Наследие. Трилогия (ЛП) - Джемисин Нора Кейта (читать книги .TXT) 📗
– Человечество, за вычетом еретиков, много столетий веровало исключительно в Итемпаса. Они до сих пор понятия не имеют, что с ним сталось, потому что Арамери позаботились о неразглашении. Да и мы, боги, как-то потеряли его из виду. Однако все чувствуют: что-то переменилось. Смертные, конечно, не боги, но то, что сущее расцветилось новыми красками, понятно даже им. И еще они понимают, что наше племя могущественно, достойно восхищения, но… временами совершает ошибки. – Он пожал плечами. – То есть желающий поклонения богорожденный по-прежнему наберет себе верных. Но не особенно много. И право, Сиэй, большинство из нас вовсе не жаждет божеских почестей. Вот у тебя с этим как?
Я удивленно моргнул, потом задумался.
– Даже не знаю…
– А знаешь, у тебя бы получилось. Уличная ребятня клянется твоим именем, а других богов даже по именам не знает. Некоторые даже тебе молятся.
Это я и сам знал. Я слышал их обращения, хотя никогда и ничего не делал, чтобы привлечь их внимание. Когда-то у меня были тысячи верных, но даже в те дни я всегда удивлялся, что они меня помнили. Я подтянул колени и обхватил их руками, начиная наконец понимать, что имел в виду Ахад.
Он кивнул, словно я высказал свои мысли вслух, и продолжил:
– Прочие наши посетители – вельможи, богатые купцы и очень удачливые простолюдины. Словом, те, кто жаждет посетить небеса прежде кончины. Что же до нас, то наши смертные куртизаны столько терлись с богами, что и сами овладели… некоторыми эфирными техниками.
И он улыбнулся дежурной улыбкой торговца, в которой не участвовали глаза.
– Так вот что ты продаешь, – нахмурился я. – Не разврат. Ты торгуешь божественностью. Боги благие, Ахад, поклонение, по крайней мере, бесплатно!
– Ошибаешься. Бесплатным оно никогда не было. – Его улыбка пропала, да и настоящей она не была. – Всякий смертный, отдававший свою преданность кому-нибудь из богов, рассчитывал получить что-нибудь взамен: благословение, местечко на небесах, некое положение в обществе. А бог, требовавший поклонения, рассчитывал вместе с ним получить верность, и не только. Так почему бы нам не быть честными относительно того, что мы делаем? По крайней мере, здесь ни один бог не лжет.
Я съежился, чего он наверняка и ждал от меня. Вот они, бритвы под бархатным языком…
– Что касается обитателей нашего дома и их деятельности, то ни насилия, ни принуждения у нас не бывает. Здесь не причиняют боли, ну, разве что по обоюдному согласию сторон. И никаких осуждений. – Он помолчал, смерив меня взглядом. – У моей домоправительницы острый глаз на новые дарования. Жаль было бы сообщить ей, что в твоем случае она так жестоко ошиблась.
Уязвленная гордость заставила меня выпрямиться, и не только опьянение было тому виной.
– Я мог бы стать несравненным развратником…
Боги свидетели, практики мне более чем хватало.
– Верно, только думается мне, ты вряд ли удержишься от помыслов об особо жестоком убиении всякого посетителя, который положит на тебя глаз. Каковые помыслы, если учесть твою природу и непредсказуемость магии, вполне могут реально вызвать подобную смерть. А это, знаешь ли, плохо отразится на моем деле. – Он помолчал, а его улыбка отдавала явственным холодком. – Знаешь, я совершенно случайно обнаружил, что у меня та же проблема.
После этих слов мы оба долго молчали. Мы вовсе не сыпали взаимными обвинениями. Но раз уж мы, так сказать, взболтали отстоявшийся ил прошлого, ему следовало дать улечься и лишь потом двигаться дальше.
Я решил, что пора сменить тему.
– Характер моей работы мы могли бы обсудить позже, – сказал я, почти не сомневаясь, что он наймет меня. Наверное, потому, что беспочвенный оптимизм есть одна из коренных составляющих детства. – Ну ладно, так чего тебе надо-то?
Ахад оперся на изящные кожаные подлокотники кресла и сложил пальцы домиком. Я молча задался вопросом, уж не нервничал ли он.
