Листья полыни - Семенов Алексей (читаемые книги читать онлайн бесплатно .TXT) 📗
Как-то однажды случилось, что средняя дочь рыбака, последнего из прибывших на остров, смотрела на море и землю из своего дома, и море перед ней было так спокойно, что казалось бескрайнею гладью. Вдруг увидела она нечто, и был это плывший по морю корабль, немалый на вид, и парус его серебрился в лучах солнца, и дева немало удивилась этому. Пригнали волны корабль к берегу, и увидела на нем дочь рыбака могучего воина. До самых плеч спадали его золотистые волосы. Платье его было расшито золотой нитью, а рубаха — золотыми узорами. Золотая пряжка была у него на груди, и от нее исходило сияние бесценного камня. Два копья с серебрящимися, подобно ветрилу, но не серебряными все же наконечниками и дивными бронзовыми древками держал он в руках. Пять золотых обручей были на шее воина, что нес меч с рукоятью, изукрашенной золотой чеканкой и золотыми заклепками.
И сказал ей тот воин: «Настал ли час, когда можем мы соединиться?»
«Не было у нас уговора», — молвила дочь рыбака.
«Иди без уговора», — сказал человек.
Тогда возлегли они вместе. Когда же увидела дева, что воин собирается уходить, принялась плакать.
«Отчего ты плачешь?» — спросил тот.
«Две причины моему горю, — ответила она. — Расставание с тобой после нашей встречи. Ты овладел мной, и лишь тебя я желаю».
«Избавишься ты от своей печали», — сказал человек. Со среднего пальца снял он свое золотое кольцо и вложил в руку девушке и наказал не дарить и не продавать его никому, кроме того, на чей палец придется оно впору.
«Еще одно томит меня, — молвила она. — Не знаю я, кто приходил ко мне».
«Не останешься ты в неведении, — отвечал ей воин. — Ибо Элата, сын Феаннаха, был у тебя».
После же была свадьба. От той самой первой встречи понесла дочь рыбака и родила сына, и не иначе был он наречен как Эохайд Брессах Ог Ферт. Все, что ни было прекрасного на острове — долину или дом, пиво или факел, мужчину, женщину или лошадь, — сравнивали с ним.
Но был Брессах последним на острове, кто родился от женщины, на кою не пали еще чары духов-хозяев этой земли. И он стал принадлежать и острову, и той стране, откуда вышли вельхи; и стекло, и холодное железо были его воспитателями. Когда же пришел ему возраст стать мужчиной, он, работая в доме, где работал его отец — Элата, сын Феаннаха, — сделал из стекла вещь, подобную золоту. Когда узрел ее Элата, понял он, что связь, что была еще меж островом и миром, распалась, ибо только золото еще оставалось тем, что держало жителей острова в людском мире. И рек тогда Элата: «Тебе, Брессах, дано было разрубить последнюю нить из того вервия, первую нить из коего разрубил стеклянный меч деда твоего, Феаннаха. Ведомо мне, где теперь мой отец и братья, и все мы уходим к ним. Пойдешь ли и ты со мной, ведь ты волен отказаться, когда твоя мать — последняя женщина острова, не тронутая чарами его хозяев?»
В ответ рассмеялся Брессах: «Должно быть, из соломы было свито то вервие, коим привязались вы к Большой земле, когда так просто было его разрубить. Не таков я, Брессах Ог Ферт. Мне открыты ходы к миру, где обитает мой дед, но и мир моей матери доступен мне ровно так же. В залог того сделаю я меч, одно лезвие коего будет из стекла, рожденного песком острова, другое — из холодного железа. Когда удастся мне это, я сяду на твой корабль и отплыву отсюда к Большой земле, зане там есть место для славы тому, кому подчиняются стекло, железо и слово».
И Брессах сделал меч, о коем говорил, но отец ответил ему на хвастливую речь своим горьким, как полынь, словом: «Нетрудно сказать. Ты достигнешь славы, и мало будет тех, кто сможет соперничать с тобой во владении оружием и словом. Но знаешь ли, что бывает со сказителями, кои не уважают приютивший их дом и его хозяев? Им дают в руки соломенную веревку и, пока они разматывают ее и ведут заносчивые свои речи, отступают к двери и не замечают этого, покуда не очутятся за порогом. Тогда выбрасывают вслед за ними веревку и захлопывают дверь, и не могут они войти обратно даже по праву сказителя. Ныне и ты, сколь бы славен и прекрасен ни был, уподобился такому сказителю. Не будет тебе входа в мир, куда отправляемся мы, покуда меч твой не будет сломлен и после откован вновь. Такова соломенная веревка, что бросаю я тебе».
