Змеевы земли: Слово о Мечиславе и брате его (СИ) - Смирнов Владимир (читать книги без сокращений txt) 📗

Мечислав яростно зыркнул на брата, сделал несколько шумных вдохов, успокаиваясь, наконец, молвил:

— Добро, боярин. Город твой. Правь.

Тверд углядел в глазах брата блеск ревности, но тот успел её спрятать, прежде чем остальные что-то поняли. Лишь Тихомир что-то заподозрил.

Или показалось?

— Не спеши, брат, в город. Пусть народ увидит, что всё — правда.

— Что — правда?

— Что тебе дружина, мне — город. Они увидят, поймут, успокоятся.

Лицо Мечислава разгладилось, словно увидел, наконец, истину. Засунул руку за ворот, достал серьгу, покатал жемчужину в пальцах.

— Добро, брат. Уха два, да голова одна, верно?

— Верно, — ответил Тверд, стараясь не отводить взгляд. Рядом кряхтел воевода, переминался с ноги на ногу. — Варь! Труби моей сотне сбор!

Брат предложил, не особенно надеясь:

— Возьми моих людей. Мы с Тихомиром вернёмся сами.

— Ни к чему. Моя сотня только для вида. Бунт я подавлять не буду.

— А как же?

— Опора, брат. Теперь мне надо надеяться только на Опору. Сотник, а ты куда собрался?

Двубор вскочил в седло, взялся за вожжи.

— Это мои люди виноваты, мне ответ держать.

Твердимир посмотрел в чёрные глаза сотника, показалось, уловил слабый кивок.

— Добро, поедем разбираться. Сотня! Караул!

И погнал коня рысью к дороге.

Змеев сотник пристроился по левую руку, варьева десятка умчалась на полсотни шагов вперёд. Тверд обернулся, удовлетворённо кивнул: оставшиеся воины пристроились в хвосте, по двое на такой узкой лесной дороге, готовые в любой момент прийти на помощь.

Двубор недоумённо оглянулся, пожал плечами, обратился к боярину:

— Почему рысью, не в галоп?

— Сколько времени мы выиграем?

— Час. Без роздыха — два.

— Прибудем на взмыленных конях, еле держащихся на ногах. Торжественный у нас будет вид.

— Можно сейчас в галоп, а при выходе из леса перейдём на рысь.

— Время, сотник, время. Если прибудем быстро, народ поймёт — мы встревожены. Ну, уж нет. Прибудем, когда изволится.

Казалось, Змеев выкормыш прислушивается к конскому топоту: голову наклонил, повернул в пол-оборота.

— Я не ошибся в тебе, боярин. Мы, торговцы, таких тонкостей не знаем.

— Зато вы можете больше.

— Что?

— Интриги. Заговоры. Стравить братьев или даже уговорить на предательство.

— Это не предательство, Тверд.

— И бунт — не предательство?

— Нет. Нет никакого бунта. Гонец подослан, чтобы увести тебя в город. Нам надо вас разделить. Это очень важно.

Двубор не торопил Твердимира с ответом. Боярин молчал, размышляя над его словами. Лесные птицы пересвистывались по разные стороны дороги, словно спорили. Левые с правыми, сотниковы с твердимировыми. Кукушка на дятла, куропатка на глухаря, сойка на сойку. Левые вроде бы побеждают. Лишь победно отстучал дятел, понимая, что никакая это не победа:

— Это и есть предательство, сотник. Даже с выкрученными руками — самое настоящее предательство.

— Почему? С чего ты взял?

— Втайне, значит — предательство.

***

Одному Змею известно, как такая ветхая лачуга уцелела в самом центре города. Конёк провален в середине, дыра от второй трубы в крыше не заделана, окна перекошены, небось, и не открываются вовсе, дверь нараспашку заросла малиной. Огород запущен, забор — наперекосяк. Если бы не крики при входе, Вторак и не заметил бы, что в зарослях орешника вообще есть дом.

— А я говорю — видел! — ворчал старческий голос.

— А я говорю — глаза залил, вот и привиделось! — Второй голос заметно крепче, моложе.

Старик не унимался:

— А я говорю — поутру со Змеева посада на юг летел, высоту набирал!

— А я говорю — ты коршуна вблизи видел, да с пьяных глаз всё перепутал! — хохотнул второй.

— Да чтоб тебя! Не хочешь — не верь. Да только не видал я коршуна о кожистых крыльях и голове рогатой.

— Ещё и голова рогатая! Небось и девку в лапах тащил!

Старик явно смешался, помолчал. Наконец, буркнул:

— Какую девку? Причём тут девка?

