Земля в иллюминаторе (СИ) - Кин Румит (полные книги TXT) 📗
— Да, — сказал Хинта, — теперь я вспомнил. Омар говорил об этом, он все время говорил о том, кто он такой. Для него это было очень важно. Он говорил про вторую жизнь, говорил, что должен был убить, чтобы родиться… чтобы… — Его вдруг с новой силой бросило в жар и в холод. Его лицо исказилось ужасом.
— Я… Я хотел убить Круну.
Тави молчал.
— Ты меня спас, — со слезами на глазах сказал Хинта. — Спас меня от этого. В ту же минуту, когда бы я сделал это, я мог вылететь туда, на тот же конвейер, в золотой скорлупе.
— Не исключено, — тихо подтвердил Тави.
— Прости меня.
— Нет, не нужно, — сказал Тави. Но Хинта уже шагнул к нему, и они крепко обнялись. Тело друга показалось Хинте ужасно горячим, словно на месте сердца у того был огненный реактор.
— Ты горишь.
— Да?
— У тебя как будто жар.
— Но мне хорошо. И голова свежая, как никогда.
Хинта не стал больше об этом говорить.
— Ты знал? Ты уже тогда знал? Ты уже тогда понял, что будет, если я убью Круну?
Они расцепились, отстраняясь друг от друга. Хинте было тяжело дышать. Как никогда раньше, ему вдруг захотелось на волю, дышать полной грудью и под открытым небом, но не так, как омары, а оставаясь человеком — радуясь солнцу, обладая способностью творить, любить, жить.
— Я бы тебя остановил, даже если бы ничего не знал, — сказал Тави. — Людей нельзя убивать не потому, что ты из-за этого можешь превратиться в омара. Все ровно наоборот. Людей просто нельзя убивать. И именно поэтому те, кто создал ту моральную машину, решили, что одни получат вторую жизнь, а другие — нет. Но людей просто нельзя убивать. И так было всегда, до всех войн и катастроф. Я уверен, кто-то убивал даже в Золотой Век. Но если бы я был тогда и там, где это происходило, я бы попытался их всех остановить. Я бы попытался остановить и отговорить всех убийц, несмотря на то, что никаких омаров тогда не было.
— А ты помнишь? — спросил Хинта. — Помнишь, как ты вернулся, или… как умер? Хоть что-нибудь?
От его вопроса в Тави что-то изменилось, словно из него ушла часть той бурной энергии, того запала, с которым он до этого говорил.
— Я не знаю. Я был слишком маленьким. Все кажется очень неясным. У меня есть чувство, странное чувство, будто я начинаю вспоминать, как оно там внутри — в том месте, откуда выходят фавана таграса. Но мне нужно время. И что-то еще. Возможно, что-то конкретное, но я не знаю, что. Поэтому я хотел открыть дарохранительницы. Но я боюсь.
— Ты, наверное, боялся и сюда прийти. Но ты пришел.
Тави слабо улыбнулся.
— Послушай, — произнес Хинта, — это очень странно, но я должен тебе это сказать. Ты — Тави. Ты умер. Ты фавана таграса. Но ты все еще Тави. У меня нет чувства, что моего друга украли, что его подменили. Возможно, твоя мать это чувствовала. Но я этого не чувствую. Я не знал никакого другого Тави. Я не знал того, кто умер. Я не знал твое первое тело. Мой лучший друг именно ты, откуда бы ты ни взялся, как бы ты ни произошел на свет.
Голос Хинты сломался.
— Я знаю тебя, — сказал он. — Ты Тави. А теперь, попробуй это открыть. Оно ведь еще может не открыться. Тогда все отложится.
— Да, оно может не открыться, — согласился Тави. — Но в любом случае, спасибо тебе. За слова и за все.
Он снова повернулся к саркофагам. Хинта ободряюще положил ему руку на плечо.
Дарохранительницы под саркофагами верхнего яруса были сделаны из зеленой яшмы. Полированный камень матово блестел в мертвенно-ярком свете. Биометрические замки были утоплены в малозаметные углубления. Тави не решился начать со своей дарохранительницы и первой открыл дарохранительницу своего отца — вложил палец в углубление, вздрогнул, когда невидимая игла царапнула его кожу. Несколько мгновений ничего не происходило, а потом в стене под саркофагами сработала невидимая автоматика, и каменный ящик беззвучно поплыл вперед, открывая свое внутреннее пространство.
Дарохранительница была почти пуста. На дне ее стояли маленькие статуэтки — в том числе композиция, на которой была изображена вся прежняя семья Тави: маленький Тави сидел на плечах у отца, а Эрника стояла рядом и держала мужа за руку — крошечные счастливые пластиковые лица. Еще здесь были какие-то украшения, талисманы, непонятная механическая деталь. Среди прочих мелочей Хинта заметил сушеный комочек фрата — возможно, его оставила Эрника, как знак своей профессии, или поддержки мужа, или своего будущего, или чего-то еще. Глядя на россыпь утративших свой смысл предметов, Тави тихо и жалобно вздохнул, потом пошарил по карманам и достал небольшой обломок пластика.
