Полиция Гирты (СИ) - Фиреон Михаил (лучшие книги читать онлайн .TXT) 📗
— Когда мужчина убивает ради женщины, он забирает ее себе! — срывая одну за другой застежки мантии, тяжело и быстро произнося слова, декламировала она, страшно и пристально глядя в глаза детективу — теперь я твоя жена, и я навсегда принадлежу только тебе! Возьми меня, делай все что угодно. Раздели со своим конем, женщиной или другим мужчиной! С кем угодно! Все в твоей власти! Только так, потому что теперь я принадлежу только тебе, и теперь ты мой муж, и по праву можешь назвать меня своей!
Сорвав с плеч верхнюю одежду, она резко развернулась к детективу спиной, прижалась к нему, схватила его руки, положила себе на грудь и принялась с силой тереться об него спиной, плечами и бедрами, резко и энергично прогибаясь то назад то вперед, но, словно быстро пресытившись этим действом, снова развернулась к нему, обхватила его руками и с силой повлекла на постель. За это время он только и успел, что одной рукой отщелкнуть карабин портупеи с ножнами и распустить две верхние застежки мантии, как она, опрокинув его, с силой рванула и оторвала третью.
— Что ты медлишь? Ты разве еще ничего не понял? Возьми меня, чего ты ждешь? — прошипела она и навалилась, вскочила верхом на детектива.
— Прочь эти негодные тряпки! Кто придумал всю эту ненужную мишуру! — обеими руками распахивая рубаху на его груди, она откинулась назад и прогнулась, пытаясь освободиться от своей алой крахмальной рубахи и которой случайно затянула бант завязки на груди.
Ее трясло, ее руки дрожали все сильней, пальцы плясали на толстой тяжелой ткани, не в силах найти пуговицу на юбке. Вертура попытался помочь ей, но она с яростью оторвала от себя его руки, схватила его за запястья, с нечеловеческой силой и агрессией прижала к постели и длинными движениями, как собака или иное животное, оставляя на его коже подтеки сладкой от вина слюны, с хрипом и шипением принялась облизывать его грудь, лицо и шею.
Через две минуты все было кончено и Мариса, схватив с пола бутылку, не отпуская с себя детектива, допила ее, бросила в угол, с ненавистью вцепилась в растрепанные длинные волосы Вертуры, оттянула назад его голову, крепко схватила ладонью за горло, как будто пытаясь его придушить.
— Ты слабак! — шипела она злобно и презрительно — иди, позови другого мужчину, раз ты такой дряхлый неумеха! Я хочу двоих, троих по очереди и сразу всех! Или, приведи из леса белых волков! Твоих дружков, Дорса и Гонзолле! Коня сэра Прицци! А потом убей их прямо здесь, зарежь, заколи, напои меня их кровью, отдай мне их жизни!
Ее глаза горели диким и пронзительным черным безумием разверзшейся за ними, мерцающей адской бездны. Ничего человеческого или разумного, даже страсти, похоти или опьянения, не осталось в них. Слепая демоническая пустота, исполненная жажды и ненависти, пронизанная богомерзким аритмично пульсирующим движением чудовищных, вращающихся в ней похожих одновременно на уродливых склизких, членистоногих, перепончатокрылых и бескожих тварей и исполинских, вращающих миры и звезды живых колес, потоков и шестерней смотрела в лицо детективу. Весь ее облик исказился, исполнился почти, что физическим ощущением какого-то адского, продувающего насквозь, разрывающего на куски запредельного, потустороннего ветра. Все исчезло, остались только глаза: страшные и пустые, как дыры в эту чуждую всему живому и человеческому, жуткую и безысходную, из которой нет пути назад, нет спасения, бездну.