— Как причём? Вернётся девка. В подоле принесёт, скажет — Змей снасильничал! — Молодой явно потешался.

Вторак нашёл калитку, облокотился неудачно — обломал ветхую штакетину, ругнулся, крикнул во двор:

— Эй, люди добрые! Есть кто? Дайте воды напиться.

Собеседники замолчали. Волхв подождал, пожал плечами, подумав, что слухи о знаменитом кряжицком гостеприимстве, скорее всего — бахвальство. Наконец стариковский голос снизошёл до ответа:

— Иди своей дорогой, уважаемый. Не видишь, тут серьёзные люди разгова…

Голос осёкся, из-за куста показался седой горбун с клюкой. Оказывается, хозяин не просто молчал — ковылял до калитки. И то верно — в таком возрасте идти и говорить одновременно — почти непосильный труд. Вон, простую льняную рубаху с портами и то, небось, носить тяжело. Выцветшие глаза всмотрелись в гостя, лицо переменилось, голос из презрительного стал ворчливым:

— А, княжий волхв. Заходи, гостем будешь.

— Откуда меня знаешь?

— Не ты ли на пиру с братьями за одним столом сидел?

— Верно, — ухмыльнулся Вторак. Как сам не догадался? На пиру, считай, весь Кряжич на княжеский балкончик глазел. — Дашь воды напиться?

— Идём.

Старик обернулся, проскрипел:

— Жмых, возьми ведро, сходи на колодец, воды на всех гостёв не напасёсся.

Вторак посмотрел, как чернявый детина, даром что мальчишка — плечи с тележное колесо — не пикнув выполняет приказание старца.

— Да я могу сам сходить.

— Не сглазь. Пока хлеба с солью не отведаешь, до хозяйства не допущу.

Вот оно что. Не гостеприимство заставляет делиться с путником. Общая трапеза привязывает гостя к хозяину, не даёт чинить волшбу. Надо же: сколько стран, столько порядков. В Меттлерштадских весях перед каждым домом стоит колода с топором. Хочешь показать доброе намерение — наколи дровишек, а уж хозяин тебя уважит.

— Проходи, чего задумался? — Старик развернулся, поплёлся к дому. — Как звать тебя?

— Вторак.

— Это по-нашенски?

— Да. По-нашему — язык сломаешь.

— Знаю-знаю я те места. Странные люди, странные дома, странные обычаи. Всё странное.

— Да. Для меня тоже здесь всё в новинку.

— Не обижайся, вьюнош. Я уже стар, говорю, что вижу.

— На что обижаться? У тебя — своя правда, у меня — своя. Главное, бороды друг дружке не драть.

Старик усмехнулся, пропустил волхва вперёд, указал на бадью с водой. В доме кисло пахло брагой, капустой и сыростью. Единственное окошко и так почти не давало света, да ещё и ставня перекосилась, почти прикрыла. С потолка сыпется песок, хоть шапку не снимай. В маленькой печке глубокие трещины, того гляди, до пожара рукой подать.

Дед ещё раз хмыкнул, казалось, ему нравится смотреть за первым впечатлением гостя.

— Мудрый ты, вьюнош. Да только если бороды не драть, на гору не влезешь.

— На какую гору? — Вторак зачерпнул воды, глотнул. Надо же, свежая.

— Ни на какую, — рассмеялся старик.

Разговор какой-то бестолковый. Как бы его в нужное русло перевести?

— Скажи-ка дед. Как получилось, что твой дом почти посреди города стоит и… ну…

Старик перебил:

— Никто его не сносит? Говори, не стесняйся.

— И никто его не сносит.

Старик уселся за ветхий стол, уже собрался отвечать, но в дом зашёл Жмых с двумя вёдрами воды, отвлёк.

— Слушай деда, волхв, он тебе сейчас сказки будет рассказывать.

— Брысь отседова, Змеев правнук! Не перебивай старших!

Жмых хмыкнул, махнул рукой, пошёл к выходу, пробормотав:

— Нашёл свежие уши.

— Брысь сказал! Вьюнош, там в печке, поищи чего.

В печке обнаружился чугунок с пшённой кашей, ещё тёплой и доска с караваем. Еда перекочевала на стол, старик преломил хлеб, дал кусок Втораку, достал деревянные ложки, соль.

Ели молча. Дед собирал кашу по краешку, словно она обжигала. Впрочем, многолетнюю привычку не вытравишь.

Наевшись, дед облизал и убрал ложку, знаком показал Втораку продолжать, а сам начал рассказывать.