Змея - Сапковский Анджей (версия книг .txt) 📗
There hills beyond Pentland, and lands beyond Forth,
If there's Lords in Lowlands, there’s Chif's in the North;
There are wild Duniewassals three thousand times three.
Will cry «Hoigh» for the bonnets of Bonny Dundee!
— Друммонд, old fellow,подгони солдат! Марш! By Jove!В таком темпе мы к ночи в Кветту не успеем.
— Марш, солдаты, бегом марш! Пошевеливайся, Шестьдесят Шестой!
Пчелиное жужжание достигло своего апогея в высоком крещендо. А мираж вдруг лопнул и рассыпался в калейдоскопический узор. Снова была пустая расселина, каменистая осыпь. Почти сходящиеся высоко стены и голубая полоска неба между ними.
И плоский камень, на котором еще недавно лежала змея.
* * *
— Станиславский!
— Я.
— А у змеи… Есть ли у нее способности… Известны ли науке случаи… Возможно ли, чтобы змея загипнотизировала? Взглядом?
— Следует ли это так понимать, что твой полоз загипнотизировал тебя?
— Отвечай на вопрос.
— Хм-м… — Ломоносов отложил на тряпку золотник акаэма, который он чистил. — Змея, Павел Славомирович, это существо очень таинственное. Уже на заре человеческой истории она представляла для людей загадку, все в ней было непонятно и неразгаданно. Вид, поведение, реакции, образ жизни, методы нападения, размножение, тревога, которую они вызывают… Все в ней было непонятно и давало поводы для самых фантастических легенд. Несмотря на атавистичный, инстинктивный ужас и отвращение, которые вид змеи вызывает в человеке, ее имидж издревле связан с медициной, является атрибутом целителей. Яд змеи — это смертельная отрава, но с необычайными регенеративными свойствами. Считается, что это благодаря ее яду, шкура змеи периодически обновляется. Змея — это символ регенерации и обновления. В Кабале змея взбирается по Древу Жизни, имея возможность касаться всех сефирот [45]одновременно. Гностики, почерпнув, впрочем, от алхимиков, обратили внимание на достаточно частое в иконографии представление змеи, а точнее, двух змей, сплетенных и обращенных друг к другу головами, как на кадуцее Меркурия, который, кстати, является гермафродитом, то есть двуполым, божеством. И сделали из змеи символ равновесия сил Добра и Зла. Манихейская дихотомия, [46]одним словом. Змея — это одновременно дружелюбный и добрый Агатодемон, [47]опекун хлебных полей и виноградников, и вместе с тем злой Какодемон, [48]враг рода человеческого. Это добрый Ормузд и злой Ариман. Это Гор и Сет… Можно тебя что-то спросить?
— Меня? Что именно?
— Как давно ты не был с женщиной? С гражданки, правда?
— Неправда, но это не твое дело. Держись темы.
— Я и держусь. Изо всех сил. Стараюсь вникнуть в подтекст твоего восхищения этим полозом и думаю, что сюда больше подходит: latet anguis in herba [49]или шерше ля фам. Змея — это фаллический символ, связанный с сексом. Первобытный змий укусил первобытную женщину в ее лоно, привив ей змеиное двуличие в делах любовных. И если в землю закопать волосы менструирующей женщины, то из них выведутся змеи. Змея, оплетающая свою жертву, лишая ее свободы, — это символ обольщения, совращения, одержимости: Ясона Медеей, Геракла Омфалой, Самсона Далилой, Адама Лилит. [50] Отсюда мой вопрос о твоих отношениях с женщинами или скорее отсутствии таковых. Возможно, тогда бы мы нашли ключ к объяснению твоей змеиной мании…
— Не корчь из себя Фрейда, Станиславский. Не ищи ключа. Отвечай на вопрос. Может ли змея загипнотизировать?
— Амброз Бирс, [51]«Человек и змея». Не читал?
— Нет.
— Жаль. Если бы читал, не спрашивал бы меня о змеях и их гипнотических способностях. Знал бы ответ. Литературный, но насколько правдивый, подчеркивающий силу самовнушения. Это не змея, мой дорогой. Нет змеи. Это самовнушение.
— Понятно. Самовнушение. И литература. Ты кто — литературовед или естествоиспытатель? К тому же бывший?