Наверное, Вертура должен был бы ужаснуться этому, или ему должно было бы стать дурно от отвращения к тому, что только что было сказано и всему что между ним и Марисой только что случилось, но какая-то запредельная печаль и жалость внезапно наполнили его сердце. Твердым, но заботливым движением он отвел от своего горла, разжал ее цепкие и холодные, как хватка могилы, острые, с обгрызенными под корень ногтями, пальцы, отнял ее руку от своих волос, перевернулся, лег рядом с ней и, заложив руку за голову, свободной рукой сжал ее ладонь. Последним рывком она попыталась побороть его, сжала руку в кулак, чтобы ударить, попробовала снова навалиться на него всем телом, но он удержал ее, прижал ее ладонь к своей груди. Это далось ему без особого труда. Порывистая, дающая ей силы, клокочущая в ее сердце неудержимость, покинула ее. За эти несколько секунд снова обратив Марису из черного, бесформенного, многоголового и многохвостого, извивающегося, полощущего, бьющегося на этом страшном, сумрачном, пронизывающим насквозь ветру, как огромный и жуткий воздушный змей, чудовища в обычную смертную, растрепанную, без сил откинувшуюся на постели, изможденную безумным демоническим припадком, женщину.
За окном горел фонарь. Завывал, с шумом раскачивал ветви деревьев, рвал листву, все усиливающийся штормовой ветер.
Мариса без движения лежала рядом с детективом. Повернув голову набок, смотрела на Вертуру печально, укоризненно и тоскливо, словно хотела попросить прощения за случившееся, но для слов у нее не осталось никаких сил. В ее темных, уже человеческих глазах стояли слезы.
— Ничего — пожимая ее пальцы, прошептал он ей — ничего страшного…
— Кода мужчина убивает врага ради своей женщины, он отдает ей его душу и его силу — как заклинание произнесла она внятно и тихо. В ее глазах снова полыхнул темный огонь, но тут же снова притих.
Мариса отпустила его руку, села на кровати, накинула на плечи рубаху, налила себе из оставшейся под столом бутылки вина в фужер, пересела в кресло, положила ногу на ногу, и с видом скучающей юной красотки из модного романа для пожилых дам, что упиваясь чувственными книгами о цветущих фрейлинах и плечистых рыцарях с мечами на белом коне, пытаются оживить в своих душах уже как не одно десятилетие перегоревшие девичьи чаяния и мысли, обычным своим тоном, укоризненно и грубо спросила.
— А что так быстро-то?
— Это из-за драки? — спросил в ответ Вертура — я не понял, что это с тобой было?
— Ты не понял? Чего ты не понял? — возмутилась Мариса и продемонстрировала ему свою нарядную красную рубаху с оторванной тесемкой — из-за тебя еще придется одежду чинить.
И прибавила с каким-то ожиданием.
— Ну, ты уже готов? Или, может, придумаешь что поинтереснее?
— Пока хватит — начиная сердиться, ответил детектив. Он встал, начал искать свою мантию, чтобы одеться — пойду на улицу. На ужин ничего нет.
По дороге домой он зашел к дворнику Фогге в подвальчик дома через улицу, того самого, что стоял во дворе заросшего березами и осинами сквера, где каждый вечер за игрой в шашки собиралась компания местных дворников, мастеровых, истопников и их друзей. Купил и принес им большой кувшин юва и горшок тушенки Ринья. Но сам не выпил, ни глотка: даже в компании неунывающих пьяниц и нищих весельчаков, ему не стало легче. Он хмуро сидел в углу на расшатанном табурете, подперев голову локтем, слушал, но не воспринимал идущую вокруг одновременно сварливую и веселую простецкую беседу. Все больше и больше сердился на них за то, что им радостно, когда ему плохо, а когда его кувшин закончился и пошли разговоры, что надо бы купить еще и покушать, выгреб из поясной сумки несколько мелких монет, сказал, что вот его доля, но не стал дожидаться, когда сходят в лавку, пошел на улицу в темноту. Не удосужившись попрощаться ни с кем из компании, покинул сквер.
Он сделал круг по кварталу, вернулся к своему дому. Долго стоял под фонарем смотрел на арку окна своей комнаты, подсвеченную снизу тусклым рыжим светом керосиновой лампы на столе. Вдыхал дующий вдоль улицы холодный и промозглый морской ветер.
Никто не подошел к нему, никто не спросил о его печали, не разрешил его сомнений. Ощущение чего-то омерзительного, тревожного и чуждого поселилось в его сердце. Словно какая-то разъедающая разум, как ржавчина железо, неизлечимая душевная болезнь, которой он заразился от Марисы этим вечером, или еще раньше, как только она поселилась в его комнате, уже явственными тревожными симптомами накатила на него приступом безысходных и беспричинных отчаянья и тоски. Как смердящую черную клоаку отверзла какую-то полную всего низменного, дрянного и пакостного червоточину в его душе.
