Гарь (СИ) - Янева Вета (читаем полную версию книг бесплатно TXT) 📗
До полный декады Михалины они жили то там, то тут: в подвалах, на чердаках, у знакомых, у друзей, у каких-то повстанцев и каких-то бродяг, в лесу, на побережье, в городах, деревнях, и всё бежали, бежали, бежали…
А потом их набралось достаточно, чтобы дядя стал атаманом разбойничьей шайки. У его людей совершенно не было ни средств, ни земель, ни желания делать что-то, кроме как нападать на путников и отбирать их ценности.
Но дядя пресёк это. Он был умён, хитёр и справедлив, он научился вычислять тех градоуправляющих, что забирали себе деньги рабочих, научился грабить заводы, крупных дельцов, зажиточных купцов, в общем, всех тех, у кого было достаточно денег, чтобы делиться.
“Мне надоело бегать!” — сказала ему как-то Михалина. И тогда, вернувшись, дядя принёс ей подвеску. Красивую, из полупрозрачного зелёного камня, под цвет глаз, в ажурной кайме. Он вручил украшение племяннице, надел ей на шею и сказал: “Тогда мы больше не будем убегать. Ты — княжна, и ты будешь гордо стоять, подняв голову”.
И Лина стояла. Она никогда не ходила на “дела” (так шайка называла разбойные нападения), но зато училась разбираться с бумагами, училась разговаривать с торговцами в городах и понимать их слабые места.
Лина училась выживать и управлять.
А людей в шайке становилось всё больше и больше, поскольку дядя тоже учился. Он говорил и убеждал, и, по мере того, как на земле Папоротников и Цапель всё становилось хуже и хуже, люди тянулись к нему сильнее и сильнее. А он вёл их под самым ярким знаменем — Михалиной. Она была как две капли воды похожа на убитую княгиню: смоляные волосы, бледная кожа, зелёные глаза, тонкие губы и прямой точёный нос. Поставь рядом с портретом — не отличить. Пожилые вельможи, заставшие правление Зары, ахали, падали в ноги и причитали. Потом сватали Лине сыновей (а иногда даже дочерей) и всё пытались занять удобное место рядом, в бесконечной вере и надежде на грядущую революцию. Дядя только кивал и осаждал наиболее наглых личностей, предоставляя племяннице возможность самой выбирать приближенных и думать головой.
Поэтому она отсылала большую часть сосватанных: они ей не нравились, в каждом чувствовалась какая-то фальшь. Единственной приятельницей ей долгое время была женщина по имени Ольха, занимавшая одновременно нишу подружки и горничной: она помогала и волосы расчесать, и письмо написать, и платье подшить, и с душевными проблемами разобраться. Ольха могла долго-долго сидеть рядом с княжеской постелью и рассказывать истории о древних временах, о башах, о мышиных карликах, о драконах и маяках, о рыцарях и принцессах, о болотных огнях и подземных гробницах. Она слушала и Линины размышления о судьбе, которые всегда начинались с «когда я стану княгиней…будет то, то и то» (далее обычно следовали планы её дяди).
Только так и никак иначе.
Иногда Ольха пыталась вытащить подругу погулять, повеселиться. В её глазах княжна всё ещё была подростком (хотя полторы декады и одна зима в глазах Лины — полноценный взрослый человек). Михалина реагировала на песни-пляски сдержанно, с людьми не знакомилась, а в кругах не знавшего её народа характеризовалась как “вежливая, но высокомерная”.
Лину устраивало.
Всё поменялось, когда одну зиму назад к ним присоединился Алех. Он ворвался в зал амбара-терема, пересёк его, рухнул на колено перед Михалиной, прижимая кулак к своему Свету и, подняв на княжну горящий взгляд, чуть ли не прокричал:
— Я клянусь верой и правдой служить вам и вашему делу, княжна Михалина!
Дядя взял его под локоть и еле поставил на ноги: в парне было слишком мало сил.
Лина тогда рассмеялась. Мало кто выражал ей верность таким необычным и ярким способом.
Когда Алех достаточно отдохнул и спустя два дня присоединился к обеду для светской беседы, то очень быстро заинтересовал Лину. Оказалось, что во время Резни (так называлось восстание, когда Лина потеряла мать), Алех тоже бежал из города, ведь его отец был одним из гвардейцев Зары. Убежали они недалеко, иногда тайком возвращались в город и ужасались событиям, которые разворачивались под гнётом нового князя-узурпатора.
