Осколки небес (СИ) - Колдарева Анастасия (бесплатные полные книги .txt) 📗
— Но ты, брат мой, сможешь. Убивать падших, ввергать в ад. И награждать тех, кто достоин получить награду.
Воцарилось молчание. Ветер все бесился, завывая на разные лады бесовскими голосами. Поземка кружилась в воздухе и клубилась по дорогам.
— Ты принес Дар? — с сомнением спросил Азариил наконец. — Это неожиданно.
— Но закономерно. А в нынешней ситуации просто незаменимо. Два пункта. На твое усмотрение.
— Четыре, — поправил Азариил. — Сила, власть, блаженство или помощь людям, — перечислил он твердым голосом.
— Мы уже помогаем людям. И я уповаю на твое благоразумие и надеюсь, что ты не истратишь поистине бесценный Дар Отца нашего на несколько мгновений блаженства для себя.
— Это было бы безумием.
— Я бы выбрал силу, — бесстрастно посоветовал Аския.
— Уничтожить Белфегора? Или Мастему?
— Даже единственный низверженный демон лучше, чем ничего.
— На его место немедля явятся десять других.
Не говоря уже о том, что убийство как таковое вызывало мерзостную неприязнь.
— Тогда власть.
— Сослать одного из них в преисподнюю до скончания веков? Разве поможет? Тем более Лилит теперь свободна от своей задачи.
— Она опасна, и ее тоже можно наказать властью, данной Всевышним. Подумай об этом.
— Хорошо, — Азариил отвернулся, глядя под ноги, на крутой склон крыши. — Я учту твое пожелание.
По волосам скользнула узкая ладонь, и он не отстранился: таковы правила, Дар можно получить через прикосновение. Легкое сияние — кому-то из редких прохожих наверняка почудился росчерк болида над крышей собора, — и Азариил остался один.
Взгляд его рассеялся, затуманенный пеленой крепких раздумий. Предстоял нелегкий выбор. Божественный Дар вручается настолько редко, что порой проходят тысячелетия, прежде чем обретешь возможность испытать себя. Или не вручается вовсе — и таким образом, как ни парадоксально, проявляется милосердие Божие. Дар — это всегда испытание и искушение, ибо он сопряжен с выбором и завязан на свободной воле. Единственный раз, когда ангелу дается право принять собственное решение, совершить собственный поступок. Тяжкое, тяжкое решение…
Блаженство, власть, сила, помощь. Перепутье из четырех дорог. Перекрестье, возмутившее и без того смятенное ангельское естество.
Нет для посланника небесного более высокой награды, чем блаженство. Кто устоит? Кто откажется взойти к престолу и предстать перед самим Господом? Окунуться в Свет, попаляющий все тревоги? Напитаться любовью?..
Власть развращает. Сила опьяняет. Единожды прельстившись, легко впасть в соблазн, неповиновение, своеволие, самочинство.
Помощь людям? Но и это палка о двух концах. Неразумная помощь — все тот же произвол — грозит нарушить Божий промысел.
Разве не в свободе корень всех земных зол и людских бед? Разве не свободная воля оборачивается чередой трагедий? Бросать вызов, бороться до изнеможенья, верить в собственные силы; крепко зажмурившись, вслепую тыкаться туда и сюда в надежде однажды угодить пальцем в небо. Разве не в этом причина слез?..
Нет, Дар лишь выглядел привлекательно и безобидно. Вот такими дарами, словно булыжниками, для некоторых ангелов оказалась вымощена дорога в преисподнюю. Сомнительно, чтобы кто-нибудь из братии теперь дерзнул воспользоваться привилегией свободной воли.
Она очнулась на алтаре. С руками, опутанными жесткой, ранящей веревкой. С горлом, надорванным от крика, которого не помнила. С вязкой, мучительной, изматывающей дурнотой, пульсирующей внутри.
Откуда-то из потаенных глубин памяти, словно отгороженных от нынешнего момента несколькими пыльными столетиями, вынырнула плоская, блеклая картина.
