Дань псам (ЛП) - Эриксон Стивен (бесплатная регистрация книга TXT) 📗
Они поспешно двинулись по тропе, вовсе не рассчитанной на человека такого роста, и Хватка то и дело натыкалась лицом на сучья. Довольно скоро они вышли на другую поляну, к подножию утеса. Широкая и узкая каменная полка накрывала вход в пещеру. Оттуда вился дымок. У входа сидели две старых женщины, из-за их спин таращили глазенки несколько детей.
Дети не издали ожидавшихся Хваткой криков удивления — вообще все существа молчали. Женщину внезапно охватило подозрение: эти твари не хозяйничают в здешних местах. Нет, они ведут себя как жертвы. Она увидела груды камней по бокам входа — ими заваливают пещеру с наступлением вечера.
Захватчики повели ее внутрь. Пришлось низко пригнуться, чтобы не расцарапать лоб о закопченный, неровный потолок. Дети бежали рядом. За единственным каменным очагом пещера продолжалась, уходя в темноту. Закашлявшись от дыма, она почти ощупью обогнула очаг и пошла в глубину. Копья толкали ее сзади. Плотная земля пола была завалена мусором, поверхность начала понижаться, появились уступы — она скользила, чуть не падая.
И вдруг копья с силой подтолкнули ее.
Испуганно крикнув, Хватка полетела вперед, скользя по мокрому полу, словно он был вымазан жиром. Она пыталась хоть за что-то ухватиться, но руки молотили по пустоте — а потом исчез и пол. Она падала.
Неожиданное падение Харлло быстро закончилось среди острых камней. Резко заболела спина, бедро и лодыжка. Столкновение ошеломило его. Он едва расслышал, как нечто падает рядом, расслышал треск и хруст.
Через некоторое время он начал шевелиться. Раны болели зверски, он чувствовал, как течет кровь — но, похоже, кости остались целы. Он медленно подполз туда, где упал Бейниск, и расслышал хриплое дыхание.
Пошарив рукой, Харлло обнаружил податливую плоть. Мокрую, сломанную. Что-то коснулось пальцев. Он отпрянул.
— Бейниск!
Тихий стон, снова хриплое дыхание.
— Бейниск, это я. Мы добрались вниз… мы ушли.
— Харлло? — Голос был страшен, полон слабости и боли. — Расскажи…
Он подобрался к Бейниску, отыскал глазами очертания тела. Нашел лицо, склоненное в его сторону. Харлло встал на колени, приподнял голову друга — ощутив, как под ладонями, под кожей Бейниска шевелятся какие-то осколки — и как можно нежнее опустил голову себе на бедра.
— Бейниск…
Половина лица была разбита. Чудо, что он еще может говорить. — Мне снился, — шепнул он, — снился город. Я плавал в озере… я носился в волнах. Расскажи мне, Харлло. Расскажи о городе.
— Ты скоро сам его увидишь…
— Расскажи.
Харлло погладил лоб друга. — В городе… Бейниск, в городе есть лавки и магазины, и у всех есть деньги, и все могут купить что захочется. Там есть золото и серебро, чудесное серебро, и люди рады отдать его любому, кому оно нужнее. Никто ни о чем не спорит — да и зачем? Там нет голода, нет никаких болезней, Бейниск. В городе любой ребенок имеет маму и папу… и мама любит ребенка всегда — всегда, и папа не насилует ее. Ты можешь их выбирать. Прекрасную маму, сильного красивого папу — они будут рады позаботиться о тебе — ты увидишь, ты увидишь.
Они увидят, какой ты хороший. Они глядят прямо в сердце, видят его чистым и золотым, потому что ты хотел помогать, ты не хотел быть им обузой, и если ты постараешься, они тебя полюбят, захотят, чтобы ты жил с ними, был с ними. Если не сработает… ну, нужно будет постараться сильнее. Сделать больше. Сделать все возможное.
Ох, Бейниск, в городе… там есть мамы…
Тут он замолчал, потому что Бейниск уже не дышал. Он совсем не шевелился, изломанное тело свернулось на камнях, голова тяжело надавила на колени Харлло.
Оставим их в этот миг.
Город, ах, город. Едва приближается сумрак, загораются синие огни. Люди стоят на кладбище, окружившем приземистые даруджийские склепы, и смотрят, как могильщики заделывают проем. Над головами носятся скворцы.
Внизу, в гавани женщина легко ступает на причал и глубоко вдыхает промозглый воздух. Отправляется на поиски сестры.
Скорч и Лефф нервничают у ворот имения. Ночами они теперь почти не разговаривают. Во дворе шагает взад и вперед Торвальд Ном. Он не уверен, стоит ли идти домой. Ночь началась тяжким оранжевым закатом, и его нервы уже в беспорядке. Пугай и Лезан Двер бросают костяшки о стену, Усердный Лок стоит на балконе и следит за ними.
Чаллиса Видикас сидит в спальне, держа хрустальную полусферу и взирая на плененную в ее сердце луну.
В комнате над баром Дымка сидит у недвижного тела любовницы и плачет.
Внизу Дюкер медленно поднимает голову, а Рыбак ласкает лютню, начиная петь.
В «Гостинице Феникса» старая, потрепанная жизнью женщина — сердце бухает в груди — входит в свою комнатушку и тяжело опускается на койку. В мире есть любовь, никогда не обретающая права голоса. Есть тайны, никогда не раскрываемые, ибо какой в этом был бы смысл? Она не знойная красотка. Она не умница. Смелость подводила ее раз за разом, но не сегодня, когда она подносит клинок к запястьям, делает надрезы под нужным углом и следит, как вытекает жизнь. Для ума Ирильты это действие — лишь последняя формальность.
Выйдя через ворота Двух Волов, Беллам Ном шагает по дороге. Он слышит, как кто-то негромко рыдает в одной из хижин для прокаженных. Ветер умер, повсюду повисла густая вонь гниющей плоти. Он спешит, ибо спешка свойственна всем юношам.
Много дальше по дороге Резак подгоняет коня, украденного в стойле у Коля. Грудь его полна холодного пепла, и сердце глубоко зарылось в пепел.
Днем он вдохнул, и вдох был полон любовью.
А теперь выдохнул в горе.
И любовь и горе, кажется, ушли далеко. Никогда не вернутся. Но глазами души он видит женщину.
Призрак в черных одеждах, темные глаза смотрят на него.
«Не таким путем, любимый».
Он качает головой. Трясет головой.
«Не мой это путь, любимый».
Но он скачет.
«Я отдам тебе свое дыхание, любимый. Удержи его.
Удержи его ради меня, как я удерживаю тебя. Поверни назад».
Резак снова качает головой. — Ты бросила меня.
«Нет, я оставила тебе выбор. Выбор еще остается. Любимый, я дала тебе место, в которое ты сможешь придти, когда будешь готов. Найди меня. Иди ко мне».
— Сначала это.
«Возьми мое дыхание. Но не это, только не это».
— Слишком поздно, Апсалар! Всегда было слишком поздно!
Душа не знает большей мерзости, нежели вдохнуть в любви и выдохнуть в горе. Но есть и другие мерзости, много других. Они выскакивают по своей воле, и дружить с ними — значит вообще ничего не понимать.
Кроме, разве что, вот этого. Для любви горе — обещание. Надежное, как взмах руки Худа. Будет много садов, но последний из посещаемых нами очень тих. Он не предназначен для любовников. Не предназначен для мечтателей. Только для одинокой фигуры, стоящей в темноте.
И вздыхающей.
Глава 20
