Янтарный телескоп - Пулман Филип (е книги TXT) 📗

— Мэри! — крикнул снизу залиф. — Что ты увидела!

Она не знала, как у них называется парус или лодка, и сказала: высокие, белые, много.

Залиф сразу же издал тревожный крик, и все, кто слышал его, бросили работу и устремились к центру поселка, созывая молодых. Через минуту все мулефа были готовы к бегству.

Аталь, ее подруга, крикнула:

— Мэри! Мэри! Беги! Туалапи! Туалапи!

Все произошло так быстро, что Мэри даже не успела двинуться с места. Белые паруса уже вошли в устье и легко двигались против течения. Мэри поразила дисциплина матросов: они меняли курс дружно, как по команде, словно стая скворцов. Идо чего же были красивы эти снежно-белые стройные паруса, разом наклонявшиеся к воде, ловившие ветер…

Их было сорок по меньшей мере, и они поднимались по реке с удивительной быстротой. Но она не увидела матросов, а потом сообразила, что это вовсе не лодки: это были гигантские птицы, а за паруса она приняла их крылья, одно спереди, одно сзади, а наклоняла и поворачивала эти паруса сила мускулов.

Остановиться и рассмотреть их не было времени, потому что они уже достигли берега и выходили на сушу. У них были лебединые шеи и клювы длиной в половину ее руки. Крылья вдвое выше ее и (она оглянулась на бегу, уже с испугом) мощные ноги: неудивительно, что они так быстро двигались в воде.

Мэри изо всех сил бежала за своими, а они, торопясь к шоссе, звали ее за собой. Аталь ждала ее и, когда Мэри вскарабкалась ей на спину, заработала ногами и помчалась вверх по склону за остальными.

Птицы, не способные передвигаться по суше так же быстро, прекратили погоню и вернулись в поселок. Они разгромили кладовые и с рычанием и храпом, задирая кверху свои жуткие клювы, заглатывали вяленое мясо, зерно и заготовленные впрок фрукты. Все съедобное исчезло в минуту.

А потом туалапи нашли склад колес и попытались расклевать семенные коробки, но это было им не под силу. А друзья Мэри в тревоге наблюдали с вершины невысокого холма, как одно колесо за другим швыряют на землю, пинают могучими ногами, скребут когтями, не причиняя семенным коробкам ни малейшего вреда. Мулефа были обеспокоены другим: несколько коробок пинками и клювами птицы отогнали к воде, и они поплыли к морю.

А потом громадные снежно-белые птицы принялись громить все, что попадалось на глаза, — крушили могучими ударами ног, дробили и растрепывали клювами. Мулефа причитали тихими голосами, бессильно наблюдая разгром.

— Я помогаю, — сказала Мэри. — Мы делаем снова.

Но мерзкие твари еще не закончили; подняв свои красивые крылья, они присели над обломками и опорожнились. Ветер донес снизу вонь; среди поломанных балок и разбросанного тростника стояли кучи и лужи черно-зеленого и коричневого помета. Потом неуклюжей чванливой походкой птицы вернулись к реке и поплыли вниз по течению к морю.

И только тогда, когда последнее белое крыло скрылось в предвечерней дымке, мулефа поехали вниз к поселку. Они были опечалены и разгневаны, но больше всего беспокоились за свой запас семенных коробок.

Из пятнадцати штук осталось всего две. Остальные, сброшенные в воду, пропали. Но на ближней излучине реки была песчаная отмель, и Мэри подумала, что какое-нибудь колесо могло там застрять. И вот, на глазах у изумленных и встревоженных мулефа, она сняла одежду, намотала на талию кусок шнура и поплыла туда. На отмели она нашла не одно, а пять драгоценных колес и, продев шнур в их размякшие центры, с трудом поплыла обратно, волоча их на буксире.

Мулефа были бесконечно признательны ей. Сами они никогда не входили в воду, рыбу ловили только с берега, опасаясь замочить ноги и колеса. Мэри была рада, что наконец-то смогла сделать для них что-то полезное.

