Летопись Третьего мира. Ч.5 История Тоурен (СИ) - Версон Мария (первая книга TXT) 📗
- Что?.. – На выдохе воскликнул тот. – Ты же не?.. Нет, Вэрде. Это исключено!
- Иного выхода нет. – Продолжала спокойно отвечать она, глядя в мои черные как уголь глаза. – Есть только одна материя, способная выдержать пламя Ди, и я стану ею. Я стану его скорлупой и его могилой. А ты должен воспитать моего сына могучим элементалем.
- Но… - Ирл перевел взгляд красных глаз с затылка Вэрде на меня. – Он уже не будет таким, как ты. Он познал страх. А где страх, там и прочие эмоции.
- Это не имеет значения. Он последний из носителей моей крови. И ты должен уберечь его. Ирл. – Она отвела от меня взгляд и повернулась к перворожденному фениксу. – Система пока ещё не выработала силы, способной привязать черного феникса Ди к твоей душе. А раз так, пусть целые столетия я буду скорлупой твоему питомцу, но я не выпущу его. Не спорь, Ирл. Ты стал слишком эмоционален. Это и закладывает в твою голову сомнения.
Источник бесконечного тепла приближался, и этот жар лишал меня тех немногих сил, что во мне были.
Ирл кивнул и, едва помедлив, обошел вокруг мамы, с уверенностью смотрящей куда-то в вперед, и подхватил меня на руки.
Я точно помню, что не закричал. Я только продолжал смотреть на длинные темно-зеленые волосы мамы, в надежде, что она обернется и посмотрит на меня в последний раз. Но она не оборачивалась. И тогда я полез Ирлу на спину, но он схватил меня за плечи и уткнул себе в плечо.
Последнее, что я видел, это чернота, устлавшая собою небеса, и моя мать, перворожденный элементаль Тверди, могучая Одеравэрде, сбрасывающая с себя шкуру двуногой формы. Она изменилась, вытянулась, поверхность тела покрылась темно-зеленой чешуей, превращая красивую женщину в невероятных размеров змею. И тёло её росло.
Черная материя, источающая жар, какой даже солнце не вырабатывало, двигалась на гигантских, колоссальных размеров змею. Я видел, как мать в броске вгрызлась в материю, и как на месте укуса блеснули камни риалрона.
11 эра 1161 год, осень.
Ирл привел меня в очередную темную и сырую пещеру. В ней царила вонь давно сгнившей туши. По крайней мере, так казалось мне, но на тот момент мои органы чувств были ещё недостаточно развиты, и доверять им было опрометчиво. Даже видел я все ещё недостаточно хорошо.
Часто Ирл ворчал. Ещё не умевший говорить, я смотрел на него и думал про себя: разве может этот угрюмый, изредка выдавливающий из себя слова элементаль быть тем самым Ди, одним из творцов этого мира, отцом фениксов, тем, кто породил солнце?
Иногда он рассказывал мне разные истории, хотя сейчас мне кажется, что он говорил не со мной, а сам с собой. Изредка наступали моменты, когда он переставал тащить меня куда-то, останавливался в пещере вроде этой и впадал в ностальгию, если это можно так назвать. Он закрывал глаза, откидывал голову назад и начинал бормотать. Часто что-то несвязанное, словно говорил сквозь сон, и многое из сказанного мне приходилось связывать самостоятельно и многое, из того что он говорил, я мог понять неверно.
Но ряд вещей я запомнил хорошо. Я точно знал, что четыре перворожденных элементаля: Нера, Ди, Море и Вэрде создали мир, каким я надеялся его когда-нибудь увидеть. Они создали… всё. Всё, чего я никогда не видел, но мечтал.
Россказни Ирла сделали меня настоящим мечтателем.
Большую часть моей юности, тянувшейся добрые полсотни лет, мы проводили в пещерах глубоко под землей. Ирл был уверен, что подобные условия благоприятно скажутся на моем развитии. Физически – быть может, ведь именно благодаря этим пещерам на третьем десятке лет жизни я перестал бояться холода. Но эта тьма…
Чернота – вот то самое частое, что мне приходилось видеть. И ведь я – не Ирл. Это он, перестав быть всем известным наездником Ди, находясь вдали от солнечного света, мог спать днями напролет, мне же такая радость выпадала редко. И часы, годы, месяцы – не знаю, для меня всё тянулось одинаково долго, - я сидел в темноте, в сырых пещерах и думал о тех клочках информации, которые мне подкинул Ирл.
