Попутный ветер - Горбунова Екатерина Анатольевна (книги серия книги читать бесплатно полностью TXT) 📗
Проводник сглотнул внезапно загустевшую слюну. Мешал сумбур мыслей. Хотелось лечь поперёк тропы и никуда не пускать Летту. Или, напротив, позволить делать, что захочет, но одной. Или рассказать всю правду про этот мост, чтобы не строила иллюзий. Юноша знал, что не сделает ни того, ни другого, ни третьего. Останавливать девушку бесполезно. Бросить её он не сможет. А если открыть все секреты про Облачный Путь — помешает перейти страх, так терзающий его сейчас. Лучше неведение, чем зоркая жертвенность.
Олаф подошёл к Летте. Посмотрел прямо в глаза.
— Вам придётся идти первой, чтобы не подстраиваться под меня. Помните, я рядом, но взглядом не ищите. Вы задаёте ритм, я поддерживаю. Идти придётся или боком, как над колодцем в пещере, но стены сзади не будет. Или подобно канатоходцу, скользящими шагами. Крепко держитесь за верёвку обеими руками, не отпускайте, не оглядывайтесь, не останавливайтесь и не смотрите вниз, — проинструктировал медленно и тихо. — Но помните, иногда мы боимся того, чего не существует, — не смог не добавить. — Это только видимость.
— Я боюсь лишь грядущей судьбы, — пробормотала девушка и отважно ступила на зыбкий путь.
Он смотрел, как она делает шаг, второй, третий, почти не хромая, не сбиваясь и не мельтеша. Чтобы подстроиться под колебания моста, второй путник должен начать движение не раньше, чем первый минует четыре звена.
— Всё, что вы услышите, лишь игра воображения! — крикнул запоздало юноша, не уверенный, что его предупреждение достигнет цели, поскольку все звуки потонули в усилившемся суровом вое.
Олаф знал, о чём говорил. Однажды он уже переходил этот мост, и сделать это еще раз казалось ему невозможным. Мост, словно пробудившийся от векового сна зверь, терзал свою жертву — голодный, свирепый, не знающий пощады. Пугал завываниями и порывами ветра. Верёвки казались гнилыми и местами перетёртыми, доски — редкими и непрочными. Над бесконечной пропастью восставали все призраки, которые были похоронены в зыби памяти. Они обвиняли, манили и заклинали. Проносились рядом, едва не касаясь. Разговаривали и заглядывали в глаза. Смеялись, заметив отчаяние. Казались не бесплотными духами, а живыми и наполненными чувствами. У них не было запахов, но желания их были вполне ясны. Духи хотели смерти человека, хотели впитать в себя его душу, выпить кровь и жизнь. И теперь Олафу снова предстояло это пережить. Он тянул время, увязывая вещи, перекидывая их через плечо. Спутница уже миновала четыре звена, а он всё ещё стоял на земной тверди.
Юноша, наконец, шагнув следом за Леттой, почувствовал, как трясутся колени и потеют ладони. Верёвки моста жгли, подобно жив-листу. Их волокна сжимались и пульсировали под пальцами, словно вены, по которым струится кровь. Дощатая твердь казалась костями, не обросшими плотью. Впрочем, плотью являлся весь окружающий мир.
Олаф боялся, словно мальчишка. Своих воспоминаний. Духов, восставших из небытия. Того, о чем эти призраки станут нашёптывать. И не было уже опыта бродячей жизни, рассудительности и мудрости. Только этот животный, всепоглощающий ужас, нарастающий с каждым мгновением. А ведь ещё предстояло как-то исхитриться и поймать амплитуду моста, раскачивающегося под ногами идущей впереди спутницы.
На миг Олаф прикрыл глаза. Судорожно вздохнул и выдохнул несколько раз. Надо собраться, он должен быть готов прийти на помощь, если Летта вдруг оступится. Лишь с этой мыслью Олаф мог ступить на проклятый мост снова.
Шаг за шагом Олаф шел вперед. Пытался почувствовать запахи Летты, но их или уносил ветер, или поглощал мост. А под ногами уже мерещилась водная рябь, под которой всплывали бледные лица.
— Олаф! Олаф! Плыви! — голос брата срывался на визг.
