Пенталогия «Хвак» - Санчес О. "О'Санчес" (читать книги регистрация TXT) 📗
— Все его помыслы, дорогая Тури, только о доме и о вас, я это знаю доподлинно! И если бы существовала в этом мире хотя бы крошечная, самая мельчайшая возможность… Но император возложил на него… Империя надеется…
— А для меня самая главная империя — это он! И наш сын… Собственно говоря, я позвала вас не для того, чтобы расплакаться на вашем плече… Хочу попрощаться, на всякий случай… И попросить извинения за то, что в этот горький час вы подверглись сему испытанию именно здесь, в нашем замке…
— В свою очередь, и вы оставьте ненужные извинения, сударыня Тури. Я рыцарь и охотно умру в любом месте, где можно это сделать с честью для себя и своих близких, но с уроном для врага. А защищать ваш замок, вас, вашего сына — это превеликая честь для меня, воина и рыцаря, который совсем недавно еще был неграмотным затюканным мальчишкой Лином из придорожного трактира!
Докари Та-Микол говорил искренне и честно, хотя высказывал далеко не все, что скопилось в душе его. Да, он бездетен, ибо женат совсем недавно, однако он любит свою жену, любит без памяти, а она любит его! И матушка! О, матушка! И отец с братом! О, как бы он хотел… увидеть их… хотя бы просто увидеть, в последний раз, магическим зрением, каким угодно!.. Да, он умрет с честью — и это вполне достаточное утешение для воина, тем более рыцаря… Но горше всего думать ему и прощаться мысленно с Уфани, с женой, которую он, ко взаимному удовольствию обоих, продолжал называть, втайне от слуг и родных, вернее, поддразнивать — простонародным именем Уфина… Именно так она, маленькая графиня Гупи, когда-то, на шиханском базаре, из озорства представилась безродному и бездомному мальчику Лину… Он, до сих пор — не то что день этот — рисунок помнит, вытканный по ткани простенького платья…
. — Мечи наголо, судари воины! Тури… вы позволите?.. Я чувствую…
Гномьи голоса вдруг стихли на мгновение и зазвучали на весь зал, слившись в нестройный визгливый хор: гномы тоже почуяли приливающую волну.
— Я тоже. Командуйте, ваше сиятельство, сударь Докари, и да помогут вам боги!
Маленький отряд Когги Тумару продолжал сражаться, посменно защищая вход на мост, переброшенный через пропасть, вернее сказать, защищая выход с моста, убивая и сбрасывая в пропасть все то, что двигалось по нему в сторону империи — и не было в том потоке ничего, кроме этих отвратительных сгустков. Их даже рубить скучновато — да, Брызга? Мы с тобой недавно рубили, мы помним: рука совершает один и тот же набор движений, и в нее отдаются одни и те же ощущения… Такая битва приедается очень быстро… А их невероятно много, уродов слепошарых… как их Когори называет… Теперь уже и сам Когори Тумару не сомневался, что никому из них до рассвета не дожить — очень уж быстро вытекают силы из защитников моста, очень уж велика эта безглазая рать! Санги Бо все ж таки расщедрился и потратил часть своих сил на колдовской обзор, дабы удовлетворить боевое любопытство: такое ощущение, что пространство по самый горизонт забито этой безглазой гнусью…
— Да пусть и по самое небо, Санги, лишь бы за края ущелья не захлестнуло… Впрочем, есть ли в этом хоть какой-нибудь смысл? Умирать — так или сяк — все равно всем однажды придется, но когда сей прискорбный миг сидит на носу, уже у самых ноздрей, да еще тебя точит мысль о напрасности подобной смерти, то… Тем не менее, вилять не стоит: встали — стоим. Кончатся силы — умрем, во славу империи. Остальное в руках богов и судьбы.
— Тебе бы в столичные златоусты надобно было подаваться, Когги, в утешители разбитых сердец, а не в царедворцы. Жил бы немногим беднее, но безмятежно, среди всеобщей любви, с ног до головы в цветах и поцелуях.
— Угу. Твоя очередь мечом махать. Пусть хоть язык отдохнет.
— Что, опять моя??? Ох, грехи наши тяжкие… И не мечом пока, а секирою. Цаги, Керси, приготовились: кричу «принял» — отскакивайте!.. Принял!
