Тень шпаги - Раткевич Сергей (читать хорошую книгу txt) 📗
Карвен чуть не заплакал. Даже в последние часы жизни старый кузнец думал не о себе!
«А эти… эх, братья — братья…»
Он торопливо вскочил, отыскал шкатулку с лекарствами, открыл, достал листок игуса и приложил к губе.
— Так — то лучше. Немного подержишь, и никакого следа не останется. В молодости он меня частенько выручал, этот эльфийский цветок. Любил я в молодости подраться…
«Ты не заплачешь. Не смей! Не смей, я сказал!»
— А ну — ка… повтори мне «Основы кузнечного ремесла, от предков завещанные»! — попросил кузнец, когда Карвен отнял руку с листком игуса от губы и убедился, что кровь больше не течет. — Зря я тебя, что ли, учил?
«Зря, папа… но этого я тебе никогда не скажу!»
— А как же молитва? — промолвил он вместо этого.
— Подождет молитва. В любом случае… я намерен… дождаться Рассвета. Раз уж тебе… кажется, что это важно.
Могучие руки кузнеца бессильно покоились поверх одеяла. Никогда ему уже не взять молота. И сыну его молота не держать.
«Что ж ты так плохо нас воспитывал, папа?! Что ж так мало драл за уши?! Все боялся, что рука тяжелая… Ну почему мама ушла так рано? Почему ты не женился еще раз? Не умирал бы ты сейчас почти совсем один! Не пировала бы сейчас в соседней комнате стая коршунов… братья, называется! Как они могли?! Как?!»
— Основы кузнечного ремесла, от предков завещанные… — нарочито размеренным тоном начал Карвен. Так, словно ничего не случилось. Словно ничего не может случиться.
А свеча горела спокойно и ровно. И большие синие тени прятались в углах. Так продолжалось всю ночь, всю долгую ночь до самого рассвета. Сын говорил, а отец слушал. Сын отвечал, а отец внимал этому ответу, словно бы брус металла на ладони взвешивал, прикидывая, будет ли толк, или все — одна ржавчина? И горела свеча, ровно горела, и синие тени смотрели из темных углов, и чем дольше говорил сын, тем ясней становилось лицо отца, радовался он, что сын верно воспринял отцовские наставления. И так продолжалось всю ночь, всю долгую ночь до самого рассвета.
— Еще раз — как осуществляется эта проковка? — вдруг спросил кузнец. — Еще раз и подробнее!
— Рассвет, отец! — испуганно выдохнул сын, поворотясь к окну.
Он и сам не заметил, как ночь миновала.
— Неужели ты думаешь, я не чувствую? — странно улыбнулся кузнец. — Ведь это мой последний… а ты не печалься, за любимым делом время незаметно бежит. Вот эта ночь для тебя и пробежала. Так и жизнь пройдет, как эта ночь… оглянуться не успеешь. Главное — хорошо свое дело делать. Для того и живет человек. Итак, проковка…
— Папа, а молитва? Я же должен…
— Это и будет самой лучшей молитвой! — твердо ответил кузнец. — Другой мне не надо.
Карвен, запинаясь, заговорил, и, как всегда, когда речь шла о любимом деле, голос его постепенно окреп; вскоре он уже с удовольствием рассказывал отцу самомалейшие подробности данного кузнечного приема.
— Так, — кивнул отец, когда он закончил, — книжную премудрость ты отлично усвоил, ну а с ее исполнением у тебя всегда все хорошо было. Давай — ка обнимемся напоследок…
Кузнец рывком сел на постели, и подскочивший сын успел сжать его в объятиях.
— Доброе утро, сынок… — прошептали холодеющие губы.
А ласковое рассветное солнце словно бы заливало комнату тем благородным металлом, с которым простой сельский кузнец никогда не работал.
— Доброе утро, папа…
Карвен решительно перешагнул порог и навсегда захлопнул за собой дверь. Дожидаться похорон, лживых слез старших братьев и последующего раздела нажитого отцом имущества он не стал. Прихватил лишь отцовский любимый молот. Чтоб котомка не пустовала.
Тяжело таскаться? Кому другому, может, и тяжело, а кузнецову сыну в самый раз выходит. Вздохнув, что ничего нет на память о матери, он решительно направился на деревенское кладбище. От приступивших с изъявлениями соболезнований отмахнулся.
