего души тех, кто предал собственную жизнь. Здесь были прелюбодеи, матереубийцы, заложники из чужих кланов, покинутые своими, и те, кто струсил в битве.
– И ко всему, – добавил он, – это место использовали еще до прихода нашего клана. В этих прудах лежат очень старые трупы.
– Я собираюсь… (как сказать это оробевшему спутнику?) одолжить один. На время. Я принимаю на себя последствия.
– Да уж, принимаешь, – многозначительно повторил бывший друид. – Я берусь охранять тебя, но лишь от живого врага с железным мечом.
– Большего я и не прошу, – успокоил я побледневшего воина-друида.
Деревянные мостки, на которые мы выбрались, были так же стары, как укрепления на холме: растрескались от зимних морозов, подгнили от сырости, наполовину ушли в трясину. Я пробирался по ним с особой осторожностью. Дважды от мостков отходили другие, тянувшиеся к ивняку, но я держался левой тропы. Катабах, шедший позади, зажег факел. Его мигающий огонек в этой зловонной бесшумной тьме был каким-никаким, а утешением.
Наконец я добрался до помоста, столь же побитого ветрами. Несколько уцелевших досок едва давали место, чтобы усесться. Вокруг в темноте мельтешили какие-то твари, плескалась вода, шуршал тростник. Место казней давно вернулось во владение болотной живности. Кожаные челны лежали полузатопленными, и в них гнездились угри да крысы. Плакучие ивы походили в скудном свете на склонившихся к воде гигантов, шарящих пальцами веток в грудах костей, скопившихся на дне за три тысячелетия жертвоприношений.
