Я, инквизитор. Башни до неба (ЛП) - Пекара Яцек (читать бесплатно книги без сокращений txt) 📗
В коридоре, однако, оказалось, что мастер Альберт вовсе не собирается идти в туалет. Он схватил меня за воротник и приблизил ко мне искажённое яростью лицо.
– Ты что делаешь, парень?!
Честно говоря, я не понял вопроса, поскольку я действовал в соответствии с выученными принципами и считал, что пока справляюсь неплохо.
– Почему ты задаёшь такие идиотские вопросы, Морди? Ведь не было никаких сообщников. Нейман сам заманивал их в укромные места и убивал.
Я мог промолчать, но не удержался. Этот тезис показался мне настолько нелепым, что я попросту не мог не протестовать.
– Нейман? Тем огромным топором? Да он бы его даже не поднял.
– Верно подмечено. – Кнотте меня отпустил. Как ни странно, он вовсе не рассердился и не обиделся. – Разве ты не слышал, парень, о людях, которые в припадке бешенства приобретают сверхъестественную силу? Они могут разрывать толстые верёвки, швырять здоровых мужиков, словно груши, или убить одним ударом кулака?
Надо признать, что мастер Альберт нашёл неплохой аргумент. Однако я смешался лишь на миг.
– В поступках Мясника я вижу расчёт. Он заманивал этих девушек в конкретные места и там убивал. Вдобавок он достаточно владел собой, чтобы забирать трофеи. Сумасшедший убивал бы безрассудно, в приступе временного безумия...
– Так ты со мной не согласен? – В голосе Кнотте зазвучала враждебность.
– Я бы не осмелился, мастер, противопоставлять свой мизерный опыт вашим огромным практическим и теоретическим знаниям, – ответил я быстро. – Я лишь позволяю себе высказать сомнения, чтобы на этой основе научиться от вас правильно рассуждать. В конце концов, ум закаляется в огне дискуссии... – добавил я.
Лицо Кнотте прояснилось.
– Закалка несуществующего невозможна, – буркнул он.
«О да, именно так», мысленно ответил я ему. «Потому что у тебя, мерзкий жирный ублюдок, вместо мозга что-то очень коричневое, очень вязкое и очень вонючее. И Бог мне свидетель, что настанут времена, когда я скажу тебе это прямо в глаза и рассмеюсь, видя, что ты ничего не можешь мне сделать. А если ты поднимешь на меня руку, я тебе её сломаю».
– Если бы безумие подчинялось научному анализу, оно не было бы безумием, ты так не считаешь? – спросил он. – В безумии самым важным является фактор хаоса, приводящий к тому, что мы не знаем, чего ожидать от человека, впавшего в бешенство. И что сумасшедший может сделать такие вещи, которые человек в здравом уме не в состоянии никоим образом предсказать. Безумие не подчиняется нормам и правилам, поскольку по самой своей сути является отрицанием естественного порядка. И потому попытки предсказать поведение безумцев заранее обречены на провал. – Он испытующе посмотрел на меня. – Ты понимаешь, о чём я говорю?
– Конечно, мастер, теперь понимаю, – ответил я покладисто. – Покорно благодарю, что изволили предоставить мне эти объяснения.
– Ну! – Кнотте кивнул головой, словно не ожидал от меня другого ответа.
«Я вижу ясно, как на ладони, что ты дурак», мысленно добавил я. «Дурак, который пытается в ручье многословных формулировок скрыть непонимание того, что здесь на самом деле происходит».
– Кроме того, представь себе, Мордимер, что случилось бы, если бы мы приняли ложный тезис, гласящий, что Нейман действовал с кем-то в сговоре. Ну, прижали бы мы его, чтобы он выдал сообщника или сообщников, а он от боли или от страха начнёт называть всё новые и новые имена. Может, соседей, может, врагов, может, конкурентов. – Он вздохнул. – Сам знаешь, как это бывает...
Что ж, я это знал. Иногда расследование выглядело как брошенный в пруд камень. Радиально расходящиеся круги захватывали всё большую и большую площадь. Алоиз обвинил жену Генриха в привороте, та выдала на пытки своих подруг, те, в свою очередь, своих соседок, эти соседки - своих соседок, и не успеешь оглянуться, как половина города сидит в тюрьме, а вторая половина трясётся от страха, что скоро дойдёт и до них.
– И что бы стало с нами, Морди? – Продолжил Кнотте. – А стало бы так, что нам пришлось бы провести в этом чёртовом городе ещё много недель, прежде чем нам удалось бы выйти из того тупика, в который завела бы нас твоя глупость. Глупость, – повторил он, снова вперяя в меня яростный взгляд. – Понимаешь, парень? Глупость! В конюшне Академии встречаются ослы умнее тебя.