Зачем он кричит? Вода уже прогрелась на солнце, и Олаф расслабленно откинулся на спину. Полежит немного, а потом перевернётся и доплывёт до цветов Белой Юдвинии. Вчера Юдвига хвасталась, что её назвали именно в честь этого растения. Они с братом решили добыть его для подружки. Но Олаф проснулся раньше.
Ноги коснулось что-то липкое и холодное. Рыба? Разве тут водятся рыбы? Он попробовал перевернуться на живот, но ощутил, что половина тела стала будто деревянная и не слушалась.
А брат всё кричал и кричал. Пока не нырнул в воду. Олаф никогда прежде не видел, чтобы тот так быстро плавал, широко размахивая руками, молотя ногами со всей силы и не переставая громко выкрикивать его имя.
Олафу почему-то было всё равно. Безразлично, что он начинает погружаться в воду. Вот она заливает шею, подбородок, касается сомкнутых губ, заполняет ноздри, смыкается над ним. Краем сознания мальчик понимал, что ещё пара минут — и ему станет нечем дышать. Он умрёт. Но это казалось таким нереальным и далёким, что не волновало.
А липкое и холодное продолжало опутывать его своим невидимым коконом. Конечно! Как Олаф не понял сразу — это не он не может двигаться, это просто кокон мешает.
Брат тем временем подплыл совсем близко. Олаф хотел сказать, чтобы тот не беспокоился, что ему не страшно. Но не мог. Толща воды увеличивалась медленно и неотвратимо. Потом заполыхали молнии, послышался треск, запахло палёным, как будто вода могла гореть. Красные разводы витиеватыми кляксами окрасили все вокруг. И в тот же миг Олаф почувствовал боль: в ногах, груди, лёгких. Начал биться, вырываться из холодного липкого кокона.
Брат уже не кричал, он был бледным, с черными от ужаса глазами. Вокруг него вода была алого цвета. Мальчишки обнялись и, исхитрившись не мешать друг другу, поплыли. Было уже не до цветов. Лишь их сладкий, удушливый запах теперь навек стал для Олафа символом беды и ужаса.
И над головой затянули свои песни все, кому Олаф когда-то пытался помочь, но не смог. Мелькала девочка из рыбацкой деревни. Она отнесла подаренные им сигменты отцу, а тот напился на них вусмерть, и в горячке выгнал кровиночку на мороз.
Он возвращался домой. Если эту лачугу можно было назвать домом — так, временное убежище. Надеялся на кружку горячего чая. Мороз уже прихватил щеки, шаловливым псом искусал пальцы рук и ног, пытался пролезть под плащ, но Олаф запахнул полы плотнее.
Девочка лежала прямо перед дверью. Беленькая, прозрачная, в лёгкой не по сезону одежонке. Словно вылепленная из снега. Ледяная крупка уже облепила сомкнутые ресницы, брови — и не таяла. Малышка казалась смутно знакомой. Но вспоминать — не было времени. Олаф отпёр замок. Подхватил хрупкое тело на руки и, пинком распахнув дверь, зашёл в лачугу. Не дожидаясь, пока разгорятся огневики на стенах, на ощупь добрался до лежанки и положил на неё девочку. Накрыл одеялом, сверху — шкурой, зажёг огонь в очаге. Гостья не подавала признаков жизни. Мелкие капельки, как невыплаканные слезы, заструились по её щёкам — это таял снег.
И, оттаивая, проявлялся облик Задони, которую он щедро одарил деньгами накануне днём. Девочка не просила милостыни — работала. Сидела в переулке и штопала чужие вещи: рубахи, портки, сорочки. Мелкими стежками, когда можно было скрыть. Изящным кружевом, когда штопка оказывалась видна. Изношенных вещей у Олафа не оказалось. И он просто так протянул малышке пару сигментов — за милую улыбку и доверчивый взгляд.
Это было вчера. А сегодня Задоне Мракнесущий подарил расшитый ледяным жемчугом саван.
Олафу сказали после, что девочке никто не платил деньгами, только продуктами или вещами. Деньги отбирал отец, и тратил на выпивку. А во хмелю мужик был злым и придурковатым. Уморил жену пару лет назад. Долго каялся, клялся Жизнеродящей, что будет беречь и холить единственную дочку. Клятва пропала втуне. Как и сам он, замёрзший на Задониной могиле через несколько дней.
