Змея - Сапковский Анджей (версия книг .txt) 📗
* * *
От оптического наблюдения за верхушкой горы над ущельем Заргун Леварт отказался. Не обнаружил он там ничего, никакого силуэта, ни малейшего движения. В сущности, никогда там ничего не обнаруживал, ни разу, ни на одном патрулировании, за двенадцать дней службы на заставе. Наблюдение за этим местом превратилось в рутину и начало надоедать. Леварт тщательно избегал рутинной работы, хорошо зная, чем грозят рутина и безразличие. В этом отношении Афганистан уже успел преподать ему несколько весьма болезненных уроков. Он знал, что ущелье Заргун было угрозой, и его следовало остерегаться.
Поддавшись непреодолимому импульсу, поистине магнетическому притяжению, он повернулся и направил бинокль в сторону обрыва и ущелья. Еще до того, как в поле зрения попал конец оврага, он уже упрекал себя за то, что делает, понимая его бессмысленность. Ясное дело, что змею он не обнаружил, не мог обнаружить. Но это не помешало ему всматриваться в горловину яра более минуты. А потом разочароваться и разозлиться. На то, чего не увидел.
— Ну что? — поинтересовался, стоявший рядом на коленях Ломоносов. — Увидел что-нибудь?
— Я бы сказал, если б увидел, — Леварт опустил бинокль и выпрямился. — Конец вылазки. Скажи Валере, пусть соберет людей. Возвращаемся на блокпост.
Патруль строем покинул холм. Шуршали осыпающиеся по склону камешки.
— Станиславский!
— Я.
— Что, по-твоему, змея делает в том яру? Почему она постоянно там?
Ломоносов поправил ремень акаэма и посмотрел на Леварта. Смотрел долго.
— Спрашиваешь, как я понимаю, вполне серьезно?
— Совершенно серьезно.
Ломоносов сделал шаг в сторону, наклонился, поднял что-то с осыпи, может быть, какой-то маленький камушек. Леварт сердито покрутил головой. Ему уже осточертело каждый раз предупреждать ботаника о минах. Но все еще злила его беспечность.
— Твоя змея, — сказал Ломоносов, рассматривая находку, — это хранитель ущелья. Она охраняет его от непосвященных. От варваров.
— Не по-онял!
— Согласно классической картине мира, — начал излагать бывший ученый, — змея является стражем сокровища, хранителем тайны, охранником у входа в страну мертвых. Как и покровитель нашего блокпоста, наш русский Горыныч, который, как известно, тоже Змей. Впрочем, всю нашу заставу, как ты мог заметить, каждый ее элемент, кодовыми обозначениями наделил какой-то любитель русских былин и российской романтической литературы. Возвращаясь к Змею Горынычу, он охраняет…
— Калиновый мост над огненной пропастью, ведущий в Тридесятое царство, расположенное за тридевять земель… — закончил Леварт. — Я тоже читал кое-что, и былины и русских романтиков. Признаюсь, что, задав вопрос, я рассчитывал услышать не сказки, а толковый ответ…
— Ответ был настолько же толковый, насколько и вопрос, — нисколько не смутился ботаник. — Твоя змея — это хранитель.
— Чего? Камней?
— Конечно, с большой долей вероятности, — Ломоносов продемонстрировал ему свою находку, черный камушек с красивым полосатым узором. — Это, к примеру, оникс. Декоративный камень, полудрагоценный. Он обладает ценностью. Лежит себе, а мы по нему топчемся. А знаешь ли ты, что Гиндукуш скрывает под землей? Что вывозили отсюда захватчики с незапамятных времен? Назову только несколько: изумруды, рубины, лазуриты, агаты, бериллы. Твоя змея, Павел, охраняет эти залежи и сокровища. Чтобы к ним не добрались и не захватили в свои лапы очередные варвары и грабители, напавшие на эту страну. Всегда с одними и теми же лозунгами на устах. Прогресс, развитие, интернационализм, братская помощь, свобода, демократия. А ведь всех интересуют, собственно, эти изумруды. Рубины и ляпис-лазурь. Золото, медь, уран, железная руда, газ, цинк, литий, боксит, барит, все, что хотят грабануть и украсть в этой стране, что хотят вырвать у этой земли. От них охраняет сокровища твоя змея. А ты…
— А ты смотри под ноги, блядь! Здесь мины! Сколько раз я должен повторять?!
