Год крысы. Видунья - Громыко Ольга Николаевна (лучшие книги .TXT) 📗
– Ну мало ли… Боязно. Как пить дать, – голова отхлебнул, – болезни по весне начнутся. А мы у самых болот, тут вся дрянь по реке приходит да оседает.
– Боязно, боязно… Вот когда начнется, тогда и будешь плакаться.
– А в прошлый раз, помнишь? К берегам подходить боялись, трупы в камышах качало!
– Сравнил послевоенщину с простой засухой!
Но подвыпившему голове так хотелось одержать верх в споре, что он бездумно ляпнул:
– А с чего ты взял, что в этот раз без войны обойдется?
Сурок аж поперхнулся.
– Ты что, друг, ошалел? – выдохнул он, едва откашлявшись. – С кем нам воевать-то?
Рыска с Жаром, затаив дыхание, подслушивали у приоткрытой двери; Фесся уже один раз об них споткнулась и шепотом обругала.
– Да все с ней, с Саврией! У них-то нынче тоже неурожай. Народ голодный, злой, а мирный договор как раз этой зимой истекает.
– Продлят! Что они, дураки – в год Крысы воевать? А обозы как снаряжать? Корой да шишками? – все больше распалялся и багровел хуторчанин. – И на кой мы им сдались, такие же нищие? Победят – еще и нас кормить придется!
– Тю, кормить… Вырежут под корень – и вся недолга! – Голова выразительно чиркнул ладонью по горлу.
– Тьфу на тебя! – Сурок решительно переставил кувшин на свою сторону стола. – Кажись, хватит тебе подливать, несешь уже абы что.
Угроза была куда страшней какой-то там войны, и голова мигом перевел разговор на вдовицу Митрону, к которой, кажись, кто-то в последнее время шастает, ишь расцвела…
Рыска же сидела, еле дыша и судорожно стискивая руку друга. Савряне представлялись девочке чудищами страшнее сказочных жабоптиц – тех хоть убить можно или вообще в тсаревичей переколдовать. А с саврянским нашествием вся тсарская рать ничего поделать не смогла, до самой столицы дошли, гады. Еле их отбросить сумели и обратно в логово загнать. Теперь вот перемирие, но до сих пор мало кто может глянуть в Рыскины глаза и не вздрогнуть.
Так Рыска и выросла с уверенностью, что есть люди, а есть савряне. Хотя однажды видела саврянскую семью, проезжавшую через веску на ярмарку: отец, мать и двое детей. Они с любопытством осматривались по сторонам, смеялись, разговаривали, будто у себя дома. Напились из колодца, к венцу которого, по рассказам стариков, в войну прибили копьем тогдашнего голову, и он умирал на нем несколько лучин. Вон щербина в бревне до сих пор видна… Чуждые острые черты лица, желтые глаза, непонятная речь с гортанным акцентом, бесцветные, непотребно длинные волосы – такие, говорят, отрастают у покойников в гробах. Брр, какие уроды! Мужчина заметил Рыску, нахмурился и что-то сказал жене. Саврянка тоже уставилась на девочку, и та, не выдержав, задала стрекача. Как лавочник может продавать им пироги с черникой? Зачем баба Шула указала им дорогу до города, а не в топь? Почему тсарь вообще пускает их на ринтарскую землю?!
На выезде из вески мальчишки закидали телегу паданками, и Рыска единственный раз в жизни присоединилась к свистящей и улюлюкающей своре. Потом, конечно, всем от родителей влетело, но как-то неубедительно.
А если савряне заявятся сюда не гостями, а врагами…
– Ну пойдем же! – Жар дернул Рыску за рукав – похоже, не в первый раз.
– Куда? – опомнилась девочка.
– Со стога кататься!
– Ой! – Война и савряне мигом вылетели у Рыски из головы. Друг подбивал ее на ночную вылазку уже три дня, но робкая девочка все мялась и отнекивалась. – А ты уверен, что нас не заругают?
– Пусть вначале поймают, – бесшабашно отмахнулся Жар. Рыска, напротив, надулась и попыталась высвободиться, но мальчишка уверенно добавил: – Да ну, это ж общинный. Даже если разворошим немножко, через недельку-другую все равно по домам растащат, загнить не успеет.
– Чего вы тут засели, как кошки под воронятней? – не выдержала Фесся, снова чуть не треснув Рыску дверью по лбу. – Подите лучше пол помойте, если делать нечего!
– Да он небось чистый еще! – Жара с порога словно ветром сдуло.
