По ту сторону рассвета - Чигиринская Ольга Александровна (читать полную версию книги TXT) 📗
Берен не знал, что делать, он пришел в ужас — рука, сжимающая Сильмарилл, и вправду не единожды запятнана. А перед этим светом невозможно лгать; ложь — гибель, что же мне делать???
«Прости меня, Борвег…» — он сказал первое, что пришло на уста, и сделал следующий шаг.
— Забыть о чести, наплевать на закон… Опозорить разом и имя Броганов, и имя Беорингов! Нечего сказать, хорошего же сына я воспитал. Зачем тебе дан был этот меч? Чтобы ты безнаказанно бесчестил чужих жен? Или все-таки для того, чтобы охранять Закон и Правду?
— Почему из-за этого Закона женщина не может быть счастлива с тем, кого любит?
— Потому что если каждый в погоне за счастьем начнет переступать свое слово, данное другому перед лицом Намо Судьи и Единого, во всем мире воцарится беззаконие и смута, восторжествуют низость, убийство и обман!
— Так будь проклят твой Намо и твой Единый, раз они создали такие законы!
…Голова откидывается назад под тяжестью оплеухи — в первый и последний раз Барахир поднял руку на взрослого сына. Гнев и обида охватывают сердце — а отец поворачивается спиной, и спина эта широка, а кинжал справа, под рукой… Был миг, один лишь миг, когда Берен готов был поднять на отца оружие.
«Прости, atarinya…»
Шаг…
…Это был маленький орк, лет восемь-десять… Таких — еще не убивали… Но этот — подобрал саблю мертвеца и с визгом бросился на врага… На мальчишку не так чтобы намного старше себя, еще не успевшего понять, убил он кого-то в этом налете на становище — или нет?
Движение, заученное годами: отмашка снизу, и тут же — «полет стрижа» — меч наискось рубит противника через грудь, рассекая ребра и грудину…
Он умирал невыносимо долго, и Берен никак не мог собраться с силами и добить одним ударом.
Потом его рвало.
Прости меня, ты, чьего имени я не знаю…
Шаг!
Он думал — это будет Ущелье Сириона, но это были Топи Сереха…
«Почему мы должны опять прикрывать вас собой? Чем вы лучше? Тем, что бессмертные, тем что не болеете, искусны без меры и так мудры, что аж тошно? Так не хватит ли с вас? Все равно вы не умираете насовсем, все равно вы когда-нибудь возродитесь: так пожалейте нас, мы и так-то пожить не успеваем! Боги, боги, за что вы так жестоки?»
…Рука тяжелеет, налившись усталостью, и словно острые иглы, судорога пронзает ее время от времени. Они отступают, разбирая за собой гати, ломая доски, выворачивая колья — и стук топоров перемежается тупыми ударами кованых болтов в доски… в щиты… А порой звук попадания — как в мешок земляного хлеба. И кто-то валится на доски или в грязь…
Берен поскальзывается, срывается с кочки и, взмахнув руками, шлепается в трясину, в стылую черную жижу…
Шлем и кольчуга тянут ко дну. Рвется под закоченевшими пальцами жалкая болотная травка, за которую он пытается цепляться. Даже умей он плавать…
— Руку! — сквозь грязь, залепившую глаза, он видит протянутую ладонь — узкую, как у девицы… Вцепляется в нее как клещ — и чувствует силу мужской ладони руки (два раза ладонь), что тянет его к мосткам…
Как его звали, этого эльфа? Он не запомнил…
Неужели я был так малодушен?
Память беспощадна. Был.
«Прости…» — шепчет Берен.
…Этого эльфа убили на следующий день; они даже не могли его похоронить — там, в трясине, остались его кости…
Шаг.
— Где они?! Где они, выродок?!! Тебе что, сучий потрох, твоя шкура не дорога? Оторвать еще кусочек?
Крик — и кровь стынет в жилах…
— Урагх, это нечестно! Ты уже второй раз лезешь, а я еще даже не подержался! А ну, пусти, пусти меня к ней!
— Нравится, беоринг? А уж ей-то смотри, как нравится! Ну, где они, твои друзья? Где твой хозяин, Барахир, где наследники этого вшивого княжества? Смотри, еще вся ночь и весь день впереди, а нас тут полсотни, твоя баба внакладе не останется, да и ты тоже! Говори! Говори сейчас, если не хочешь, чтобы я вот этой вот кочергой пришпарил ее промеж ног!
