По ту сторону рассвета - Чигиринская Ольга Александровна (читать полную версию книги TXT) 📗
— Хватит! — стену разобрали, сковырнули замок с двери, что была за ней. Хурин принял у кого-то факел и, пригнувшись, вошел в пролом. В спертом, гнусном воздухе факел почти задохнулся…
— О, боги… — выдохнул Хурин, осветив пространство перед собой. Женщина устремилась туда же — но Хурин застыл в проеме, загородив его своей широкой спиной.
— Не нужно, высокая леди, — пробормотал он. — Не нужно тебе на это смотреть. Ох, ты ж…
Вождя Дор-Ломина согнуло пополам в приступе рвоты.
Хуор, переборов страх перед величием и силой колдуньи, остановившей бой и взявшей Тол-и-Нгаурхот, отстранил ее и вошел в проем следом за братом — посмотреть, от чего же может стошнить человека, чей топор покрыт запекшейся кровью так, что сухого места нет. Увидев, он почувствовал, что и его желудок сжимается в кулак. Такое… Такое никто не может… не должен делать. Даже Саурон.
— Что там? — мимо них протолкался белобрысый «черный».
— Смотри! — Хурин, выпрямившись, схватил его за ворот. — Смотри!
Рыцарь Моргота поскользнулся в грязи, упал на четвереньки.
— Нет… — прошептал он, оглядываясь… — Нет… Не может этого быть…
Хурин сплюнул и повернулся к остальным, сгрудившимся у пролома.
— Чего встали? Щиты, копья для носилок! Сбивайте цепи — не можем же мы их так оставить, даже мертвых!
…Их вынесли на свет — Берена, Финрода, остальных эльфов… То, что от них осталось… «Быстрее», — умоляла светлая госпожа. — «Быстрее, я не могу удержать!» Хуор нес ее на руках, и была она легкая как перышко — но доспех давил на плечи, и казалось, не будет конца лестнице из подземелья.
— Быстрее!
…Они бежали по коридорам, недавние враги, преследуемые нарастающим внутри замка гулом…
— С дороги! — орал Хурин, расталкивая тех, кто двигался слишком медленно.
…по переходам, внутренним дворам, которые только что брали с бою, под осыпающимися штукатуркой и каменной крошкой арками ворот, волокли раненых…
— Быстрее, дурачье!
…воины, слуги, узники — тысячи подкашивающихся ног, тысячи взмокших спин, тысячи осипших глоток — поток беглецов: так, наверное, ужас гнал отсюда эльфов Ородрета, когда замок брал Саурон.
Они выпрыгнули на берег, перебежав по мостам, опустили на землю свою ношу — и развернулись, прикованные к месту жутким в своем величии зрелищем: замок оседал в нарождающуюся у его подножия тучу пыли, рушились гордые потемневшие башни, цепи подвесных мостов взлетали прощальным взмахом, как руки падающих в пропасть людей, разноцветным ливнем осыпались витражи стрельчатых окон, изломанными костями открывались буковые балки и скалились в бесстыдной усмешке двери внутренних покоев, обнажающихся на миг — перед тем как обвалиться в клубящийся, грохочущий хаос…
Хуору казалось, что все это происходит совершенно бесшумно — но позже он понял, что грохот стоял неимоверный, и уши отказались его слышать.
…Камни катились в реку, поднимая тучи брызг, облако пыли переползало через Сирион и добралось почти до другого берега. Тучей вились над рушащимся замком нетопыри, и крысы живым ковром катились в реку, спасаясь от гибели под развалинами. Женщина-богиня в руках Хуора поникла, он решил было, что она лишилась чувств — но нет, слабым движением красавица дала понять, что хочет высвободиться — и он ослабил хватку.
Неверными шагами она подошла к одному из мертвецов, опустилась на колени, ладонями отерла грязь с посеревших щек, сжала руками его руку.
— Я опоздала, — в отчаянии прошептала она. — Что же мне теперь делать — разве умереть вместе с тобой? Но ведь и там мы будем в разлуке — Берен, за что судьба так обошлась с нами?