– Теть Фессь, мы погуляем немножко! – только и успела пискнуть уволакиваемая им Рыска.
– Куда вас на ночь глядя поне… – Служанка устало махнула рукой: в кухне уже никого не было.
На улице стояла зябкая осенняя темень: солнце спряталось – словно на лучину дунули, ни тепла, ни света. Днем дети еще бегали в рубахах, а теперь Рыска куталась в слишком большую для нее овечью безрукавку и все равно стучала зубами.
– А может, не надо? – безнадежно ныла она, семеня за другом, как приблудный цуцик.
– Не трясись, уже почти пришли. – Жару было тепло от одного предвкушения шалости. – Вот увидишь, тебе понравится!
Общинное поле начиналось сразу за молельней. По закону десятина вескового урожая шла в тсарские закрома, но с ее отсчетом вечно возникали проблемы. «Да что ты, родненький, какие семь мешков – четыре, и то один неполный!» – клялась ушлая вдовица, глядя на голову большими честными глазами и призывая в свидетели Хольгу (хотя следовало бы Сашия, покровителя вралей). «Не… – гнусавил более совестливый кузнец, изучая носки лаптей. – Не сажали мы репу. Сын грыз? Так то тесть лукошко привез…» В конце концов, чтобы не ругаться, решили распахать для тсаря отдельное поле за весковой оградой, а работать в нем по очереди. Ругались, конечно, все равно – один до ночи, не разгибаясь, полол, а другой тюпнул с краешку тяпкой, вздремнул в борозде и с обеда удрал, – но разбирать споры стало куда проще. Тут-то все на виду, соседи ревниво бдят, зная, что через неделю их очередь.
В этому году на общинном поле, по уговору с окружным главой, сажали ячмень. Вырос он так себе, пополам с бурьяном, но для года Крысы сойдет. Зато соломы с него вышло! Длинный высоченный стог, похожий на лежащую хрюшку: с одной стороны плавный подъем «рыла», с другой почти отвесный «зад». Солома тсаря не интересовала, но ее надлежало хранить до приезда сборщика налогов: мало ли, вдруг ближе к столице не найдут, чем в тсарские коровниках подстилать? А потом уж по тючку, по возку разбирали кому надо.
– А если нас весковые поймают?
– Хо! Этих сопляков давно мамки по домам разогнали. – Жар задрал голову, прикидывая, как ловчее взобраться по душистому, шуршащему, рыхлому склону.
Рыска поежилась. Она бы совсем не возражала, если бы их тоже кто-нибудь разогнал – до того, как друг успеет что-нибудь натворить. Но, как Жар и предсказывал, за стогом приглядывали только луна да красный глазок тлеющего в молельне светца.
Над соломенной горбиной беззвучно пролетела сова, видать дневавшая на чьем-то чердаке, а с темнотой отправившаяся на охоту. И волки, наверное, уже из нор вышли…
– Жа-а-ар!
– Лезь сюда! – пропыхтел мальчишка, делая последний, победный рывок.
Свежая, не успевшая слежаться солома расползалась под ногами, как зыбучий песок, почти не давая опоры. Жар полежал немножко на макушке стога, отдыхая и с ехидцей наблюдая за Рыскиными попытками покорить вершину. Более легкую девочку солома держала лучше, но силенок у нее было поменьше, и другу пришлось в конце концов подать ей руку.
– Ну, как тебе? – гордо спросил он, выпрямляясь во весь рост.
Рыска поглядела вниз и, напротив, поскорей села.
– Высоченный-то какой…
– А ты не смотри, – посоветовал Жар. – Ты катайся!
И коварно толкнул ее в спину.
Девочка с визгом заскользила вниз по «рылу», распахивая солому. Внутри та оказалась теплой и пыльной, щекочущейся до одури, а внизу от стога вообще откололся кусок, и еще несколько шагов Рыска ехала по стерне на нем, как на быстро истончающейся подушке.
Не успела девочка отдышаться и проморгаться, как в спину ей врезался Жар, тоже вопящий и хохочущий.
– А?! – заорал он. – Еще?!
Рыска обернулась и надела ему на голову охапку тут же осыпавшейся соломы. Друг не остался в долгу, и вскоре оба не только согрелись, но и вспотели. А потом наперегонки бросились карабкаться на стог.
Катались и по очереди, и упряжкой, и задом, и передом, и даже стоя (правда, недолго). Приноровившись, дети с разбегу взлетали на верхушку, как белки. Солома клочьями летела в стороны, при дневном свете было бы видно, что стог стоит в большущем желтом пятне, а ветерок растягивает его все шире.
