Рождение волшебницы - Маслюков Валентин Сергеевич (книги без регистрации бесплатно полностью TXT) 📗
Впереди, в конце сквозного ряда комнат, высыпали люди Громола. Опознав младшего княжича, они смешались, не решились смеяться и примолкли. Слуга благоразумно исчез.
Сделав над собой усилие, чтобы оправиться (а это не просто было рядом с рыкающим львом), Юлий распрямил плечи. Однако наступил на ходули, брошенные посреди прохода, чудом избежал падения и проделал несколько шагов лётом, единым духом оказавшись между встречавшими его юнцами. Во всяком случае, не нужно было этой пытки – томительно выдерживать себя под встречными взглядами. А там уж рукой подать до спальни Громола. Там обнаружил он еще нескольких молодых людей, одетых так же, как эти – для гимнастических упражнений: облегающие штаны и короткие шнурованные курточки с широкими в плечах рукавами.
Все занавеси в спальне, просторном, в три огромных окна помещении, были подняты. Та же разруха и безалаберность: игральные карты на ковре, заставленные объедками и опивками столы. А наследник престола Громол, одетый и в башмаках, закрыв голову подушкой, спал на едва разобранной кровати.
– Государь! – ничуть не понижая голоса, обратился к Юлию один из гимнастических юнцов. Он неторопливо, с видимым удовольствием откинул за плечи длинные волосы и стал на манер танцевального коленца: руки кулаками в бока, всей тяжестью опирался на правую ногу, левую занес в сторону и уставил в пол пяткой. Помнится, это был младший сын владетеля Шебола Зерзень. – Ваша милость, государь! Если вы возьмете на себя ответственность, мы попробуем разбудить наследника. На вашу долю выпадет наиболее ответственная и опасная задача: сдернуть подушку.
Юлий кивнул, не находя слов. Должно быть, бледность и растерянность, запечатленные на его лице львиным рыком, еще не сошли и служили закономерным дополнением к спущенному чулку и обтрепанным обшлагам слишком коротких рукавов.
Откуда-то взялись музыканты, разобрали два гудка, трубу и барабан. Маленький ловкий барабан оказался в руках на удивление миловидной девушки в ладном, но скромном для столь блистательного общества платье. Владетельский сын Шеболов подал музыкантам знак, и Юлий уловил влажный, словно бы размягченный взгляд, который барабанщица бросила на юного вельможу.
Взгляд этот был ясен ему, как невзначай сорвавшееся признание. Сердце его кольнула боль, ибо считанных мгновений хватило Юлию, чтобы осознать, как хороша и чиста девушка, и ощутить неприязнь к Шеболову сыну. Но, что и говорить, юный вельможа и создан был для любви, так же, как милая, с чистым открытым лбом барабанщица создана, чтобы влюбиться… в это горделивое лицо со слегка взгорбленным носом. Тщательно ухоженные волосы, завитые мелкими кольцами, рассыпались по плечам юноши, как небрежно брошенная груда драгоценностей.
Все это был только миг.
Музыканты взыграли, девушка застучала проворными пальцами в барабан и сразу же улыбнулась – такая девушка не могла не засветиться радостью при звуках задорного наигрыша, а Юлий… Ему ничего не оставалось, как сдернуть с головы брата подушку. Что он и сделал, благоразумно отстранившись от готовой брыкаться ноги.
Громол дернулся и застонал, переворачиваясь лицом в постель, зажал уши, но защититься от музыки уже не мог. Наконец, он взрычал и подскочил, вызверившись, хватил подушку и, мгновенно обежав глазами музыкантов, миновал девушку, чтобы двинуть гудочника, – накрыл его вместе с прижатым к щеке гудком. Жалобно тренькнула струна, и все стихло. Громол стоял в постели на коленях, дико озираясь.
Боже милостивый! Изможденное, желтое, с запавшими щеками лицо его, лихорадочный сухой блеск глаз потрясли Юлия.
И никто-никто, ни один человек вокруг, роковой печати не видел! Даже барабанщица, чью чуткую душу постиг Юлий, не ужаснулась, а обиделась, потупила глаза и утихомирила барабан, плотно накрыв его раскинутыми врозь пальцами.
– Юлька! – довольно спокойно произнес Громол, воззрившись на младшего брата. – Тебя-то сюда какой черт принес?
– У меня дело, – сообщил тот, замявшись.