Возвращаясь от подружки по узким лондонским улочкам, она безнадежно вымокла под проливным дождем. К ней с огромным черным зонтом подлетел молодой мужчина. Ростом под два метра, поджарый, в щегольском препоясанном твидовом пальто с воротником-стойкой. Весь какой-то стремительный, бледный, с дурацкой вихрастой стрижкой, широко посаженными голубыми глазами и веснушчатым носом идеальной формы. Элегантный, изысканный, насмешливый. Такой экстравагантный и эксцентричный в жизни не снискал бы ее расположения. Она даже отпрянула — чувствовалось в его фигуре, во всем его вызывающем облике что-то хищное, необузданное, первобытное, демоническое. Однако обволакивающий голос, пронизывающий плотоядный взгляд, тронувшая резко очерченные губы чувственная полуулыбка — и к щекам прилил жар, температура под тонким плащиком скакнула вверх, подмышки взмокли, внутренности свело судорогой вожделения. От сладостной истомы закружилась голова…
Это случилось века назад. И случилось многое другое — теперь уже не вспомнить. Память лишь скупо намекала на последующие события, окрашивая их в багровые тона распутства. Кажется, это была вакханалия, настоящее буйное пиршество плоти… Но сейчас, словно заевшая пластинка в древнем проигрывателе, вспыхивала перед мысленным взором единственная сцена знакомства, и в груди горько, тошно звенело отвращение. Страх точил изнутри. Из изломанного тела будто выдавили все соки.
Когда он появился рядом, стало светлее. Не в силах шелохнуться, опутанная веревками, продрогшая до костей на холодной шершавой каменной плите, она устремила мутный взгляд на своего мучителя. Кожа как алебастр — сияющая, но безжизненная; скулы словно высечены из твердого минерала несколькими небрежными, но меткими движениями; бледные губы четкого рисунка. А глаза маленькие, холодные и злые: красивые, пожалуй, сами по себе, но совершенно невыразительные на столь отталкивающем лице.
От него дохнуло потусторонним холодом.
Его взгляд устремился туда, куда ей, как ни выгибайся, было не повернуться, и стало ясно, что помимо этого чудовища здесь находился кто-то еще.
— Приступим, — произнес он, и воздел над нею руку, в которой на цепочке раскачивался пустой глиняный сосуд.
Андрей очнулся от тягостного, болезненного давления. Он был женщиной, обнаженной, распростертой на алтаре блудницей с растерзанной, окровавленной душой, исторгнутой из тела и втиснутой в тугую амфору. Несчастной нераскаявшейся жертвой, обреченной на вечные муки.
И вместе с тем он был собой.
Перед глазами, как живое, плыло зловещее алебастровое лицо, а на губах огненными буквами горело: «Асмодей». И слепо пялясь в беленый потолок, борясь с приступом дурноты, Андрей знал, что где-то далеко-далеко, спотыкаясь, бродит по городским улицам поникший ангел, не сумевший сберечь своего человека. И плачет.
Интересно, а Азариил тоже разрыдается как ребенок, вложив всю свою ангельскую сущность в этот плач и целиком, без остатка предавшись горькому страданию? Хотелось верить. Нелепая мысль ободрила и даже чуточку польстила. Не будь на сердце так тяжело, Андрей бы улыбнулся.
Варя бродила по комнате, точно чумная, держа в руках книжку в твердом переплете с облезлым золотым тиснением. Унылого света от ночника, горевшего над ее постелью, не хватало для полноценного чтения, однако ее губы — тонкие, болезненные, обметанные белым — непрестанно шевелились. А вот отчужденный взор не двигался.
— Одержаша мя болезни смертные, — без труда разобрал Андрей ее шепот, — и потоцы беззакония смятоша мя: болезни адовы обыдоша мя, предвариша мя сети смертные…
— Доброе утро, — пробормотал он без энтузиазма.
Псалом оборвался.
— Вечер, — поправила Варя безразлично, взглянув куда-то мимо.
— Выспалась?
— Кошмар приснился.
— Аналогично.
От продолжения в том же духе веяло тоской, поэтому Андрей счел за благо оставить сестру в ее молитвенном трансе и запереться в ванной. Контрастный душ взбодрил, притупил усталую ломоту в теле и почти избавил от тошноты. Растершись тощим гостиничным полотенцем, Андрей провел ладонью по запотевшему зеркалу и хмуро уставился на собственное отражение. Живые и яркие карие глаза, чуть вздернутый нос, черты лица мелкие и тонкие, выдающие творческую натуру, да и вообще, годков пять с такой внешностью смело можно было скидывать. Вот уши бы чуть прижать к голове, но они, пожалуй, придавали облику своеобразный шарм и, являясь откровенным недостатком, в результате лишь обостряли общую привлекательность.