Алех рос на рассказах о великой княгине и о её потерянной дочери.
А затем, когда он вырос, дошёл слух о банде Агатоша. Они уже не слишком скрывались, понимая, что рано или поздно придётся выступить с заявлением. После этой вести Алех попрощался с отцом, пообещал вернуться с княжной и восстанием, сел на оленя и поскакал искать “свою повелительницу” (так он её называл) по всему Калахуту. Нашёл летом.
Сначала Михалина просто приглядывалась к новому рекруту к его смешной манере стоять по струнке, к очаровательной привычке собирать тёмные волнистые волосы в хвост, к тому, как он стрижёт бороду; к тому, как щёлкает пальцами, когда думает о чём-то.
Он целовал Лине руки, приносил подарки, рассказывал истории, но всегда держался в стороне: не лез с предложениями, не докучал, просто был рядом, но в отдалении. Постепенно, ведомая любопытством, Лина сама начала проявлять к нему знаки внимания. Совсем чуть-чуть, не достаточно, чтобы он всё понял, но достаточно, чтобы начал подозревать.
Конечно, она сомневалась в чистоте его намерений — уж слишком он ратовал за идею восстания.
Но всё же ей хотелось в него верить, как всякому человеку хочется надеяться на любовь и понимание.
А что Алех делать умел — так это завоёвывать любовь. И не любовь женщин или мужчин, а любовь толпы. Алех мог улыбнуться, сказать с глазами, сияющими как Великие Маяки, что пора бы отказаться от рыбы совсем, рыба должна быть свободна и плавать в море, а не в супе, и половина его слушателей немедля выпускали улов обратно в солёные воды.
Дядя очень радовался: с тех пор, как юный оратор появился у них, ряды повстанцев пополнились примерно на треть.
Вот и сейчас небольшой отряд уехал не только на очередное дело с непутёвым землевладельцем, но и на вербовку. А Михалина сидела в амбаре-тереме и ждала.
Иногда она выходила к людям, они ей кланялись, улыбались, а она кивала и иногда улыбалась в ответ, но ей казалось, что всего этого мало. Словно ей до сих пор дают играть в игрушки, а она-то давным-давно выросла.
Ей впору играть с людьми. Но она не умела.
Так она думала, выходя в зимнюю ночь, бесснежную на этой земле, и ожидая своих людей. Кого они приведут в этот раз? Крестьян? Мастеров? Стариков?
Лина смотрела в поле, но не видела проблеска огней. Только огромная тень отделилась от верхушки леса и полетела ввысь.
Никита схватился за кувалду: сов он боялся больше, чем войны.
Лина же их не опасалась. Она была уверена в собственной неуязвимости и презрительно глянула на спутника:
— Ольха мне рассказывала про сов, Никита. Тебе нечего бояться.
— Угу, да вот только если Ольха с вами об этом толковала, то надобно знать, что они своими глазищами просто у вас Свет похитят, и всё, поминай как звали.
— У меня никто ничего не украдёт.
— Конечно, княжна! Вас саму украдут! Вы вон какая худенькая — сове на один зубок! Или клювик? Что там вообще у сов?..
Не удостоив его ответом, княжна поглубже закуталась в шаль.
Вот если бы прилететь в город Папоротников и Цапель на сове и заявить о своих правах, вот тогда узурпатор сразу бы сгинул. Это было бы красиво. И, возможно, более осуществимо, чем планы дяди….
Просто прилететь и срубить голову тому, кто прогнал её семью. И всё, никаких долгоиграющих планов, армии, тактик, стратегий. Просто вражеская голова на плахе. Ах, хорошо бы!
Она поджала губы, вспомнив рассказы об этом человеке. Мужчина по имени
Баграт, решивший, что он сможет править лучше всех, ведь он знает, как! Его не интересовали ни вековая история, ни мудрость поколений, просто в один момент он забрал себе желаемый трон. И это далось ему немалой кровью.
Но ничего, ничего! Они с дядей вернут престол, пусть придётся пожертвовать многим. Город Папоротников и Цапель снова вернётся к ним.
Лина, конечно же, могла заявить, что всё, что она делает — ради мести за родителей, но это было бы лицемерием. Она их не помнила и не скучала. Знала, кем были, какими были, немного жалела о невозможности знакомства, но не более. Дядя заменил ей и отца, и мать, и именно его надежды ей хотелось оправдать, его мечты, а не память незнакомых, но единокровных мертвецов.