– Дело! – ухмыльнулся Громол, однако в насмешливой интонации проскальзывало и нечто ласковое. Снисходительное. Наследник, отделяя Юльку от своих приспешников и подручников, всеми своими ухватками как будто свидетельствовал, что блажной братишка не подлежит ни гневу, ни чрезмерным насмешкам. Что его расположение к младшему брату есть нечто неизменное, стоящее выше болезненных перемен и прихотей, за которые будут расплачиваться другие. – Дело! – повторил он, совсем смягчаясь. – Тогда полезай! – и прихлопнул по постели.
Громол сидел на смятом покрывале в одежде и в башмаках, но Юлий не считал возможным залазить в постель к брату, не снимая обуви. Он сунулся было расстегнуть пряжки и тут замешкал, вовремя припомнив, что пятки на обоих чулках продраны. Чтобы дыры не выглядывали поверх задников, он спускал носки чулок вниз и закладывал их под след, по мере разрастания перетягивая дыру все ниже. Но кто же мог предвидеть нынешнее стечение обстоятельств?
– Только это тайна! – жалобно прошептал Юлий, покраснев. Опустившись на колено, он стоял у подножия кровати, не разгибаясь.
– Господа! – живо откликнулся Громол. – У Юльки страшная тайна! Прошу всех выйти! Убирайтесь, говорю, к чертовой матери!
Когда народ вышел, Юлий забрался в постель к брату. Печать недоброй перемены проступала столь явственно, что он стеснялся смотреть в лицо Громолу и отводил глаза, опасаясь выдать обуревающие его сомнения, жалость и тревогу.
– Братишка! – в глазах Громола заблестели поразившие Юлия слезы. Он кинулся тискать младшего брата, потянул к себе, обнял, толкнул в плечо – вполне ощутимо. – Ах ты, боже ж мой! Почему ты меня забросил? Ты нигде не бываешь… тебя никто не знает. Я эту дурь из тебя выбью! Я сделаю из тебя настоящего молодца, ты у меня с рогатиной на кабана пойдешь!
Юлий был смят всесокрушающим порывом братской нежности.
– Слушай, когда я возьму власть, то во всем этом чертовом государстве книги позапрещаю, если только ты сейчас же, слышишь? сейчас же не поклянешься что…
– Что?
– Что ты меня любишь! Клянись! – Громол отстранился, он тяжело дышал, глаза безумно сверкали.
– Люблю, – пролепетал Юлий.
– Нет, не так, я требую клятвы!
Но Юлий молчал, не желая поддаваться насилию. И скоро Громол почувствовал, что братишка «уперся». Наследник не стал продолжать, а поскучнел лицом. Когда спала лихорадка, особенно явственно проступили признаки болезненного истощения: запали щеки. С острым уколом жалости Юлий приметил сизые тени под глазами, напоминавшие синяки.
– Ну, так чего ты притащился? – враждебно осведомился Громол.
То, с чем Юлий «притащился», казалось ему уже не столь важным, как синяки под глазами брата, но он не решился спрашивать о важном, очень хорошо, по старому опыту зная, что нарвется на грубость.
– Я ведь возле Блудницы живу, – начал Юлий.
– Ну? – несколько насторожился Громол, потянул смятое покрывало на колени. Юлий опустил глаза: тяжело было видеть это измученное и словно чужое лицо.
– Окна там всегда ставнями закрыты, столько лет. А теперь кто-то поселился – честное слово. Кто-то теперь живет… по ночам, то есть, а не днем.
– Почему ты думаешь?
Юлий рассказал почему. Громол слушал молча и ни разу не перебил, лицо его потемнело еще больше.
– Это очень важно, – сказал он, наконец, и Юлий сразу почувствовал облегчение оттого, что тайна его была признана.
– Ты кому говорил? – спросил еще Громол, раздумывая.
– Никому.
– Ну и молодец. Не стоит, никому не говори. Вот что: я сам Блудницей займусь… Вместе с тобой, – поправился он, приметив, как обеспокоенно дернулся Юлий. Он опустил глаза, провел пальцем по полуоткрытым губам. – Вот что… Я достану ключ, без огласки, и мы с тобой вдвоем…
«Вдвоем!» – мысленно подпрыгнул Юлий.
– … Как-нибудь башню осмотрим. Ну, а там видно будет.
Конечно, Юлий согласился бы и с менее разумным замыслом, а против этого и вовсе нельзя было возразить.
– И вот что, Юлька, ты славный парнишка… И ты мой брат! Ты княжич из рода Шереметов! Ты, черт побери, обязан развлекаться! Всякий человек в государстве имеет свои обязанности – обязанность князей развлекаться. Кто не развлекается, внушает подозрения.