* * *
Утром, когда солнце уже над вершинами, Гиндукуш, словно бабочка, выклюнувшаяся из куколки, демонстрирует все свои цвета и оттенки. Хвастается ими.
Внизу, у своего основания, горы похожи на смятую упаковочную бумагу. Грязно-бурые, серые, покрытые древним пеплом. Похожим на светлый пепел жертвенных костров. Как пепел фимиама оракула. Как пепел из урн.
Выше, над этой пепельной серостью, тянется полоса тенистого мрака, можно сказать, черноты. Угнетающей и траурной черноты. Это тоже пепел, но это пепел пепелищ, чернота обугленных зданий, чернота смытых дождем комочков, оставшиеся после аутодафе. А над всем этим на фоне ослепительной синевы неба возносится, словно мираж, словно видение, настоящий Гиндукуш — голубой, искрящийся льдом, переменчиво прозрачный, призрачно нереальный. Словно видение, доступный только глазам. И воображению.
Голубой Феникс, восставший из пепла.
* * *
Змея лежала на плоском камне, аккуратно свернувшись в клубок. При виде Леварта она подняла голову. Казалось, будто ждала его. Казалось, будто приветствовала его, вглядываясь в него своим золотым, мертвым, зловещим взглядом. Он посмотрел ей прямо в глаза. Без страха и с готовностью.
В голове у него зашумело, зазвенело, зажужжало тысячью разгневанных пчел. В потемневших на мгновение глазах вдруг вспыхнули и замелькали мириады беспорядочных калейдоскопических картин, которые неожиданно превращались в разноцветное стеклянное крошево, после чего тут же снова становились картинами. Совершенно другими.
И сквозь каждую картину, сквозь каждое видение, сквозь каждый мираж неустанно смотрели в него, пробиваясь, как водяные знаки, злые и всезнающие глаза змеи. Он видел их даже тогда, когда зажмуривал глаза.
В ушах пульсировали удары барабана, слышались отрывки далекой музыки. Вдруг он обнаружил себя в Египте, возле Табы, слышал извечную жалобу колосса Мемнона, слышал, как статуя звенит и поет своим естеством, трескающимся под лучами восходящего солнца. Слышал «голос небес» органов Собора Парижской Богоматери на острове Ситэ. Слышал, как порывы ветра трогают струны анемохордов, [40]Эоловых арф, заставляя звучать их в утонченном, идеально гармоничном хоре.
Не успел он удивиться, откуда к чертям этот Египет и откуда этот Париж, как хор Эоловых арф нарушил звук трубы. Которая играла то ли сигнал сбора, то ли сигнал отбоя. Не успел он над этим поразмыслить, как труба резко изменила тон и перешла в кавалерийский сигнал, команду на рысь.
Come fill up my cup, come fill up my can,
Come saddle my horses and callup my men;
and to the West Port, and let us be free.
And some wear the bonnets of Bonny Dundee!
[41]
Вокруг застучали копыта, замелькали фаланги, атласные бока и хвосты. «Один из этих коней мой, — подумал он. — Мой тесальский вороной, черный, как ночь, а что касается красоты и силы, уступающий разве что только царскому Буцефалу. Мой аргамак, [42]который зовется Зефиос, Западный Ветер. За него было заплачено на рынке в Ларисе семьсот драхм, сумму, за которую там тогда можно было бы купить пять невольников. Конь, который нес меня в атаку в битве при Иссе. [43]Который спас мне жизнь в битве при Гавгамелах. [44]Зефиос, вороной жеребец, вожжи которого я держу в руках…»
Леварт смотрит и с изумлением констатирует, что в руках он ничего не держит. Что его предплечье, вместо длинной кожаной повязки и бронзовой браслетки, как это было еще мгновение тому, сейчас обтягивает рукав мундира цвета хаки, с шевроном и латунными пуговицами на манжете. Что скачущие рядом всадники носят пробковые шлемы, короткие обшитые тесьмой куртки и брюки с лампасами. Батарея «E», Королевская конная артиллерия, эскортирующая свои девятифунтовки.
