"Галерея абсурда" Мемуары старой тетради (СИ) - Гарандин Олег (читать полную версию книги txt) 📗
Как знаете, какой бы ни была философия туманной и как бы ни запутывала нитки в еще больший клубок – все превосходно ее пользуют и пользуют даже тогда, когда не только баранов режут и парадом ходят, но и когда одни одинешенки на скамейке сидят. Пролетит, бывало, птица за окном – философия; пройдет, бывало, дождь ночью – философия; приснится, бывало, что-нибудь шокирующее днем – опять философия. И хотя каждый «мус» занят ею всечасно, и ни минуты не обходится без того, чтобы не уличить с помощью философии дурака, никто на самом деле ее терпеть не может. Так и здесь. Как только Вармалион Глусский сел за стол и хотел задать свой каверзный, критический во всех отношениях вопрос, стол взяли и отнесли на пустырь. Тогда Вармалион Гулский ни мало не растерявшись, пошел на пустырь, чтобы опять сесть за стол и задать свой каверзный, критический во всех отношениях вопрос, но стол взяли и отнесли в лес. Он опять пошел в лес и хотел, было, снова сесть за стол и задать свой вопрос, но стол взяли и отнесли на вокзал. Тогда Вармалион Гулский нашел в толпе Цуцинаки, взял билет на рядом стоявший поезд, уехал до конечной станции и стал по логике ждать стол там. Но стол взяли и отнесли обратно.
– Ха...а...а...а...а...а!!!.
– И ведь все это – не для одного только высмеивания произошло, и не от одной только философии – смею уверить. Ну, а то, что смешно было – не без этого, – и хохот стоял такой, что вата в ушах не помогла ничуть. Тут же события начали развиваться еще стремительнее и рядом с ними, в толпе встречающих, появился Хохок Мундорок с женой...
– Постойте. Вы прямо сами, как будто на поезде едете. Рассказывайте по медленней немножко. А то я не успеваю сосредоточиться и понять.
– Но я не специально же! Я попросту не имею права говорить иначе, и вынужден говорить именно с той скоростью, с какой все происходило – чтобы не потерять саму нить, саму точность и само правдоподобие события. Здесь такие опять черточки всякие, штрихи неуловимые, маленькие заковычки выходят. Так вот. Появился, значит, Хохок Мундорок с женой, протиснулся в гущу толпы и по настоятельной просьбе гостей, сказать «кто такой», представился: «Манчик Сипкин» – сказал он (то есть, солгал). Но гости посмотрели на него иронически и по наклону взгляда вниз спросили: «Голова у тебя на каком расстоянии от пяток?» И вопрос этот, надо заметить, был задан, по существу, правильный и своевременно был задан или, другими словами, как бы «на опережение» (Ох – не дураки приехали – подумали все). Но Манчик Сипкин оказался «не промах», вопроса не принял, а принял загадочное положение: взмахнул руками, притопнул ногами и стал невидим.
– Постойте опять. Значит, ни кто иной, как Хохлок Мундорок с женой оказался здесь, как оказывается, немаловажный участник этого события? Так что ли? Вы – серьезно? Ничего с дуру не перепутали? Вот так действительно – ландыш к носу! Сам босой, баба в каске, а он туда же!
– Он здесь чуть ли не «главное действующее лицо» оказался. Вы правы – ландыш!
– Кому сказать – засмеют.
– Смеха и без того довольно было. А тут – факт. Слушайте
Все это, как можно догадываться, развернулось впоследствии очень быстро, очень все это обезобразилось с такой быстротой, что не перекрасишь, и чрезвычайно надо бы здесь было сделать паузу – поиграть в бадминтон на поляне, задуматься о насущном, полежать одному в роще – то есть, отклониться от привычной беглости взгляда, от его мнительности – отпустить ситуацию. Или, другими словами говоря, к примеру, что такое, например, «невидимость» в самой своей непреложной сути, из чего она эта «невидимость» происходит? Берут, например, предмет, смотрят на него, смотрят, и вроде видят – галоша. Но затем, когда начинают на нее смотреть пристально, посредством множества внешних «откровений» (и через ту же лупу в том числе), тогда, в конечном счете, получается иногда так, что в начале была галоша, а когда начали разбирать ее в самой сути и в самой подноготной ее содержимого, то получилась вдруг – «арфа». То есть, «галоша», посредством более тщательного разбирательства сама по себе вдруг исчезла, и получилось из нее совсем другое «значение», иная «орфография» (точно так, как Манчик Сипкин исчез, когда стал виден со всех своих исключительных сторон и во всей своей настоящей действительности).
