Хроники неправильного завтра - Вершинин Лев Рэмович (бесплатные версии книг .TXT) 📗

…Я человек с двойным гражданством. Белая ворона. В тринадцать лет я поступил в два университета сразу, а через год бросил оба. Мало кто из моих аспирантов, да и коллег, знает, что у академика Рубина нет диплома. И не надо. Мне было жалко тратить пять лет на эту тягомотину. Меня намного больше интересовали девушки, и я никак не мог подумать, что когда-либо буду преподавать сам. Я искал свою дорогу. На ощупь, не думая ни о престиже, ни о последователях. Придись тогда мне по душе стезя монтажника-высотника, я стал бы им. Но нравилось мне другое. Теодор Иоганнович Дуббо как-то признал, что теперь три института занимаются решением «проблемок» Рубина. Я, помнится, удивился: неужели всего три? Возможно, впрочем, что остальным мои задачки пришлись не по зубам.

С боэцием вышло иначе. Я по-настоящему увлекся, а ОИДК был накручен на меня, как нитка на катушку. со всеми своими присутствиями, лабораториями и отделами. Разумеется, наматывали нитки с двух сторон и строго равномерно. Еще бы! Проблема боэция — полная паритетность (смотри пункт 1-й Порт-Робеспьерской декларации). Боэций — это дорога в Дальний Космос.

Вот почему для меня были созданы все условия: теннис, рыбалка, премилые лаборантки и — никакой канцелярщины. Для оформления результатов существовала дирекция. И она, не стану отрицать, оправдывала свое наличие: отчеты переплетались в тончайший сафьян, снабжались великолепными заставками, тиснением, виньетками и миниатюрами. Отпахав шестнадцать лет под двойным гражданством (до сих пор не могу понять: как они меня делили, вдоль или поперек? И кому какая часть доставалась?), я понял, что главная задача не имеет решения.

Мне казалось сперва, что бюрократический кавардак, царивший в Институте, дело рук Дуббо, но пару лет спустя стало вполне очевидным, что Теодор — только исполнитель. И самое страшное, что музыку эту никто даже и не заказывал — шарманка крутилась по инерции.

Я и сейчас убежден, что Дальний Космос человечеству необходим хотя бы как новая идея, объединяющая всех. В свое время люди из Союза предложили было такую идею, но даже сами не сумели разобраться, что она из себя представляет. Общие рассуждения никого не устраивали. Простые решения тоже. А идея стала знаменем для обеих держав: в одной на нее слепо молились, в другой — бездумно плевали. По разные стороны никому не нужных баррикад строили светлое будущее и дядя Марик с Делавэрианы, и дядя Сеня с Якирии. Я бывал в гостях у обоих и не мог понять, в чем, собственно, разница между ними. Зато было общее — ужас перед войной. Страх требовал защищаться, и баррикада росла, росла, росла, хотя никто и не собирался нападать. Все свыклись с ожиданием Армагеддона и уже не могли представить себе жизнь без этого ожидания.

Я не коммунист, однако уверен: коммунизм возможен и необходим. Но лишь тогда, когда человечество станет единым.

…Малыш слушал меня, не перебивая, подперев голову кулаком. Похожие лица бывают у иных студентов, когда им не все понятно, но очень интересно. После лекций такие ребята обычно подходят и просят консультации…

Сегодня я понимаю, что погорячился. Мои открытые письма вызвали невиданный скандал. Больше всего руководство обеих держав покоробила фраза: «Реальная идентичность двух ведущих государств делает возможным их быстрое и безболезненное слияние».

Ко мне в кабинет явились Долгорукой вкупе с Лонгхэндом. Перебивая друг друга, они заявили, что я не понимаю ни идеалов демократии, ни идеи единства, что подрываю основы мирного соревнования, поступаюсь принципами, лью воду на мельницу, подливаю масло в огонь и обливаю грязью. В заключение они хором сообщили, что через пятнадцать минут мой кабинет будет опечатан.

Через день я прочел в газетах, что обе Академии открытым голосованием лишили меня всех наград и званий, что ученики скопом отрекаются, а некоторые даже клеймят, и что моя провокационная выходка гневно осуждена школьниками, домохозяйками, физкультурниками и всей прогрессивной общественностью…

И вот — письмо. После всего, что произошло, те же люди, приятно улыбаясь, приглашают меня вернуться, приманивают отнятыми когда-то побрякушками. А ведь не изменились ни они, ни я. Что же случилось? Рубин — это Дальний Космос. Но Дальний Космос — это единство. Неужели «верхи» поумнели?