– А я думал, ты уже догадался. Особенно если учесть, как легко ты меня победил в…
Он не договорил и нахмурился, и только тут до меня наконец дошло.
– Ни в одном языке смертных для этого нет слов, – тихо произнес я. Приходилось разводить дипломатию, а это мне никогда легко не давалось. – В нашем царстве нужды в словах нет. Понятно, за века ты в какой-то мере выучился нашему языку…
Я оставил незавершенную фразу висеть в воздухе. Он поморщился:
– Не особенно. Я не умел слышать, чувствовать… – Ахад пытался подобрать нужное сенмитское понятие. Не иначе как из упрямства. – Прежде чем Йейнэ проделала это со мной, я мало чем отличался от простых смертных. Я пытался произносить ваши слова, умирал несколько раз и бросил эти попытки.
– «Ваши слова», – повторил я, и лицо Ахада тотчас сделалось абсолютно непроницаемым. – Если хочешь, я научу тебя языку.
– В Тени обитают еще несколько дюжин богорожденных, – чопорно ответил он. – Если я захочу – и когда захочу, – то могу выучиться у них.
«Ну и дурак», – подумал я, но удержал язык за зубами и лишь кивнул, словно признавая его святое право намеренно сохранять невежество.
– У тебя в любом случае имеется более крупная проблема, – заметил я.
Он помолчал, наблюдая за мной. Я знал, что этим он мог заниматься часами. Выучился за бесконечные годы, проведенные в Небе. Но не знал, догадывался ли он, что я собираюсь сказать.
– Ты не знаешь собственной природы.
Догадавшись об этом, я понял, как могу его победить. Ну, не победить, но хотя бы сбросить с себя, когда у нас случилось состязание воли. Он выдал себя реакцией на прикосновение моих мыслей: я видел, как новорожденные смертные проделывали то же, если легонько тронуть их пальцем. Они испуганно вздрагивали и начинали барахтаться, силясь понять «кто, что, почему» и «не будет ли мне какого вреда?». Лишь тот, кто успел постичь себя и свое место в мире, выносил чужое прикосновение как самое обычное дело.
Ахад чуть помедлил и кивнул. И я признал этот кивок как жест установившегося между ними доверия. В былые времена он нипочем не открыл бы мне подобную слабость.
Я вздохнул и встал, лишь чуть-чуть покачиваясь, и подошел к его креслу. На сей раз он не вскочил, но ощутимо напрягся по мере моего приближения. Я остановился.
– Я не обижу тебя, – сказал я, хмурясь при виде подобной пугливости. Ну почему бы ему не быть все время просто бессердечным сукиным сыном? Я никогда не мог по-настоящему возненавидеть его: жалость мешала. – Я ведь ни разу не обижал тебя так, как Арамери.
– Ты позволял им, – еле слышно ответил он.
На это мне возразить было нечего, потому что он сказал правду. И я просто стоял и молчал. Ничего у нас не получится, если мы так и продолжим бередить старые раны. Он тоже это понимал. В конце концов он выдохнул, и я подошел еще ближе.
– Каждый бог должен постичь, кто он такой и что он такое, – сказал я. А потом как мог осторожнее – руки у меня были огрубевшие и грязные после трехдневного пребывания в переулке – взял в ладони его лицо. – Смысл и пределы своего существования можешь определить только ты сам. Но иногда те из нас, кто уже обрел себя, могут дать новичкам кое-какие подсказки.
Такую подсказку я уже почерпнул во время нашей недолгой духовной борьбы. Эта его яростная, отчаянная жажда… чего-то. Чего же? Я заглянул в его глаза, странно отдававшие смертностью. Странно, потому что смертным, по сути, он не был никогда. Тем не менее смертная жизнь была единственной, какую он знал. Я заглянул ему в глаза и попытался понять его. Я полагал, что сумею, ибо присутствовал при его рождении. Я видел его первые шаги, слышал его первые слова. И любил его, несмотря даже на то, что…
Дурнота накатила еще стремительней, оттого что винные пары еще не выветрились из меня. Я едва успел резко отвернуться и рухнуть на пол, и меня стало выворачивать – страшно, с криком между позывами. А как меня колбасило! Ноги дергались, спина порывалась выгнуться, а желудок стремился извергнуть проглоченный яд. Плоть не знала, что тот яд был вовсе не плотского свойства.
