Некромант . Трилогия - Петерсон Андрей Викторович (лучшие бесплатные книги .TXT) 📗
Ту, что с перстнем.
Она не знала и не понимала, что делает, и что толкает ее на это, но чувствовала, что все правильно, что именно так надо, и что давно уже следовало…
Она тянула и тянула руку, будто разделяли ее со Слезой не какие-то несчастные полшага, а многие и многие горизонты. Тянула, переместив все свое сознание, всю себя в самые кончики пальцев. И, казалось, что длится это вечно, и что она была здесь всегда, пытаясь дотянуться до свернутой в тугой и холодный кокон смерти. И пролетали над ней годы и тянулись дни, а она все стояла и стояла в этой пустой комнате, затерянной где-то в небесах, ожидая пугающей но такой желанной встречи.
А блеклые, почти прозрачные тени, рожденные Слезой и перстнем, окружали ее, сжимая плотным кольцом, ластясь и пробуя на вкус. Выражая покорность и подчиняя себе. Той новой силе, что била уже через край, захлестывая, выворачивая на изнанку, и унося в далекую темную даль.
Леди Кай падала в бездну. Тонула. И возносилась к небесам…
Но в этом хаотическом потоке видений и ощущений краем меркнущего сознания она постоянно ощущала чье-то присутствие. Словно некая ускользающая и невыразимая сущность, не принадлежащая ни этому миру, и никакому другому проникала в ее душу, растворяясь в ней и растворяя ее саму.
Обжигающая молочно-белая пелена коснулась ее глаз, заслонив собой все. Затихли и умерли слабые отголоски далеких звуков, оставив леди Кай в одиночестве, и лишь вязкая как патока вечность таяла в гулком сумраке.
Она стояла безмолвная и бездвижная, как изваяние. Как каменный истукан. Как памятник самой себе на веки вечные и на все времена. Стояла, будучи не в силах шевельнуть даже пальцем. Время шло, и Осси уже начало казаться, что она полностью растворилась в этой наведенной пелене, окончательно потеряв себя, и слившись с мутными тенями. Но тело, хоть и обездвиженное неведомой силой еще жило, и очень скоро тому появилось явное и совсем недвусмысленное подтверждение.
Боль. Она появилась из ниоткуда, и тут же в мгновение ока заполнила ее всю без остатка. Она нахлынула как прибой и тут же откатилась назад, оставляя после себя гнетущую пустоту. Волны боли следовали одна за другой, словно проверяя на прочность и готовя к чему-то, чему нет описания ни в языке людей, ни в древних и уже позабытых наречиях.
Иногда отступали они на время, пропуская удар или два, и тогда Осси будто проваливалась куда-то вовне. Там в этой бескрайней пустоте не было ничего, кроме угасающих мыслей и нарастающего ужаса. Неодолимого. Подчиняющего себе. И… опьяняющего.
Затем пустота выплескивала ее обратно в сумеречное марево, отторгая и тут же наказывая запредельной болью. Но раздираемое невыносимой мукой тело, с которого будто заживо сдирали кожу, по-прежнему было обращено в камень и не в силах было породить ни звука, ни крика. И все начиналось сначала, и, казалось, не будет этому края.
Но в какой-то момент (Осси не знала и не понимала сколько прошло времени: день? год? вечность?) все закончилось. Ушла боль, отступил страх, и вернулось зрение. Хотя, видит бог, лучше бы и не возвращалось…
Она стояла одна посреди пустой, каменистой равнины, под нещадно палящим солнцем, а прямо перед ней от горизонта и до горизонта простиралась стена сплошного и абсолютного мрака. Как будто ночь обрела наконец материальную сущность и прилегла на землю огромным облаком.
Некоторое время этот ее новый мир пребывал в неподвижности и равновесии, а затем будто дыхнуло ледяным ветром, и все смешалось. Четкий, раз и навсегда заведенный порядок вещей, нарушился, и все, что было растворилось в хаосе разупорядоченного.
Солнце больше не висело в зените, и не склонялось к горизонту, медленно сползая по накатанной своей дорожке, а металось по небу, как очумелый хилависта, оставляя за собой медленно тающий след, изломанный множеством зигзагов. При этом, для чересчур частых своих закатов и восходов оно выбирало места самые невероятные, ни разу, кстати, не повторившись, будто само понятие о частях света было ему теперь неведомо и до отвращения противно.
