Рождение волшебницы - Маслюков Валентин Сергеевич (книги без регистрации бесплатно полностью TXT) 📗
Явившись снова на исходе дня, Громол под самым пустячным предлогом отослал Обрюту в Толпень. Вернуться засветло, до закрытия крепостных ворот не представлялось возможным, значит дядька должен был и ночевать там, в городе. Изнемогая в предощущении необычайных приключений, чувствуя, как дрожит и трепещет внутри нечто совсем хлипкое – может статься, как раз душа – Юлий просительно сказал:
– Да, Обрюта, и поскорее. – Неискренность его выдавала себя горящими ушами.
– Живо! – грубовато бросил Громол.
Обрюта еще раз хмыкнул, весьма и весьма вызывающе, но пререкаться с наследником не стал. На поиски шляпы и на задумчивое разглядывание сапог понадобилось ему не более четверти часа… Ушел.
– Вот, значит, что. Я должен тебе доверить… – молвил наследник изменившимся голосом. – Никого нет? Глянь. Спустись, Юлька, глянь и запри дверь. Тут вся моя жизнь, всё.
Жизнь брата – это было много больше того, что Юлий готов был без дрожи в коленях принять под свою ответственность. Честно сказать, он оробел. Спустился вниз, выглянул зачем-то в пустынный закоулок улицы, запер дверь и вернулся. В сумрачной комнате не различались оттенки. Никто бы не решился теперь утверждать, что Громол выглядит крайне болезненно. Нездоровая желтизна представлялась румянцем или крепким загаром, в повадках и в голосе наследника сказывалась обычная живость. И Юлий с облегчением подумал, что вынесенное из прошлой встречи впечатление было неверным.
– Как твоя щека? – спросил Громол прежде, чем обратился к действительно важному.
– Пустяки! – вспыхнул Юлий.
Брат это понимал и больше к щеке не возвращался.
– Так вот, чтобы ты знал, – торжественно начал он. – Жизнь моя зависит от оберега, который дала мне… одна добрая женщина. Пока оберег со мной, плевать мне на Милицины козни. Понятно?
– Да, – прошептал Юлий.
Короткая куртка Громола из стеганого бархата имела высокий, под самый подбородок воротник, обрамленный выпущенными на палец или два кружевами. Он расстегнул запиравшие горло и грудь жемчужины и запустил руку под бархат, вообще алый, а в сумерках багровый, оттенка засохшей крови. В руке его развернулся, свисая завитками, серый, неровно обрезанный ремень, длиною, наверное, в полтора локтя:
– Вот! Я показал, потому что пойдем на отчаянное дело. Эта кожа, она нас обоих обережет.
– Чья это кожа? – спросил Юлий. – Кто тебе дал?
– Змеиная. И слушай дальше: без этой петли на шее мне несдобровать, и сейчас, и потом. Если хоть один человек узнает или догадается…
– Провалиться мне на этом месте! – истово воскликнул Юлий, прижимая руки к груди. Громол угадал, отчего у брата пресекся голос и влажно заблестели глаза, и добавил только:
– Если оберег попадет в чужие руки, я погиб.
Потом замотал змеиную кожу – тонкий, снятый без швов чулок – вокруг шеи, затолкал поглубже и тщательно застегнулся.
– Не мешает? – спросил Юлий участливо, но довольно глупо. Вообще-то он имел в виду совсем другое: кто же все-таки удружил Громолу оберегом? И где эта добрая женщина ныне? И не припасла ли она еще нескольких оберегов? А если да, то раздает ли она змеиную кожу по своей доброй воле или за какую службу? А если за службу, то за трудную ли?
Ничего этого Юлий не спросил.
Подошла пора вплотную заняться Блудницей. Громол показал ключ – едва умещавшуюся в кармане железяку. Начали собираться. От разговоров шепотом у Юлия мурашки пошли по коже. Он долго не мог приладить на место скрипучую дверцу потайного фонаря. Громол задрал куртку и позволил пощупать спрятанную под ней кольчугу.
Вооружение младшего брата составлял широкий кинжал, которым можно было и рубить (кого?). А наследник имел при себе легкий длинный меч с золоченой рукоятью – игрушка, кованная из лучшего харалуга, упругого и звонкого железа, который привозили из Мессалоники. Громол даже разрешил брату помахать клинком в комнате.
