Чертополох. Лесовичка - Шихарева Варвара (читать книги онлайн бесплатно полные версии .txt) 📗
— Ты бы его в поилку макнул, а тебя за то, что на благородного руку поднял, городская стража в холодную бы отправила! А потом тебя за своеволие либо кнутом на площади отходили бы, либо кисть на руке отрубили… Пойми — я тебя защищала, а не его!..
Я замолчала, вновь отвернувшись к окну, а Ирко придвинулся ко мне, обнял:
— Прости, Эрка… Я не подумал… — Муж покаянно ткнулся лицом в мое плечо и прошептал: — Ты мне с каждой неделей все милее кажешься, вот я и приревновал теперь… Понимаю ведь, на кого сам похож…
— Не бери в голову. Ты похож на моего мужа, и этим все сказано. — В подтверждение своих слов я поцеловала Ирко в пахнущие хвоей волосы. Муж в ответ на эту нежность глухо проворчал что-то непонятное и потёрся носом о моё плечо. Я поцеловала его ещё раз и ласково взъерошила пальцами густые волосы… Все-таки хорошо, что он рядом — такой, какой есть…
Пришедшая зима оказалась не только морозной, но и снежной. В наметённые сугробы можно было провалиться выше пояса, и Ирко каждое утро чистил двор от засыпавшего его за ночь снега. В остальном же работы зимой было немного, и я наконец-то добралась до задуманного мною подарка. Я решила не размениваться на рукавицы, а сшить мужу безрукавку с подкладкой из меха. Там, где я выросла, этой крестьянской одеждой не брезговали и знатные, надевая в промозглую погоду прямо поверх рубахи, — она была удобной, тёплой и не стесняла движений. Подходящий мех и тёмно-серое сукно у меня были, а вот над узором я крепко призадумалась. Хотелось сделать так, чтобы было красиво, но при этом ни в коем случае не разляписто. Поприкидывав и так, и эдак, я в конце концов остановила свой выбор на пущенном по краю узоре из хитро переплетённых рябиновых гроздьев, дубовых листьев и сосновых ветвей. Рябина — издавна обережное дерево, дуб — символ мужской силы, а в сосновом бору всегда удивительно легко дышится… Определившись с узором и подобрав подходящие по оттенкам нитки, я засела за работу и потратила на неё не один вечер, но вышитые гладью листочки с прожилками и алые, подсвеченные бисером ягоды смотрелись как живые, а тёмная хвоя придавала узору необходимую строгость…
Дальше оставалось всего ничего: сшить верх с подкладкой и поздно вечером повесить обновку в сенях. Ирко, как и все мужчины, не особо вникал в женское рукоделие, так что моя затея имела все шансы на успех…
На следующее утро Ирко, как и все последние дни, собрался чистить двор от завалившего его на ночь снега и, конечно же, наткнулся в сенях на оставленный там мною подарок. Тихо охнул и вернулся обратно в горницу.
— Эрка? — Я как раз возилась возле печи, а потому глянула на удивлённого мужа через плечо.
— Что?
— Это ты для меня оставила? — Я оторвалась от своего занятия и подошла к Ирко.
— Конечно для тебя — мне эта безрукавка великовата будет… А теперь не держи её в руках, а примеряй…
Ирко послушно накинул на плечи подарок, провёл пальцами по узору.
— Красиво… Я такой вышивки никогда в жизни не видел — ягоды с листьями как живые…
— Ну так носи на здоровье. — Довольная тем, что мой подарок пришёлся по вкусу, я улыбнулась, а Ирко обнял меня, прижал к себе и, привычно уткнувшись лицом в мою макушку, ещё долго не выпускал из рук. Кабы не дела, мы так бы и стояли посреди горницы до самого полудня…
По мере того как крепчали морозы, ко мне все чаще обращались за травами и настоями: от простуды, от жара и кашля, а в середине Вьюгодара Роско из Выселок и вовсе пришел прямо в наш с Ирко дом. Его маленькая дочка вчера угодила в полынью. Её успели вытащить — растёрли и согрели, но ночью малышке резко стало хуже…
Описанные Роско приметы могли означать ни много ни мало — воспаление лёгких, и я, прихватив необходимые припасы, решила пойти в Выселки вместе с обеспокоенным отцом и самой посмотреть на больную. Извинившись перед зашедшей к нам в гости Кветкой, я быстро собралась и, повязав подаренную Ирко шаль и накинув тёплый кожух, отправилась в село.