Понимание того, что их всех ждет в самом ближайшем будущем, ко всем сражающимся пришло довольно быстро, неумолимость черного воинства и ночной мрак очень уж хорошо этому способствовали! Одну смену рубишься — три смены отдыхаешь, силы восстанавливаешь… С каждым оборотом сего смертельного круга отдых становится все более скудным, радости и сил приносит все меньше… Поясница, плечи болят, ноги дрожат, легкие горят… Рано или поздно — и ждать уже недолго — на ком-нибудь из них это колечко разомкнется, а там уже все пойдет стремительно, по нарастающей. Смерть словно играет с ними в игру: стоит рядом и вращает колесо, и терпеливо ждет… Кто первый не выдержит? Где лопнет первое звенышко? С кого ей начинать скромный завтрак? Тут уж вопрос воинской гордости: паду, но не первым! (Цаги Крикун, как черная рубашка и предводитель черных рубашек, по общему умолчанию был принят своим среди рыцарей, с рыцарским же обращением в разговорах. «Рыцарь войны» — в исключительных случаях подобное свершается на поле брани без решения венценосных особ. Пожизненно и ненадолго честь сия дарована, и никто об этом не узнает, однако воину Крикуну она весьма погрела сердце, с нею умирать гораздо легче, равному среди равных!). Судя по всему, воинам даже понравилась эта угрюмая, чисто рыцарская игра, последняя в их послужных списках. Сия забава их развлекала и отвлекала от естественного человеческого ужаса перед смертью.
Все боятся Смерти… А она — меня. Ну, может быть, и не дано ей, гадине бесстрастной, испытывать человеческое чувство страха перед кем бы то ни было, но — мои приказы не оспаривает, спину предо мною гнет, мои пожелания учитывает…
Второе существенное отличие этой игры от обычных людских заключалось в том, что каждый из шестерых не пытался схитрить, исподтишка переложив часть собственного груза на чужие плечи… скорее, напротив… Однако, в силу многолетнего боевого и царедворческого опыта, предводитель отряда, его высокопревосходительство глава имперского сыска, его светлость герцог Когори Тумару, терпеть не мог, когда чувства и страсти — светлые ли, темные — примешиваются к делу, к работе, поэтому лично следил и определял долготу и очередность воинских смен… И сам исправно пыхтел — жирный пот ливнем — на пару с бароном Камбором, бессчетно стряхивая в пропасть проклятую черноту!
Татени Умо единственный не принимал непосредственного участия в мрачной забаве, но вряд ли ему было от этого легче, нежели сражающимся рыцарям: худые, по плечи обнаженные руки его то и дело взлетали над головой, сильные пальцы чертили по воздуху одному ему внятные знаки, голос его то утихал до еле слышного бормотания, то взлетал каркающим птером над маленьким полем битвы. Вероятно, колдун тоже пытался исполнить свой долг, вряд ли надеясь остаться в живых… Пусть колдует — всё какая-то поддержка.
— Я думал, тут весело будет, а тут стоишь и месишь мечом да секирою… Без толку. Когори, а Когори?.. Ну, ладно, отдышись сперва… Ой, плечи мои!..
Когори Тумару едва успел унять хриплое дыхание, как руки его сами потянулись к кувшину и жирному ломтю кабаньего мяса… Пока жрать хочется — жить можно…
— Ну, чего тебе? Ты чего, рыжий, думал небось, что мы тут танцуем? Соскучился уже по теплой печке? Тоже ешь, не зевай! Наша очередь опять не за горами.
— Нет, не хочу. Попить — попью. На той стороне все наши полегли? Все войско твое?
— Да.
— А почему тогда падалью оттуда не несет?
— Гм… Ну… Так не успели еще разложиться, холодно ведь — видишь, иней!
— Не вижу, я в темноте плохо вижу. То есть, ты хочешь сказать, что они их не жрут?
— Нет.
Оба рыцаря не сговариваясь обернулись на мага: что-то странное с ним началось, голос дрожит, в голосе мука, будто немыслимая тяжесть давит ему на грудь…
Стены Гнезда, старинного замка маркизов Короны, словно бы застонали от стыда и унижения, не в силах более сдерживать напор невиданного доселе врага: безликого, безглазого, бессловесного… и неумолимого… Послушные приказу рыцаря Докари Та-Микол, немногочисленные ратники, оставленные для непосредственной охраны внутренних покоев замка, сомкнулись в узкую подкову, разомкнутым основанием к «тронной» площадке, внутри этого пространства обрели свою последнюю защиту гномы, женщины и дети замка…