И остров вскоре исчез в туманах, а Брессах Ог Ферт, и вправду ставший великим чародеем и великим воином, по сей день бродит по свету и носит свое прозвище — Брессах Соломенная Веревка.
Так закончил свой рассказ караванщик.
После этого он разъяснил Некрасу, как добраться до страны Саккарем, но предупредил, что ныне это опасно в особенности, поскольку караван не может идти дорогами, лежащими слишком высоко из-за того, что хозяева копей в Самоцветных горах не гнушаются нападать на купцов в поисках наживы и рабов, а идти нижними дорогами тоже плохо — из-за войны.
Когда же Некрас, проведя в приюте два дня, собрался уходить, потому что услышал караван, следующий на полдень, караванщик указал ему того, кого на самом деле надлежит искать.
Хроника вторая
До теплой реки
Лист первый
Зорко
Зорко встрепенулся, заметив, что задремал, находясь в седле. Ему опять привиделся корабль посреди моря и страшные черные волны, отверзающие жадные пасти, истекающие белой пеной ярости. Он в своем новом обличье боролся с бурей и, видимо, победил, потому что чувствовал во всем теле страшную усталость, но усталость эта была усталостью живого человека, ибо утопленник не может чувствовать усталости вовсе, кроме душевной маеты.
С некоторым удивлением, хотя и без беспокойства, Зорко обнаружил, что ночь уже миновала и брезжит рассвет, а воины, отданные под его руку Бренном и Качуром, уже размещены им, да так, что лучше не придумаешь. Черный пес, сгинувший невесть куда еще позавчера вечером, явился и теперь юлил возле Зорко, то отбегая, то приближаясь к Серой на расстояние локтя.
К нему подъехали Мойертах, поставленный Бренном над всеми бывшими в отряде вельхами, кои составляли большую часть конных, и Охлябя, старшина над веннами. Никто его в старшины не выбирал, но так уж повелось, что все прислушивались к слову гирваса, худощавого, но громогласного мужчины, чернобородого и черноглазого, с живым, подвижным лицом. Чем еще обладал Охлябя, так это хорошо подвешенным языком. А еще он был один из немногих веннов, кто умел ловко биться конным, особенно ладно управлялся гирвас с копьем.
— Людей ты славно поставил, Зорко Зоревич, — сказал Охлябя, приступив к делу без обиняков. — Одно неведомо: что делать, когда сеча начнется? Нам так и стоять ожидаючи? Верно ли то?
— Ты у Серых Псов спроси, верно ли, — осадил его Зорко. — Про то я и сам думал. Вот что скажу. Я все время, пока мергейты здесь, в дозоре ходил. Теперь слушай: возьму с собою два десятка конных. Пойдем дозором и увидим, как сеча идет. Если мергейты одолевать станут, пошлю гонца сюда: спешите на помощь. Когда венны верх будут брать, все одно гонца вышлю: подходите пособить, чтобы верно дело кончить. А когда случится то, зачем мы сюда поставлены, сиречь коли пробьются степняки и мимо Нечуй-озера пойдут, тут сам им покажусь. Пускай за двумя десятками гонятся, думают, что отступаем. Так их на заслон наведу.
— Мергейты не такие дурни, чай, как надо бы, — заметил Охлябя. — Так уж и поскакали за тобой, беды не чуя! Не оплошать бы, да и сам смотри, как бы не схватили волки зайца.
— За то он в дозор поставлен был, что не давал себя ни изловить, ни обмануть, — веско возразил Мойертах. — Верно ли будет, Зорко, отряд без начала оставить? И знает ли Бренн о том, что ты сейчас молвил?
— И Бренн знает, и Качур, — ответствовал Зорко. — Начальствует пускай Охлябя.
— Нет, Зорко Зоревич, — затряс головой гирвас. — Я с тобой пойду. Ты уж не серчай, а в те два десятка, что тебе с собою взять следует, я в числе первых попадаю.
— Пожалуй что и так, — согласился Зорко. — Вот что: пускай Парво-калейс за старшину остается.