Вышли, когда стемнело. Заметно прибавившая за последние несколько дней луна появилась на небе заблаговременно, еще при солнце и теперь ярко светила на крыши, на верхушку Блудницы, сбитую из досок, днем темных, а сейчас высветленных. Внизу, в глухоте улиц было темно. Юлий не стал запирать вход в свои покои, оставил дверь приоткрытой на случай, если придется… мм… быстро возвратиться. Однако ничего не сказал брату об этой трусливой предосторожности.
– Ты не бойся! – прошептал Громол. Совершенно не ясно было, мог ли он видеть и слышать, как Юлий трясется.
Полукруглая дверь в Блудницу лежала в глубокой тени.
– Посвети! – свистящим шепотом велел Громол.
Юлий приподнял над фонарем покрывало, заиграл свет.
Не скрипнув, отомкнулся замок, под легким толчком дверь провалилась внутрь и обнажила непроницаемо плотную темноту, в которой потонул дрожащий луч света. Страшно было беспокоить этот мрак даже светом. Должно быть, Громол чувствовал то же самое. Не переступая порога, он тихонько обнажил меч и ткнул клинком пустоту, потом оглянулся на брата – не слишком уверенно. Пущенный в черный проем камень звонко щелкнул. Громол подобрал второй камешек и тоже его бросил – неживой стук… И тишина.
Вдруг с необыкновенной отчетливостью донесся грохот падающей цепи, завизжали колеса. Судорожно переглянувшись, мальчишки сообразили в следующий миг, что это колодец, – там, в глубине крепости, в пятидесятисаженную пропасть упала большая многоведерная бадья, цепь размоталась на всю длину и бадья плюхнулась – уже неслышно.
– Полно трусить! – прошептал Громол. – Наш родовой замок. Мы здесь хозяева. Кого нам бояться?
Если бы Юлий знал кого!
– У тебя оберег, – сказал он еле слышно.
– Держись за мной, – возвысил голос Громол. – Пошли!
Сразу за порогом обнаружились несколько обломанных ступеней. Они вели не вверх, а вниз – на вымощенный грубым булыжником пол. Сводчатый потолок пропадал в темноте. Вдоль стен громоздились рассохшиеся бочки, стояли несколько шестов – ратовища копий без наконечников, – и валялся всякий мелкий хлам. Крутая каменная лестница в углу башни закручивалась слева направо и пропадала с глаз. Разило чем-то сырым и тянуло холодом.
– Закрой дверь, – тихо молвил Громол, оглянувшись.
Юлий повел светом, набираясь духа, чтобы отстать от брата на несколько шагов… когда дверь, словно захваченная сквозняком, дрогнула на глазах мальчишек, начала проворачиваться, ускоряясь, и захлопнулась с грохотом, от которого сорвался в пазах и скользнул в гнездо засов. Дверь заперлась. Не ощущалось ни малейшего дуновения ветра, которое могло бы оправдать эту шальную выходку. Сердце зашлось и стучало отчаянно, как бывает, когда нежданно провалишься под лед.
Лихорадочно метнувшийся по углам камеры свет не открыл ничего нового. Западня захлопнулась, но та нездешняя сила, что привела в действие бездушные доски и железо, сделав свое дело, хранила молчание. Перемогая тягучий страх, Юлий заставил себя следовать за Громолом. Потребовалось собрать силы, чтобы двумя руками удерживать над собой фонарь, когда брат поднялся на две ступени и принялся дергать прочно заклинивший засов. Запор застрял намертво.
Братья не обменялись ни словом, не хватило духу посмотреть друг другу в глаза. Громол пытался всунуть острие меча между загнутым концом засова и железной обоймой, в которой засов скользил. Едва это удалось, он навалился на меч как на рычаг. Железо скрипнуло, звон – и Громол шатнулся со сломанным мечом в руках. Закаленный харалуг лопнул, кончик лезвия остался в щели.
Юлий совсем сдернул с фонаря покрывало, обронив его под ноги, и светил во все стороны.
Но страх прошел.
Возрастая без меры, страх перевалил, наконец, порог чувствительности, когда он еще ощущается. Это было иное состояние. Остались только простейшие ощущения: слух, зрение, тяжесть фонаря в руке, мелко бьющая тело дрожь. Не было ни опасений, ни надежд, никаких мыслей вообще – только непреходящий озноб и острота восприятия. Все, что происходило с Юлием, происходило как бы не с ним. Он обрел способность наблюдать за собой со стороны, слушая сердцебиение как чужое. Словно это было уже на том свете, после смерти. Душа его, как самая слабая и пугливая часть существа, не выдержав встряски, оторвалась от тела и отстранено наблюдала теперь за отчаянными содроганиями бездушного и потому бесстрастного, в сущности, Юлия.