– Мне очень жаль, что я огорчил вас, мастер Кнотте, – сказал я смиренно, хотя во мне всё кипело.
– Ты меня не огорчаешь, – буркнул мастер Альберт, надувая губы. – Меня раздражает твоё скудоумие, лень и дерзкое непослушание. Но ты не огорчаешь меня по одной простой причине, парень. Ты знаешь, что это за причина?
Я отрицательно покачал головой.
– Потому, что меня ни черта не волнует, что с тобой станет, лишь бы только ты не путался у меня под ногами. Понятно?
Я сглотнул слюну и кивнул.
– Так что теперь иди и веди допрос как знаешь. Нейман должен признать свою вину, парень. Понимаешь? – Он ткнул меня в щёку указательным пальцем. – Я спросил, понимаешь ли ты, болван?!
– Так точно, мастер. Нейман убивал девушек в приступе безумия, благодаря которому приобретал сверхъестественную силу. Именно такой тезис я докажу во время сегодняшнего допроса. Если позволите...
– Ну! – Он хлопнул меня по затылку, но на этот раз не в наказание, а с грубой лаской, будто я был его любимым, хотя и создающим проблемы, псом. – Возвращаемся.
Итак, мы вернулись. Мастер Кнотте спокойно уселся за столом, а я продолжал допрос, на этот раз, однако, с тяжёлым сердцем, ибо уже не ожидал, что добьюсь истины, а лишь исполню намерения моего начальника. Нейман чрезвычайно решительно возражал против того, что он Мясник. Плакал, выл, клялся всем святым, но, наконец, признал свою вину. Я не хотел его сильно покалечить, но его упрямство заставило меня действовать решительно. И Нейман сломался только тогда, когда палач зажал его ногу в испанском сапоге. Тогда он сознался во всём. Каждый в конце концов признаётся...
– Послушай меня внимательно, Томас. Скоро сюда явится госпожа маркграфиня фон Зауэр, которая придёт, чтобы выслушать твои признания. Ты меня понимаешь?
Художник с усилием кивнул головой, но его глаза оставались закрыты. Его лицо было залито потом, а борода пропитана кровью, текущей из прокушенных губ.
– Госпожа маркграфиня пожелает услышать из твоих собственных уст то, в чём ты нам недавно признался.
Теперь он открыл глаза, и я увидел, что в его взгляде зажглось что-то вроде робкой надежды. Ради всех нас я должен был эту надежду погасить.
– Знаешь, Томас, иногда случается, – продолжил я, – что допрашиваемые меняют показания. Начинают говорить совсем не то, что раньше. Когда так случается, мы бываем очень обеспокоены, ибо уже не знаем, где правда. Ты знаешь, что тогда происходит?
Он помотал головой.
– Тогда мы вынуждены заново начинать пытки, которые длятся до тех пор, пока мы не добьёмся уверенности в том, истинны или ложны слова обвиняемого. Иногда такие пытки могут продолжаться даже несколько дней, пока он не откроет нам чёткую картину событий. Несколько дней пыток, Томас... – я понизил голос, давая художнику время, чтобы понять эти последние слова и представить себе связанные с ними последствия. – Как правило, от человека немного остаётся за такое время. А то, что остаётся, состоит из одной боли.
– Я уже ко всём признался и повторю как вам нужно! Только не пытайте меня больше! – Он посмотрел на меня блестящими глазами.
Я склонился к его уху.
– Если признаешься, маркграфиня прикажет тебя просто повесить, – пообещал я шёпотом. – Раз-два, и уже не больно. А если ты будешь запираться и всё отрицать, мучения продлятся ещё долгие дни. Тебе будут раздирать тело раскалёнными клещами, выпотрошат тебя, как вола, и напоят кипящим маслом. И это только начало. Ты ведь этого не хочешь, Томас, верно?
Он снова задрожал, и слюна стекала из уголков его рта.
– Я расскажу ей всё, как и вам. Клянусь! Только не мучайте меня!
Конечно, обещание, которое я дал художнику, не могло быть выполнено. Не думаю, что кто-нибудь в мире имел столько власти, чтобы удержать маркграфиню от страшнейшей из возможных казней. Этого ожидали от неё перепуганные жители Лахштейна, и она не могла не оправдать их ожиданий. Впрочем, по всей вероятности, она и не захотела бы их разочаровать, поскольку Мясник глубоко уязвил её саму.