Вечером, после скудного ужина из сладких кореньев, они рассказали ей, почему так беспокоятся из-за колес. В прежние времена было изобилие семенных коробок, природа была богата и преисполнена жизни, радостно жили и мулефа со своими деревьями. Но много лет назад что-то произошло, мир лишился благодати, потому что, сколько ни старались мулефа, сколько ни заботились о своих деревьях, как ни ухаживали за ними, — деревья умирали.

Глава одиннадцатая

Стрекозы

Ама поднималась по тропинке к пещере; в мешочке за спиной она несла хлеб и молоко, а голова у нее была занята одним вопросом: как же ей все-таки добраться до спящей девочки?

Она подошла к большому камню, где женщина велела ей оставлять еду. Выложила ее, но домой не пошла: стала подниматься выше, мимо пещеры, через заросли рододендрона, туда, где деревья стояли реже и начинались радуги.

Там она со своим деймоном затеяла игру: они карабкались вверх по скальным карнизам, мимо маленьких бело-зеленых водопадов, мимо водоворотов, сквозь радужную водяную пыль, так что ее волосы и ресницы и его беличий мех обрастали тысячами крохотных жемчужных капелек влаги. Игра состояла в том, чтобы добраться до верха, не вытерев глаз, а желание было большое, потому что солнечный свет начинал искриться и дробиться в глазах на лучи, красные, желтые, зеленые, синие и всех промежуточных цветов, но провести по глазам ладонью, чтобы лучше видеть, было нельзя до самой вершины, иначе игра проиграна.

Ее деймон Куланг вспрыгнул на каменный выступ над маленьким водопадом, и она знала, что он сразу повернулся и смотрит на нее — не стерла ли она брызги с ресниц. Но оказалось, он не смотрел.

Он замер там и глядел вперед.

Ама вытерла глаза — удивление се деймона положило конец игре. Вскарабкавшись наверх, чтобы выглянуть за гребень, она охнула и тоже застыла. Сверху на нее смотрело невиданное существо: медведь, но огромный, страшный, вчетверо больше бурых лесных медведей, кремово-белый, с черным носом, черными глазами и когтями, длинными, как кинжалы. Он находился от нее на расстоянии вытянутой руки. Она видела каждую шерстинку на его голове.

— Кто там? — послышался мальчишеский голос, и, хотя Ама не поняла слов, смысл их ухватила сразу.

Через секунду рядом с медведем появился мальчик, грозно нахмурившийся, с упрямым подбородком. И что это за деймон возле него, вроде бы птица? Но такой странной птицы она никогда не видела. Птица подлетела к Кулангу и коротко сказала:

— Друзья. Мы тебя не обидим. Огромный белый медведь не шевелился.

— Подойди, — сказал мальчик, и его деймон снова передал ей смысл слов.

С суеверным страхом глядя на медведя, она вскарабкалась на скалу подле маленького водопада и робко остановилась. Куланг сделался бабочкой, сел ей на щеку, но тут же запорхал вокруг другого деймона, спокойно сидевшего на ладони мальчика.

— Уилл, — сказал мальчик, показывая на себя. И она ответила:

— Ама.

Теперь она могла как следует его разглядеть, и он показался ей чуть ли не страшнее медведя; у него была ужасная рана — не хватало двух пальцев. При виде этой раны у Амы закружилась голова.

Медведь отвернулся, прошел вдоль молочного ручья и лег в воду, наверное, чтобы остыть. Деймон мальчика взлетел, порхал теперь с Кулангом среди радуг, и дети постепенно стали понимать друг друга.

И что же искали эти пришельцы, как не пещеру со спящей девочкой!

Ама обрадованно затараторила:

— Я знаю, где она! Ее усыпила женщина, говорит, что она ее мать, но никакая мать не была бы такой жестокой! Заставляет девочку что-то пить, чтобы она спала, но у меня есть травы, которые ее разбудят, — мне бы только пробраться к ней.

Уилл только качал головой и ждал, когда ему переведет Бальтамос. На это ушло больше минуты.

— Йорек, — позвал он, и медведь пошел по ручью, облизываясь, потому что только что проглотил рыбину. — Йорек, — сказал Уилл, — девочка говорит, она знает, где Лира. Я пойду с ней, посмотрю, а ты останься здесь и карауль.