…Мальчик покачал головой.

— Ты интересно говоришь, друг-землянин. Но идеи квэхва гласят: «Пирамиды — гниль; Космос — гниль. Истина в простоту, труде, послушании». Так говорит Любимый и Родной.

— В послушании кому? В труде для чего? В чем простота?

— Послушание — Вождю. Труд для изобилия. В простоте — равенство.

Я понял, что объяснять логически ему невозможно. Надо, чтобы он сам нашел ответ. Если захочет. Но чтобы захотеть, надо уметь искать.

— Юноша, на Дархае есть стада?

— Да, стада свиней.

— У них есть пастух, они много бегают, чтобы изобильно кормиться, они равны между собой. Это так?

— Да.

Я посмотрел ему прямо в глаза и встал:

— Ты — свинья?..

Он попытался что-то ответить — и осекся. Все правильно. Такие «теории» не предполагают абстрактных рассуждений. Теперь ему придется думать.

Я уже стоял у двери, когда мальчик остановил меня:

— Ты не нгенг. Возьми на память этот амулет. И не снимай его с шеи. Это подарок. Полезный. Я выполню долг борца, а потом расскажу Вождю о твоих вопросах. Он знает ответ…

8

Тем же, кто по воле своей отринул кротость в поиске пути праведного, положив одну лишь силу в основу Храма сердец своих, кроме же силы — ничего, дай знак, Творец, пока еще не пробил час гнева Твоего, ибо пред гневом Твоим прахом ляжет то, что полагают силой они, и тленом рассыплется то, что мощью рекут, и ничем обернется пустошь, кою в ослеплении своем мнят сии безумцы могуществом тварного мира. А потому — предупреди их, Господи!

Рассказывает Улингер Мураками, пенсионер. 65 лет. Гражданин ДКГ.

25 июля 2115 года по Галактическому исчислению.

5:30. Короткая зарядка, чашка кофе, свежие газеты под дверью. Это мой ежедневный ритуал. А еще — холодный душ. Позволять себе послабления не хочу и не стану. Адмиралы не должны, опускаться. Даже на пенсии.

Нелепое слово — «отставник». Отставить. Выставить. Уволить за ненадобностью. Это все можно сделать, достаточно одного росчерка пера. Но никто не заставит солдата забыть армию. Я приказал ординарцу убрать из кабинета почти все портреты героев, чьи дела в моем сердце. Теперь я пью утренний кофе в компании Ганнибала, Наполеона, Жукова. Они смогли бы меня понять. Они знали, что такое отставка.

6:30. Газеты аккуратно разложены на журнальном столике и подготовлены к просмотру. Капрал Перкинс, как всегда, безукоризненно пунктуален. Старика следует отметить.

Так, первый в стопке, по алфавиту — «Башни и башенные устройства». Я продолжаю выписывать и прорабатывать спецлитературу, хотя кое-кому это кажется чудачеством. Впрочем, нет, сегодня поверх подборки «Батумский ветеран». Любопытно. Бюллетень выходит нерегулярно, но, как правило, содержит интересные данные. Траурная рамка. Опять кто-то из наших. Что?! Откуда эта мерзкая рожа? Тоже мне, ветеран нашелся. «Сотрудники и близкие с глубоким прискорбием сообщают, что на шестьдесят девятом году жизни в результате сердечного приступа скончался бизнесмен Аттилио Шарафи…». Ну и оперативность! — вчера накрылся, а сегодня некролог. И где! Дожили… Проклятые торгаши и сюда ухитрились просочиться. Всю жизнь в шезлонге, в кресле, худшая рана — геморрой, слезки из-за краха на бирже. Что они знают о настоящих потерях? Послать бы этого азиатского макаронника на Дархай и от чего-чего, а от разрыва сердца боров бы точно не сдох.

Я придвинул ежедневник и сделал пометку: написать протест в редакцию «Батумского ветерана».

6:45. Этот некролог испортил мне настроение и я сразу взялся за «Оклахомскую правду». Газета солидная, заслуживает доверия, информативна. И снова — черная рамка: «Погиб при исполнении служебных обязанностей». Хорошее лицо. Солдатское лицо. Мог бы еще жить. Вообще-то мои коллеги относятся к «Мегаполу» с сомнением. Ни то ни се. Но драться они умеют, и я лично их уважаю. Вот такие вот парни, как этот Холмс, заслоняют собою всяких гладеньких и сытеньких бизнесменчиков, вроде этой штафирки Шарафи!