Невнятное бормотание.
— Что? Не разберу ни хрена — Фолдор, заткни ей пасть.
«Только не меня! Горлим, ради всего на свете — меня не выдавай!»
Да, так оно и было: он не подумал о других.
«Прости, Горлим… И ты, Эйлинель — прости…»
Шаг…
Он страшился этого видения, потому что знал — он окажется в Сарнадуине…
Там был колодец, как раз напротив коновязи, и в этот колодец они спускали кровь…
— А все почему? — разглагольствовал вожак над орками — человек, щербатый северянин. — Все через гордость твою паскудную. Всего-то и дела: сапог лизнуть, а? Вот ты, Карог, к примеру, отказался бы от моего сапога?
— А чего там… Сапог как сапог…
— Ну! И я говорю! И чего брезговать-то, после того как он уже столько раз по твоей морде погулял! Вы с ним теперь, можно сказать, родные братья, Беоринг.
…Смешно им было — чуть животы не надорвали.
Девятнадцать трупов — старики, бабы, детишки… Потеха.
Унизиться? Не то слово — унижение он перестал чувствовать уже после того как его второй раз отлили водой. Словно закостенел весь…
«Ты хочешь сказать, что и это произошло только по моей вине — а не потому что орки любят проливать чужую кровь?»
И все равно — простите…
Шаг!
Вот это было страшнее всего — морозный день в долине Улма.
Слова стынут на ветру — а Раутан еще ничего не понимает, и его слуги тоже…
— Я верен Финроду, а он в заложниках у Тху. Я не могу ни бежать, ни отпустить тебя. Прости, Раутан.
Точно в сердце, как в масло — быстро и почти без боли… Да. Умею.
Кровь успела застыть на клинке морозными изломами, пока он догнал второго слугу — это не погоня была такой долгой, это день выдался такой холодный…
Отчего так живо помнятся всякие мелочи?
«Раутан, прости, где бы ты ни был…»
Шаг.
Медленно, как во сне, он поднимает копье — и ветер подхватывает красную тряпицу, забавляется ею недолгое время — а потом несет на своих крыльях стрелы, окрыленные горящей паклей. И взвивается под ногами наступающих пехотинцев Аст-Ахэ пламя…
«Теперь наша очередь устроить кое-кому Дагор Браголлах…»
Смотри! — человек мечется и кричит, пытаясь сбить огонь, отбрасывает и щит, и копье, кружится в жутком танце — и бежит на мечи врагов, сулящие более легкую смерть… Простой северянин, не из воинов Твердыни, которым дарована безболезненная смерть. Эти продолжали рубиться и обгоревшими до мяса.
«И у вас я должен просить прощения, враги мои? За что же? За то, что я стер вас с лица земли, не дал убивать, насиловать и грабить вволю? Нет, в этом я не раскаиваюсь. А в чем же тогда?
В том, что бессилен был вас исцелить — мог лишь убить?
Пожалуй…
Что ж, и вы простите меня, враги мои…»
Шаг!
Лицо во мраке. Нет, не во мраке — в сером свете не этого мира.
Ном!
«Не останавливайся. Иди».
«Иду…»
Я знаю, ты заранее простил меня… И все же — прости еще раз, если я сейчас ошибаюсь…
Шаг!!!
Он прорвал пелену видений и выпал в настоящее.
— Ты за это заплатишь, — прошептал Мелькор…
Нет. Не Мелькор. Моргот.
Очнувшись от грезы, Берен развернулся и увидел его почти таким, каким представлял по рассказу о поединке с Финголфином. «Ну, не тридцать футов… Ну, десять… Мне хватит…»
Корона теперь была на голове Валы, огромной, как котел, но сияние Камней не освещало его лица — так круто выступал вперед широкий лоб. Сама по себе кожа Моргота была темна, но там, где лучи падали на нее, как будто бы светилась мрачным лиловым светом. Раны, которые оставил Торондор, из-за теней казались больше. Глаза… Берен узнал их, узнал белый огонь, сочащийся между прищуренных век. Плечи были как скала, руки — словно тараны.
