Шрам - Мьевиль Чайна (читаем книги онлайн бесплатно .TXT) 📗
Какт стоял совершенно неподвижно, дождь хлестал по его коже.
— А теперь он — аэронавт, — добавил Флорин. — Он много лет пилотировал летательные аппараты «Гранд—Оста» — разведчики и боевые суда. Он один из самых важных людей у Любовников и вообще хороший мужик. Теперь он проводит время по большей части наверху — на «Высокомерии».
Флорин и Шекель оглянулись и подняли головы. На высоте более тысячи футов над палубой «Гранд—Оста» парило в воздухе привязанное «Высокомерие» — большой искалеченный аэростат с искривленными хвостовыми стабилизаторами и двигателем, который не работал уже несколько лет. Аэростат держался на просмоленном канате, закрепленном на огромном корабле внизу, и служил для города «вороньим гнездом».
— Этому Хедригаллу нравится там, — сказал Флорин. — Он мне сказал, что в последнее время все больше любит тишину.
— Флорин, — медленно произнес Шекель, — как тебе Любовники? Я хочу сказать — ты ведь на них работаешь, слышишь, как они говорят, знаешь, кто они такие. Что ты о них думаешь? Почему ты делаешь то, что им нужно?
Флорин попытался объяснить, хотя и знал, что Шекель до конца не поймет его. Но вопрос был таким важным, что он повернулся и внимательно посмотрел на парня, с которым делил комнату (на левом борту старого железного корабля). Этот парень раньше был его тюремщиком, слушателем и другом, а теперь становился кем—то другим — вроде члена семьи.
— Я должен был стать рабом в колониях, — тихо сказал Флорин. — Любовники с «Гранд—Оста» приняли меня к себе, дали работу, платят деньги и сказали: им плевать, что я — переделанный. Любовники дали мне жизнь, Шекель, они дали мне город и дом. И я тебе скажу: что бы они мне ни поручили, у меня к ним не будет претензий. А Нью—Кробюзон пусть поцелует меня в жопу. Я гражданин Армады, житель Саргановых вод. Я учу Соль. Я подчиняюсь их законам.
Шекель недоуменно смотрел на него. Флорин был человеком медлительным, спокойным, и Шекель прежде ни разу не видел его таким возбужденным.
На Шекеля это произвело сильное впечатление.
Дождь продолжался. Пассажиры «Терпсихории» по всей Армаде — те, которые не были задержаны, — пытались наладить новую жизнь.
Они спорили на цветастых яликах и баркентинах, покупали и продавали, учили Соль, кое—кто плакал, кое—кто изучал городские карты, прикидывая расстояние до Нью—Кробюзона или Нова—Эспериума. Они скорбели о своей прошлой жизни, разглядывали гелиотипы друзей и любимых.
В перевоспитательной тюрьме между Саргановыми водами и Шаддлером находились несколько десятков моряков с «Терпсихории». Некоторые кричали на своих охранников—воспитателей, пытавшихся утихомирить их, все время прикидывали, может ли тот или иной охранник помочь им бежать, размышляли, ослабнет ли их тяга к Ньо—Кробюзону, привыкнут ли они к Армаде.
«А если нет, то что с нами сделают?» — спрашивали они себя.
Когда Беллис прибыла в «Нереализованное время», ее прическа и макияж были сильно попорчены дождем. Она стояла, мокрая, в дверях, слушая приветствия официанта, и смотрела на него, удивленная таким приемом. Она поймала себя на такой мысли: «Словно он настоящий официант, в настоящем ресторане, в настоящем городе».
«Красноязыкий» был большим и старинным кораблем. Он был до такой степени застроен зданиями, переоборудован и переделан, что определить его тип было невозможно. Уже несколько веков он был частью Армады. На полубаке корабля остались одни руины — старые храмы белого камня, почти целиком превратившегося в прах. Они поросли плющом и крапивой, которая ничуть не отпугивала городских детей.
На улицах «Красноязыкого» можно было увидеть всякие странности — там и сям лежали горы каких—то отбросов, извлеченных из моря и словно забытых.
Ресторан был небольшим, теплым и полупустым; на стенах — панели темного дерева. Окна выходили на ряд кетчей и каноэ у пристаней Морского ежа — второй гавани Армады.