Хуор узнал будущего свояка только после этих слов — обескровленное лицо его было разбито и грязно, а черные волосы выгорели до цвета тусклой стали, цвета волчьего подшерстка. Холодный и неподвижный, он не отвечал ей — а она и не ждала ответа. Силы, которых и так оставалось немного, покинули ее — она упала рядом с опущенными на траву носилками. Не богиня, не валиэ, не майя — Хуор уже понял, кто она такая. В молчании столпились кругом люди и эльфы, победители, пленники, узники, хитлумцы и рыцари Моргота. Беззвучно плакал, опустившись на землю у тела Финрода, Артанор Голая Рука. Хуор сбросил на землю шлем и перчатки, спустился к воде и долго пил, зачерпывая ладонью…
Огромный, жемчужно-серый пес взвыл длинно и так печально, что казалось — человек оплакивает того, кто был ему ближе отца или брата.
Тела эльфов забрали эльфы, чтобы похоронить по своему обычаю, а тело Берена братья велели отнести к своей палатке, обмыть, обрядить и приготовить лодку для погребения. Когда смыли кровь и грязь, не нашли ран, которые могли оказаться смертельными — лишь синяки и ссадины покрывали тело, да запястья были разодраны до мяса. Смерть обидная и нелепая — он просто замерз, потеряв сознание.
Его обрядили в чистую, длинную погребальную рубашку из некрашеного льна, укрыли одеялом и положили в маленьком шалашике из лапника. Хурин еще не решил, что с ним делать — хоронить здесь, возле развалин Тол-Сирион, отнести в Хитлум, чтобы Берена погребли последние его родичи, или отдать горцам, которых доставили сюда эльфы Артанора. Правда, половина из этих двенадцати горцев еще не стояла на ногах, а другая половина видела лишь при ярком дневном свете и лишь размытые тени. Только один был в сносном состоянии — то есть, мог отличить дерево от человека в десяти шагах, а к завтрашнему вечеру обещал и вовсе поправиться: Нимрос, молодой бард Берена, учившийся когда-то у эльфов.
Вот он, этот самый полуслепой Нимрос, и обнаружил, что Берен жив.
Вышло это так: поверх погребальной рубахи ничего надевать не положено, как знак того, что не по одежде Мандос судит человека — разве что нет времени и надо хоронить как есть, в том, в чем человек и умер. Но уж больно безобразно выглядели разодранные запястья Берена, и слуги обмотали их черной тканью, а сверху закрепили ее двумя золотыми зарукавьями, которые снял с себя Хуор. Нимрос же принес драгоценность, подаренную Барахиру Финродом — перстень валинорской работы. Эта вещь не могла принадлежать никому, кроме Берена или того, кому он сам подарил бы ее; Берен же, уезжая на Волчий Остров, оставил ее Нимросу — но только на хранение. И вот Нимрос ее возвращал, и, взяв правую руку Берена за запястье, чтобы надеть на нее перстень, под пальцами почувствовал заскорузлую ткань. Черная повязка почти вся пропиталась кровью, а мертвец так не кровоточит.
Хорошо, вовремя заметили — не хватало еще доделывать за Саурона испартаченную им работу. Хурин, не поверив своим ушам, вынул кинжал и поднес к губам Берена. Поначалу казалось, что Нимрос обманулся — сердце Хурина успело отсчитать с десяток ударов прежде, чем лезвие затуманилось — но все-таки затуманилось же!
Привести его в чувство не удавалось — вливали в рот и вино, и воду, растирали щеки, ладони — не помогало ничего. Нимрос, сказал, что душа князя сейчас сама выбирает между жизнью или смертью, и никто на этот выбор повлиять не властен, однако же есть один способ: можно сесть с ним рядом и все время ему говорить что-то, убеждая душу остаться здесь.
— Ты, что ли, будешь над ним сидеть? — Хурину эта затея показалась глупостью.
— Да, буду, — кивнул Нимрос.
Но Хурин на этом не успокоился. Послали за эльфийским лекарем на другой берег. Эльфийский лекарь только подтвердил то, что уже сказал человеческий: нужно оставить все как есть, и дальнейшее будет зависеть лишь от того, захочет дух Берена вернуться к жизни или пожелает отправиться на Запад, а затем — на Неизведанный путь.
То же тяжелое беспамятство охватило и госпожу Лютиэн, но с этим было яснее: она устала, сказал целитель, и проснется, когда отдохнет. Борьба с темной волей Саурона истощила ее силы. Нужно время.
Время…
И тут Нимрос предложил такое, о чего у Хурина даже рот открылся — но эльфийский лекарь поддержал юношу: нужно, чтобы Берена и Лютиэн положили рядом — пусть первым, что увидит очнувшийся, будет любимое лицо — если им суждено очнуться.