— Потом, уважаемые, все потом…
От парня отстали. Достаточно было увидеть слезы в его глазах, услышать его голос… Люди, они ведь не каменные… они все понимают.
— Братья загодя в городе бумагу выправили, — донеслось до него. — А Карвен все с отцом да с отцом… а против бумаги не попрешь… разве ж человек что — то может супротив бумаги?
— Братья?! — гневно возразил другой. — Да какие они ему братья?! Последний душегуб и висельник с такими родство водить откажется!
«Люди, вы же все понимаете, так почему же вы, черт вас всех подери, не понимаете ни черта?!»
Вот и могилка матери. Карвен упал на колени и наконец разрыдался в голос.
— Вот и все, мама! — давясь рыданиями, шептал он. — Вот и все! Скоро вы опять будете вместе! И все будет хорошо, правда?! Его принесут… и положат. Рядом с тобой положат. И вам будет хорошо. Здесь… так много солнца. Даже зимой. А я… не скоро вернусь, ты уж прости. Но в конце концов… ведь когда — нибудь мы все… обязательно встретимся, правда?! И тогда некоторым будет очень стыдно, но я не о них… Я люблю тебя, мама… и отца тоже люблю… а теперь… мне нужно уйти, понимаешь? Я вернусь…
Горсть земли с могилы матери, аккуратно завернутая в платок и спрятанная за пазухой, да тяжелый отцовский молот — вот и все богатство, с которым седьмой сын кузнеца покинул отчий дом.
— Карвен, куда ты? — окликнули его на краю деревни.
— Куда глаза глядят, — буркнул он, не заботясь, будет ли услышан ответ. И не останавливаясь прошел мимо.
Второй раз его не окликнули.
Тот, кто уходит куда глаза глядят, рано или поздно приходит на большую дорогу. Большая дорога встретила Карвена разбойничьим свистом. Он шел, оплакивая отца, вспоминая мать… и даже не сразу понял, что именно с ним произошло, когда трое неприятного вида незнакомцев загородили ему дорогу.
— А ну стой, мил человек! — проговорил один. — Отвечай, кто таков, куда идешь?
— Не знаю, — сквозь слезы ответил юноша. — Отстаньте.
Столь невежливый ответ незнакомца только развеселил.
— Ну надо же! — воскликнул он, обращаясь к двум другим. — «Отстаньте!» Вы это слышали? Отстаньте от него! Да мы к тебе еще и пристать не успели! — вновь повернулся он к юноше. — А ты уже хамишь. Безобразие. Такой молодой и уже наглый. Тебя папа с мамой разве не учили, что со старшими нужно вести себя вежливо? Кланяться, здороваться, на вопросы отвечать… и делать, что скажут, верно?
Упоминание отца и матери… сами эти слова в устах неопрятного и наглого чужака взбесили Карвена.
«Да как они смеют!»
«Папа с мамой учили, что нельзя обижать слабых!» — тотчас подумалось ему, и он сдержал гнев.
«Таких, небось, разок — другой ударить, так ведь и за священником бежать придется!»
Продолжительное молчание странного заплаканного юноши показалось главарю разбойников обнадеживающим знаком. Паренек, конечно, крепкий, слов нет — крепкий, но ведь ревет, словно размазня какая, сопли со слезами утирает. Короткой вспышки гнева у своей предполагаемой жертвы он попросту не заметил, не разглядел внезапно потемневших глаз.
— По твоему лицу я вижу, что ты вспомнил родительские наставления, — продолжил главарь разбойников. — Раскаялся и решил быть вежливым и слушаться. Так что если ты просто достанешь то, что у тебя в котомке, и отдашь мне, я даже не стану на тебя сердиться. И наказывать особо строго не стану. Так, для виду, разок — другой врежу… как бы для порядку, что ли…
— Чтоб ты потом мог честно сказать, будто тебя злые люди ограбили, — добавил другой разбойник.
— Чтоб никто не говорил, что ты хвастаешься, — присовокупил третий.
«Да это же самые настоящие разбойники!» — смекнул Карвен.
Ему стало грустно. Про разбойников столько всякого интересного люди рассказывали, а тут… недоразумение какое — то. Что, вот это и есть разбойники? Те самые прославленные лихие люди?
Карвен медленно снял котомку с плеча и опустил ее на землю, а потом нагнулся, развязывая.
— Дать тебе? — спросил он с какой — то непонятной интонацией, справляясь с хитроумным крестьянским узлом. — Дать тебе то, что у меня в котомке?