У Беллис потеплело на сердце, когда она увидела, что с потолка на шнурках свешиваются бумажные фонарики. В последний раз она видела такие в «Часах и петухе», что на Салакусских полях в Нью—Кробюзоне.
Тряхнув головой, она попыталась прогнать горькую тоску. Иоганнес поднимался из—за столика в углу, делая ей знаки рукой.
Какое—то время они сидели, не говоря ни слова, — Иоганнес, похоже, робел, а Беллис поняла, что негодует на него — почему он так долго не давал о себе знать. Однако, подозревая, что она несправедлива к нему, Беллис погрузилась в молчание.
Она с удивлением обнаружила, что красное вино на столе — галаджи, торгового дома Предикус, урожая 1768 года. Она посмотрела на Иоганнеса широко распахнутыми глазами. Губы у нее были плотно сжаты, а потому казалось, что смотрит она неодобрительно.
— Я подумал, почему бы нам не отпраздновать, — сказал Иоганнес. — Я имею в виду, отпраздновать нашу встречу.
Вино было превосходным.
— Ну почему они предоставили меня… нас… самим себе? Выживи или сдохни? — спросила Беллис. Она без энтузиазма клевала поданное ей рыбное блюдо и горькую зелень, выращенную на палубах. — Я думала… я бы сказала, что это против здравого смысла — выхватить несколько сотен людей из привычной им жизни и бросить вот так на произвол судьбы…
— Нет, они не так сделали, — сказал Иоганнес — Сколько пассажиров с «Терпсихории» вы видели? Сколько членов экипажа? Вы что, забыли все эти собеседования, все вопросы, что нам задавали по прибытии? Это были тесты, — тихо сказал он. — Они выясняли, от кого можно ждать неприятностей, от кого — нет. Если они обнаруживают, что от вас одни беспокойства или вы слишком привязаны к Нью—Кробюзону… — Он оборвал предложение.
— Что тогда? — спросила Беллис— Поступают с тобой, как с капитаном?..
— Нет—нет, — тут же сказал Иоганнес. — Я думаю, они… работают с вами, пытаются переубедить. Ну вот, вы, скажем, знаете о насильной вербовке. Во флоте Нью—Кробюзона много моряков, чей морской опыт ограничивается тем, что в ночь «вербовки» они пьянствовали в прибрежной таверне. Но тем не менее, оказавшись на корабле, они становятся моряками.
— На какое—то время, — сказала Беллис.
— Верно. Я же не говорю, что это в точности то же самое. Разница огромная: попав в Армаду, вы остаетесь здесь навсегда.
— Я это слышала уже тысячу раз, — медленно проговорила Беллис. — Но что вы скажете о флоте Армады? О креях внизу? Вы думаете, они тоже обречены оставаться здесь навсегда? Если бы так оно и было на самом деле, если бы никто отсюда не мог вырваться, то жить здесь могли бы только местные.
— По всей видимости, да, — сказал Иоганнес. — Городские пираты уходят в плавание на несколько месяцев, может, даже на год. Во время своих путешествий они заходят в другие порты, и наверняка кто—нибудь пользуется этим, чтобы сбежать. Уверен, в мире можно встретить немало бывших обитателей Армады… Но дело в том, что в команды набирают частично людей преданных, а частично — тех, кого будет не жалко, если они убегут. Они почти все уроженцы Армады, и редко кому из насильно завербованных удается получить разрешение. Нам с вами и надеяться нечего попасть на такое судно. Таким, как мы, суждено всю жизнь провести в городе… Но черт бы их драл, Беллис, вы только посмотрите, кого они набирают! Ну да, моряков, конечно, пиратов — «конкурентов», порой торговцев. Но вы что думаете, Армада захватывает все суда, с которыми сталкивается? На большинстве захваченных ими судов, как на «Терпсихории», перевозили рабов. Или же это были корабли с переделанными, которых везли в колонии. Или корабли—тюрьмы. Или корабли с военнопленными… Большинство переделанных с «Терпсихории» давно поняли, что они никогда не вернутся домой. Двадцать лет… боги милосердные, да это же пожизненный приговор, и им это известно. А тут им, пожалуйста, и работа, и деньги, и уважение… Неудивительно, что они соглашаются на это. Насколько мне известно, только семь переделанных с «Терпсихории» подвергаются обработке в связи с отказом, причем двое уже давно страдают слабоумием.
