Золотая свирель - Кузнецова Ярослава (книги без сокращений .txt) 📗
По дороге к городу двигался поток пеших и конных, груженых телег, повозок и фургонов. Один раз даже прогнали отару овец. Небо стремительно накалялось, над дорогой повисла пыль. Я сошла с обочины на некошеную луговину.
Пустой луг полудугой охватывал лес, за ним, далеко-далеко виднелись гребни скалистых холмов. Под ноги мне попалась тропинка. Здесь, в стороне от гама, воздух полнился стрекотом, норовистым гудением, медно звенела высокая мертвая трава, пахло отцветшей полынью, и было необыкновенно ясно, что осень уже перешагнула порог и стоит в дверях — хоть никто еще этого не заметил.
(…я в спешке плыла к берегу, стараясь не особенно плескаться. Вроде бы только одна лошадь копытами стучит — уже лучше. Может, успею одеться и спрятаться в кустах… тьфу, дура! Рубаху на коряге вывесила как знамя, издалека светит!
На мгновение всадник появился на высоком северном берегу между деревьев. Он не гнал в галоп, но ехал быстро. Против света мне удалось заметить бегущих следом молчаливых собак. Еще блеснул маленький золоченый рог, блеснул огненно, уколов глаза.
Наконец я добралась до своей коряги, вскарабкалась на нее и кое-как натянула платье на голое тело. Рубашкой я вытерла голову. Впереди, за кустами, глухо взлаяла собака, донесся сердитый окрик. Тут я вспомнила, что моя обувка, нож и корзинка с корешками остались на склоне, в ивняке. Как раз там, где лаяла собака. Она, небось, и залаяла, обнаружив мои вещи. Встречи не избежать. Хорошо еще, что это оказался одинокий охотник, а не лесник или королевский егерь.
Затрещали кусты, зашуршал тростник — и строгая зелень начала лета вдруг расцветилась феерической вспышкой ярких красок. Из прибрежных зарослей в мелкую воду ступил гнедой конь. Масляно засветилась под солнцем золоченая сбруя. На спине гнедого небрежно, как в кресле, сидел пышноволосый молодой аристократ в фестончатой котте цвета красной охры, в кобальтово-синем плаще, с цветком белого шиповника за ухом. Он чуть повернул голову — и безошибочно обнаружил меня в пятнах света и тени, среди свисающих до самой воды ветвей. Следом за хозяином, в проторенном лошадью зеленом туннеле появились собаки и сразу же залились лаем. Юноша цыкнул через плечо — собаки примолкли.
Зазвенели удила, конь фыркнул, встряхнулся, потянулся мордой к воде. Охотник бросил поводья на луку. Он был необычно, роскошно смугл и черноволос, и он был очень, очень молод. Но все равно я чувствовала себя более чем неуверенно. Неловко поклонилась со своей коряги, нечесаные мокрые волосы свесились на лицо.
— Доброго дня вашей милости.
— Ке аранья… — охотник неожиданно улыбнулся, белые зубы полыхнули как зарница, — Аранья, араньика. Ола, айре, — подмигнул мне и перевел: — Привет!
Конь шагнул глубже, раздвигая коленями ряску и кувшинки. Юный аристократ рассматривал меня, прищурив лилово-карие глаза — таких глаз в наших краях не водится, такие глаза, как тропические цветы, открываются только в раю земном, зимы не знавшем. И холодное наше солнце не подарит бледной коже такого звонкого, насыщенного тона истинного золота, и никакая зимняя полночь не одолжит черным волосам такого буйного, пенного, гиацинтово-голубого сверкания. У меня дух зашелся, словно я увидала гору самоцветов.
— Там, — он небрежно мотнул головой в сторону склона (от этого движения сверкающие кудри взвихрились, и в глазах у меня пронеслась ослепительная рябь. Я испытала мгновенный приступ морской болезни), — Там. Предметы. Вещи. Ты иметь… владеть, аранья?
Я кивнула, не очень понимая, о чем он спрашивает. Он вдруг фыркнул:
— Фуф! Ми рохтро… моя лицо страшный, черный? Араньика вся тембла… — он вытаращил глаза, обхватил себя руками поперек груди и затрясся, изображая дрожь. Затем ткнул в меня пальцем и расхохотался, — Боять сильно? Фуф! Рарх!
Я робко улыбнулась. Вопрос о моем браконьерстве не поднимался. Этот мальчик иноземец, он, наверное, еще не знает наших законов. Он решил, что я испугалась его экзотической внешности.
— Не боять, — сказал мальчик и нахмурился, — Се. Се боять? Хм…
— Бояться, — поправила я, — Не бойся.
— Не бойся, — он снова блеснул улыбкой.
А я уже не боялась. Мне пришла на ум строка из песни. Песенка эта была вовсе не деревенская, ее как-то распевал на площади города заезжий арфист, а я запомнила, хоть вычурный текст больше чем на половину был мне непонятен.
— Красота твоя глаза спалила мне, — заявила я, неожиданно для себя самой. — Солнцу — и тому смелей в лицо гляжу. Вздох твоих шелков — помраченье дней, звук твоих шагов — скорой ночи жуть.
Я отбарабанила стишок и обалдела от собственной наглости. Мне ведь надо было не стихи читать, а поскорее откланяться и смыться, пока он добрый. Но странный чужак не стал карать меня за дерзость. В глазах его вспыхнули лиловые огни, скулы залил румянец, он осанисто выпрямился в седле, прижал к груди затянутую в перчатку руку — и выдал мне длинную, явно рифмованную тираду на гортанном, чуть задыхающемся языке. Я разинула рот. Мне казалось, я понимаю его, хотя не поняла ни слова. Что-то знакомое — и в то же время чуждое. Я никогда не слышала этого языка, но…
Юноша повелительным жестом показал на берег — спускайся, мол, со своей коряги. Развернул лошадь и величественно вплыл на ней в зеленый коридор.
На берегу ко мне первым делом чинно подошли собаки — знакомиться. Их было восемь штук, одна к одной, серые с подпалом, гладкие, высоконогие, плоские, как из досок выпиленные. Приветливые и спокойные собаки. Я не раз видела охотничьих псов — и гончих, и тех, которых используют чтобы подносить подбитую птицу, но эти псы казались особенными. Парень тем временем спешился, отстегнул мундштук, и, хлопнув лошадь по плечу, пустил попастись. Он кивнул на мою корзинку, лежащую в траве.
— Что это?
— Аир. Водяная лилия. Лекарственные корешки.
— Лекар… Э? Ремедьо?
Как обухом по голове — это же андалат! Но не старый андалат, на котором у нас в монастыре пели псалмы и вели службы, который я штудировала по книгам, а живой, разговорный. А прекрасный незнакомец — уроженец сказочного Андалана.
— Да, — обрадовалась я. — Ремедьо, лекарство. Смотри, это корень эспаданы… раисино де эспадана, а это — ненюфар… тоже корень…