Яркий свет сорвавшегося с цепи светила, также не подчинялся больше никаким правилам и уложениям, рассыпавшись вокруг леди Кай огромными огненными лепестками, утонувшими в абсолютной темноте. Впрочем, может все было наоборот: и это внезапно надвинувшаяся ночь, влилась в заполненный солнечным светом мир и теперь скользила мимо интессы острыми черными мазками, не желая ни смешиваться с остаточным свечением, ни растворяться в нем.
Безумное вращение и чередование невыносимо ярких и непроницаемо черных мазков реальности вокруг леди Кай все убыстрялось и убыстрялось, пока все эти мельтешащие пятна не слились в один сплошной мутный фон, который поглотил остатки этого странного мира, заполнив все пустотой запредельности.
Расстояния…направления… — все это растаяло и исчезло, потеряв всякий смысл, как растаяло и исчезло чуть раньше время, лишив мир столь привычных и незыблемых понятий, и нарушив естественный ход вещей.
Осси стояла в абсолютной тишине, посреди великой и безграничной пустоты, вне времени и пространства, а вызывающая головокружение и тошноту серая муть, застилавшая все вокруг, клубилась непрерывно меняющимися узорами, неподвластными нормальному человеческому восприятию, порождая фантазии и образы совершенно уже фантасмагорические.
А когда серый морок, вдоволь натешившись играми с подсознанием, развеялся, Осси увидела холодную, вымаранную смертью равнину, над которой словно остовы гигантских, вознесшихся до самого неба деревьев возвышались исполинские колонны. Огромные, необхватные они еще в незапамятные времена были старательно вылизаны ветрами и дождями, а безжалостное время власти над ними, похоже, не имело.
Вокруг них бесконечными лентами изгибались лестницы, выстроенные из тысяч и тысяч ступеней. Их широкие, как полноводные реки пролеты сходились и разбегались, образуя сложную переплетенную паутину без начала, без конца, и безо всякого, казалось бы, смысла.
Если не считать, конечно, смыслом этой невероятной путаницы из лестниц и колонн широко распахнутые двери из которых на утопающую в густых сумерках равнину бил нестерпимо яркий солнечный свет, разрывая в клочья затаившуюся здесь хмарь. Во всяком случае, большая часть лестниц заканчивалась именно так, хотя были и те, что обрывали свой бег где-то высоко над головой, просто повиснув в пустоте.
И, наверное, все-таки, именно двери эти были главной частью пейзажа, потому что было их превеликое множество, и стояли они везде докуда только глаз хватало. До самого горизонта.
Были они очень разными, и казалось, что нет тут двух похожих: широкие и узкие, высокие и совсем крошечные — такие, что не каждый карлик пролезет, все они изливали на пустошь потоки ослепительного света. Такого яркого, что смотреть на него просто невозможно было, и хвала Страннику, что потоки эти были очень узкими и почти не рассеивались в тихом сумраке. Хотя и того, что было с лихвой, что называется, хватало — очень скоро глаза уже резало и щипало так, будто в них не скупясь сыпанули турганского перца. А потому ничего удивительного, что леди Кай очень — ну, просто до невероятной жути, — хотелось убраться отсюда подальше, и лучше — если обратно в темноту.
И тогда, словно услышав ее невознесенную мольбу, двери стали закрываться.
Одна за другой.
Не закрываться даже, а просто свет, истекающий из них, становился все тусклее и тусклее, будто приворачивал там кто-то внутри адскую лампу, и сияние это безумное потихонечку меркло, а потом и вовсе постепенно исчезало. А вслед за ним также потихоньку и незаметно начали таять и двери. Причем делали они это так медленно, что если бы смотреть на них неотрывно, то даже и заметить это трудно было. Просто как-то понемногу бледнели они, становясь все прозрачней, и сливаясь со скудным пейзажем, да темнее как-то вокруг становилось. Так и погасли все.
Кроме одной.
Самой ближней.
Она стояла прямо на земле шагах в десяти от леди Кай, и ни гаснуть, ни растворяться, судя по всему, не собралась. Более того. Истекающий из нее поток невероятно яркого света расширился и теперь бил Осси прямо в глаза, заслонив весь мир, и не оставив в нем ничего, кроме ослепительно бело-голубой пелены и радужных зайчиков перед глазами. Смотреть на это было больно, а не смотреть не получалось.