– Вы прямо Аристотеля вывели. Теорию абстракции.
– Она и есть
Или вот другой пример. Подозвал меня однажды к себе Пепитрик-Летописец и начал доказывать на семидесяти двух листах убористым почерком, что равнобедренный треугольник только тогда можно назвать равнобедренным треугольником, когда ... ну и так далее. Два дня рассказывал. А зачем, спрашивается, ему такие рассуждения оказались нужны? Я и так вижу что он равнобедренный и бедра у него такие, как у Монки Спирдячной. Я ему говорю, что мне некогда, у меня в доме бардак, все разутые ходят и надо двор вымести. А он «идите-ка сюда, чего покажу и расскажу». Ему просто делать совершенно нечего, потому и занят такими «вещами». И об этом всем собравшимся захотелось было порассуждать и выяснить «почему» и «от чего» такие обстоятельства повсеместно начинают иногда происходить, но вдруг донеслось с чужой стороны следующая реплика:
«Если вы едите лимон и характеризуете его, как «кислый», зачем в характеристику лимона замешивать анархическую утопию, как разврат нравов?» – послышалось от гостей. То есть, как видим, – еще один «номер».
– Но это же явная провокация! Да неужто «так спросили»?! Вы врете!
– Во-первых – не вру. Во-вторых – не кричите. Я вам говорю – «так сказали». Если сами ни хрена не помните, то хоть слушайте. И такого вопроса явно никто не ждал. Сначала-то, вроде бы, в собрании поняли, что когда гости, то не спроста. Но, после такого «услышанного», отвлеклись от своих парадоксов потому, что новые слаще. «Это – какое такое «едите»?» – послышалось отовсюду в удивлении. «Никто у нас пока никуда не «едет» и ехать не собирается». «И что такое – «вы»? – разнеслось по окружности со всех сторон. Пистана Папаяна у нас яблоки любит, а от лимона у нее морда болит; Фотогин Алобан жир любит и вообще влюблен больше в атрибуты, а не в логотипы; Свышрин Вальчивичус – брат сестры самого Тиронского – предпочитает мед. То же самое и – другие. Не надо обобщать в отдельности для каждого встречного пешехода непрекословность подобых не безусловных утверждений». Двумя словами сказать – начались возражения.
– Еще бы. Я бы, наверное, сам тоже обязательно и безусловно возмутился и вышел бы из себя. Вышел бы из себя – и сказал: «это возмутительно!» Не смог бы я прямо на ступнях устоять и пошел бы обязательно постоять в другом месте. Непонятно ведь, если говорит посторонний – с какими целями? Моих, например, обыкновений неймет, меда, видать, ни за что не любит, Тырдычного, безусловно, совсем не знает, а все норовит свой норов продемонстрировать всем и кому попало категорически!
– И все так подумали (потому, как если мысли везде и всегда повторяются, это говорит о том, что «они» должны быть одинаковые). И тогда: «Пардон», – сказал Дородон Амнимус, чтобы успокоить собравшихся. «Гости неправильно выразились – сказал он. Они просто хотят убедительно показать свой «плюс» в произнесенных словах, и откровенно думают, что общность в выборе пользования одной только «сажи с маслом» вместо «разности» чистильщих средств, объясняет отсутствие индивидуальности. Не так ли? Но у нас ведь, как ни закручивай в «жерло», и как ни приумножай «наперед», таких вопросов не бывает даже в будни. Почему – не бывает? Потому, что вообще не в ходу концепции. Мы ходим потому, что ноги есть, и не критикуем потому, что некого».
«Правду сказал – крикнули из толпы. У нас хоть размышления не такие шелковые, зато моль не заведется».
«Погостили – проваливайте» – крикнул вдруг Манчик Сипкин откуда-то. Но его не «поняли», хотели, было, самого прогнать, но не нашли.
Надо и здесь кое-что разъяснить преждевременно, прежде чем продолжить. Без обозначения некоторых жирных точек в разности положения каждого свободного нрава, не умеющего пока что идти на приманку и пробовать на вкус какие бы то ни было «лимоны», здесь никак нельзя.