Малютка была действительно плоха — почти после каждого вдоха заходилась надрывным кашлем и просто горела в жару. Прошибающий девочку пот тоже свидетельствовал в пользу воспаления лёгких, но было и ещё что-то непонятное и ускользающее. Размышляя, я сильно сжала хрупкие пальчики, и малышка открыла свои васильковые глаза.
— Тётенька… Прогони их…
— Кого, милая?.. — Я склонилась над едва слышно шепчущим ребенком…
— Девочек… Я думала, они добрые, а они злые… Они меня толкнули… — Тяжело закашлявшись, малышка закрыла глаза, а я призадумалась. Произнесённые слова могли оказаться как вызванным жаром бредом, так и ответом на ускользающую от меня загадку…
Поколебавшись немного, я велела встревоженным родителям отойти от постели и хранить молчание, а потом вытащила из сумки травнический нож с серебряным лезвием и оплетённой заговорённым шнуром рукоятью. Его вместе с железным братом — близнецом, каменными ступками и прочим необходимым для уважающей себя травницы инвентарём в своё время привезла из Дельконы покойная прабабка.
Мысленно попросив у неё помощи, я осторожно провела пальцем по бритвенно отточенному лезвию и поднесла нож к своему лицу. Упёрла кончик лезвия себе в переносицу и, шепча заговор, позволяющий видеть скрытое, осторожно надавила на рукоять. Из образовавшегося пореза мгновенно потекла кровь, и я, не убирая ножа с переносицы, сморгнула, а когда вновь открыла глаза, то увидела окутывающую девочку цветную дымку, сочетающую в себе излучения души и тела. Цвета были чистые, но блёклые, и виной тому была толстая и пульсирующая пиявка цвета грязного весеннего снега, тянущаяся прямо к солнечному сплетению малышки. Я осторожно коснулась её левой рукой и ощутила колющий пальцы холод — нечто жадно высасывало из ребёнка все соки, и болезнь была лишь внешним признаком происходящего.
Вздумай я, не выявив истинную причину, лечить девочку травами, она бы умерла уже дня через два от истощения жизненных сил… Я со вздохом убрала нож от лица и уже обычным зрением посмотрела на замерших в уголке родителей.
— Хорошенько протопите баню, приготовьте четыре свечи, берёзовую лучину, молоко и хлеб…
Мать, услышав мои слова, расплакалась, Роско нахмурился:
— Неужто колдовать будешь?..
— Да. Из твоей дочки какая-то погань жизнь тянет. Я должна разорвать связь. — Пояснив свои намерения, я отошла к столу и принялась отбирать необходимые мне травы, а мужчина понятливо кивнул.
— Всё сделаем как надо…
Вскоре банька была натоплена, отец сам занёс девочку в парилку и уложил на указанную мною полку. Я затворила двери и стала готовиться: раздела малышку до исподней рубашки, после — разделась сама, оставив на себе лишь родовую ладанку, расплела и распустила волосы. Нашёптывая соответствующий наговор, запалила свечи: две поставила в ногах у малютки, две — в изголовье, и лишь после этого плеснула на раскалённые камни кипяток, смешанный со свежеприготовленным отваром девясила и алтея. Вода испарилась с сухим хлопком, и по парилке мгновенно разлился острый травяной запах. Я с наслаждением вдохнула лёгкий, ароматный воздух и шагнула к малышке — пора!
— Ледяным севером, холодным ветром и снежной зимой… — Я коснулась кончиком серебряного ножа пламени первой свечи. — Жарким югом, сухим ветром и медвяным летом… — Остриё коснулось второй свечи. — Закатным западом, дождливым ветром и хмурой осенью… — Провела ножом над третьим огоньком, уже явственно ощущая потёкшую в лезвие силу. — Пламенеющим востоком, свежим ветром, щедрой весною и солнечным восходом заклинаю тебя…
Нож в руках точно ожил, а моё сердце уже стучало так, что его удары отдавались в ушах. Будь мой дар раскрытым, мне не понадобился бы скапливающий и направляющий силы обряд, но иного выбора у меня не было, и я, глубоко вдохнув, сосредоточила взгляд на груди малышки. Теперь я не видела, но чётко ощущала место, где к ребёнку присосалась невидимая пиявка. Глубоко вдохнув, я произнесла завершающие обряд слова:
— Чужую власть убери, навек отсеки и огнём припали!