— Что это? — спросил Хинта.
— Обломок моего терминала. Я взял его вчера вечером, когда Инка разбирала наши терминалы и восстанавливала их память. Я взял его, потому что это последняя моя вещь. Понимаешь? Все вокруг, все, что на мне, все, что на тебе, все, что мы можем взять здесь в руки — оно не наше. А этот обломок, он мой, я спас его из Шарту. И я взял его потому, что уже тогда, наверное, знал, что пойду сюда.
Бережно, словно реликвию, Тави опустил свой скромный дар среди других мелочей.
— Все, что я могу дать, отец. Но если ты можешь это чувствовать, то знай, что я пришел сюда, пришел к тебе. Ты, должно быть, любил меня. А я тебя почти не помню. Это несправедливо.
Еще мгновение ребята смотрели на расстановку маленьких предметов, а потом Тави мягко нажал на дарохранительницу, и она уплыла обратно в свою ячейку, закрылась. Тави перевел дыхание, сделал шаг в сторону и положил палец в биометрический идентификатор своей собственной дарохранительницы. «Не откроется, — ясно подумал Хинта, — где это видано, чтобы сам умерший открывал свою дарохранительницу? Система увидит ошибку. Возможно даже, что кого-то вызовут, кто-то придет сюда, какая-то охрана, чтобы узнать, кто мы». Но ни одна из этих мгновенных мыслей Хинты не сбылась. Как и в первый раз, все сработало тихо и четко — дарохранительница подалась вперед и вышла из стены, открывая взору мальчиков свое содержимое.
Хинта ожидал, что здесь вещей будет больше. Обычно умершим детям клали много всего — их любимые игрушки, те же семейные статуэтки, фигурки их любимых героев, детскую одежду, портативные терминалы с воспоминаниями, билеты от ламов, наборы для рисования и лепки, и еще сотню разных мелочей. Хинта видел все это в колумбарии Шарту, когда они зашли туда после землетрясения: все эти маленькие ценности тогда высыпались из разбитых дарохранительниц. Но, к удивлению Хинты, здесь было почти пусто. В этой пустоте одиноко и торжественно лежал один-единственный предмет — маленькая металлическая коробочка. Хинта узнал эту коробочку, хотя видел ее лишь раз в жизни, и, узнав, вздрогнул и отступил назад в порыве суеверного страха. Это был футляр Вечного Компаса. Именно там, под этой стальной поверхностью, был центр абсолютной тяжести, сдавливавший собой скалы, разрывавший ткань реальности, делавший все вокруг таким странным, ненастоящим. Это отсюда шел тот пугающий поток энергии, который Хинта ощутил, когда они только пришли сюда. Это отсюда излучалась страшная ясность, это здесь заключалась бескрайняя мощь.
— Ты слышишь? — едва слышно спросил Тави. — Голоса. Я различил их, когда трогал свой саркофаг. Но я думал, мне кажется. А теперь они звучат громче.
— Нет, — ответил Хинта. Но он сразу понял, что говорит полуправду. Он не слышал, но чувствовал. Они с Тави были здесь не одни. Сквозь скалы и саркофаги, сквозь воздух и плоть, со всех сторон к ним кто-то шел. Хинта обернулся, пытаясь поймать это движение, и увидел позади себя силуэт. Он шарахнулся в сторону, а потом узнал эту фигуру. Это был Двана — белый, словно сотканный из света одинокой лампы.
— Тави, — жалобно позвал Хинта.
— Я тоже его вижу, — сказал Тави.
«С благодарностью возвращаю вам ваш дар, — подумал Хинта, — спасибо. Я встретил папу и маму. Компас мне больше не нужен». А потом Хинта понял, что это не его мысль. Призрачная фигура словно бы ударила его, ударила изнутри. Хинта зажмурился, закрыл голову руками, скорчился и упал. Но еще несколько мгновений он продолжал ощущать, как духи собираются вокруг в огромный сонм. За Дваной, сквозь Двану, сквозь стены, искажая свет и тени, проступали они. Мертвые шли к Тави, шли к компасу, пели и шептали. А Тави, склонив голову, стоял у своей открытой дарохранительницы, около своего собственного саркофага, стоял и слушал, как с ним говорят. В этот момент он словно забыл о Хинте, ушел куда-то еще. Мертвые увели его. Его тело осталось здесь, а душа пропала, устремилась светлой нитью в другие пределы, к золоту за камнями, к звездам за пустотой космоса.