— Как бывший естествоиспытатель, — Ломоносов не обратил внимания на его издевку, — могу тебе ответить только таким образом: наука не подтверждает никаких гипнотических способностей у змей. Это легенда, у истоков которой лежит миф о Медузе и по всей вероятности замеченный факт, что жертва змеи неподвижно замирает. Но это вовсе не гипноз, а защитный механизм. Животное в опасности цепенеет, потому что инстинкт учит его, что хищник реагирует на движение, атакует движущиеся объекты. Впрочем, в случае змеи инстинкт жертву подводит, потому что у змей орган Якобсона… [52]
— Спасибо. Достаточно.
— Так что я думаю…
— Хватит, я сказал.
* * *
Змея лежала на плоском камне, в точности там, где он ее и рассчитывал найти. Увидев его, она подняла голову. Это выглядело так, словно она ждала его. Чтоб поприветствовать его, как только он вступит в яр. И сейчас она приветствовала Леварта, всматриваясь в него своим омертвелым взглядом.
Он осторожно положил АКС на гравий. Подошел. Опустился на колени. Посмотрел змее прямо в глаза, делая это без страха, прямо с удовольствием. Он знал, на что идет, что с ним случится. Знал это еще до того, как у него застучало в ушах, как в них появился шум и жужжание тысячи пчел. До того, как в глазах на мгновение потемнело, а потом вспыхнули фейерверки видений, заискрились мириады калейдоскопических, беспорядочных мерцаний.
Он знал, что его ждет. И не боялся.
Разве могли гипнотические миражи, призраки и видения испугать советского прапорщика? Причем такого, с которым уже на восьмом году жизни разговаривали ожившие книжные иллюстрации? Который уже в возрасте девяти лет мог предчувствовать и предвидеть? Вещать? Пророчествовать и пророчить события? Разные события. От обычных и забавных до чреватых последствиями и трагических.
* * *
Павел Леварт помнил день и минуту своего первого опыта ясновидения. Он прекрасно осознавал, что никогда, до конца жизни не забудет ни дня, ни минуты этого события. Ни сопутствующих ему обстоятельств.
Он пролистывал книжку, которую получил в подарок на свой день рождения. Книга была огромной; чтобы как-то управиться с ее страницами, ему пришлось сидеть на полу. Он обожал эту книгу, мог часами рассматривать иллюстрации, изображающие кадетов, пацанов не намного старше его, которые в элегантной парадной форме выглядели, как настоящие маленькие офицеры. Особенно на одну картинку он мог смотреть бесконечно. На ней был изображен трубач, играющий сигнал сбора. Нарисован он был так здорово, что было почти слышно его трубу. Маленький Паша в действительности несколько раз слышал эту трубу, но думал, что это с улицы.
В оконную раму с гневным жужжанием стучалась пчела, из кухни доносились голоса, временами возбужденные. Мама разговаривала с соседкой, тетей Лизой. Мама жаловалась на папу, который как раз очень сильно опаздывал с работы. А все, конечно же, потому, что снова пошел с дружками пить водку. Хотя обещал, что бросит пить. Тетя Лиза, муж которой был железнодорожником и пил, как лошадь, успокаивала маму. «Протрезвеет и придет, они всегда приходят, потому что — где им еще будет так хорошо?» — твердила соседка. «Но ведь обещал же!» — повышала голос мама. «Они всегда обещают», — успокаивала тетя Лиза.
И тогда в ушах Паши застучало, зазвенело и зашумело. А кадет из книжки отвел трубу от губ. Посмотрел на Пашу Леварта. Заморгал, как бы удивленный тем, что видит.
«Твой отец не придет, Пашенька, — сказал он. — Несколько часов тому назад возле магазина он присоединился к двум незнакомцам, искавшим третьего, богатого пятью или шестью рублями, которых им недоставало, чтобы сделать соответствующую покупку. Получив то и сколько надо, с целью распития, они пошли на остров Декабристов, в парк над Смоленкой. Там незнакомцы, заметив у отца еще пять рублей, кожаный портфель и часы „Пилот“, именно сейчас, в эту минуту, убили его. Ударом кирпича в висок. А тело через пару минут затянут в кусты над речкой Смоленкой. Вот там скоро окажется твой отец, Пашенька. В кустах над Смоленкой, возле Смоленского моста».