Закрывая глаза, я видел краски, которых не существует в природе, слышал звуки и ощущал запахи, которым нет и не может быть места в нашем мире. Хотя чаще всего мне и глаза закрывать не нужно было: годы моей жизни проходили в кромешной тьме глубоких подземных тоннелей, вырытых невесть кем и невесть когда.
Из всех россказней моего угрюмого воспитателя, меня, конечно же, больше всего захватывали его рассказы не о бесчисленном множестве народов тверди, и даже не о змеях как таковых, а о матери.
Никогда я не смогу убрать из своей памяти эти наполненные непоколебимым спокойствием глаза. Зелёные глаза, которые мне больше не было суждено увидеть, но я буду вспоминать о них всю жизнь.
Ещё будучи совсем юным, я ещё не понимал, что сила и могущество моего рода строились на изживании из себя эмоций. Лишь много лет спустя я узнал о том, как старшие братья и сестры рода Одера воспитывали друг друга: в таких же тёмных пещерах, вдали от прекрасного и пугающего, вдали от всего, что могло бы вызывать в нас чувства. И детям было позволено покидать эти укромные уголки, лишь когда старшие точно знали, что нет более силы, способной заставить нас колебаться.
Я не уверен, знал ли это Ирл, но я прекрасно помню тот день, когда видел маму. Я видел ещё и слышал её, так четко, как больше не мог слышать вообще ещё почти шестьдесят лет. Я помнил слова Ирла о том, что я никогда не смогу стать настоящим змеем рода Одера. Я познал эмоцию. И ею был страх.
Не знаю, на что рассчитывал мой рыжеволосый учитель. Может, он думал, что это воспоминание сотрется, потеряется среди сот тысяч дней и часов одиночества и тьмы, но нет, оно оказалось слишком сильным.
Много времени я думал над тем, есть ли способ убить в себе это, но ответ приходил раньше, чем я успевал додумать вопрос: я по-прежнему боялся, и со временем я понял чего же именно. Я боялся тени.
Не темноты, а именно тени. Чьей-то шевелящееся, передвигающейся тени. Всякий раз, когда Ирл разжигал свой красный огонь, я начинал бояться собственной тени. И не просто шугаться и закрывать глаза: моя кровь начинала теплеть, я снова чувствовал холод и даже слышал биение своего сердца.
Вскоре Ирл вовсе перестал освещать нам путь во тьме пещер.
11 э 1164 год
Ирл наконец решил покинуть ту смрадную пещеру, и мы снова отправились плутать по извилистым тоннелям, изредка выбираясь на поверхность, чтобы пополнить припасы.
За несколько лет проживания… нет, существования здесь мне так и не удалось как следует исследовать бесконечное множество тоннелей и проходов нашего места обитания. Мой воспитатель никогда не отпускал меня далеко, но даже в те редкие моменты, когда горел свет, мне удавалось отвлечься от всегда охватывавшего меня страха перед тенью и обратить внимание на то, что всё это время было вокруг меня.
Я до сих пор не могу с уверенностью сказать, было ли увидено истинным, или же всё, что мне удалось запомнить, являлось плодом моего разросшегося воображения, но я готов поклясться, что видел в этих пещерах следы давно ушедшей отсюда жизни.
Изредка, краем глаза я замечал ровные стены с выгравированными на них, стертыми годами и сыростью, но все ещё видными и даже различимыми письменами и рисунками. На них изображались непонятные мне по сей день круглые символы разной толщины и размера, и рисунки показывали мне неизвестных существ.
Иногда я видел тянущиеся во тьму бездны круглые рифленые колонны, растущие из грубого свода пещеры и уходящие вниз, в пропасть.
Я не знал, что за существа могли здесь обитать, а Ирл никак не комментировал ярко выраженное на моем лице любопытство. Лишь однажды, уже когда мы поднимались из недр ненавистного мне убежища, и я уже чувствовал на себе дыхания сквозного ветра, феникс приостановился у одной из выпирающих из пола и будто росших из неё плит, присел рядом с ней и, положив на неё руку, снова обратился к самому себе:
- Я не видел вас уже много тысячелетий. – Он невесело ухмыльнулся, словно когда-то приложил руку к произошедшему в этих пещерах, но его последующие слова обратили в прах мою догадку. – Народ, который никогда не знал жизни. Ричи, - он редко обращался ко мне по имени, и всегда мне было приятно его слышать, - перед тобой один из немногочисленных безмолвных народов. Так их когда-то прозвала твоя мать.
