Игрушка Двуликого - Горъ Василий (электронные книги без регистрации TXT) 📗
Почувствовала. И похолодела: в нем пробудилась Тьма. Та самая, которую считали союзником Двуликого.
– Что ж, объясню! Если Унгар еще раз подойдет к Мэйнарии ближе чем на два шага, я вызову его на поединок. И убью как бешеную собаку…
– Что?!
– Твой сын смотрит на мою жену как на СВОЮ женщину! Если не хочешь его потерять, то найди ему дело ЗА ПРЕДЕЛАМИ сарти…
…Я лежала на кровати лицом вниз и завидовала самой себе: обычно твердые, как стальные прутья, и цепкие, как тиски, пальцы мужа дарили мне воистину безумное наслаждение. Ноющая боль и усталость, сковывавшие мышцы, измученные многократными повторениями одного и того же движения, постепенно уходили, уступая место сладкой, как мед, неге.
Шевелиться не хотелось. Думать – тоже: единственное, о чем я могла размышлять, – это чтобы меросс [88] не прекращался никогда. Хотя… нет, не единственное: где-то далеко-далеко, на самом краю сознания, изредка мелькала еще одна мысль. Вернее, желание воздать за подаренное удовольствие. Тем же.
«Вот сейчас он закончит с ногами – и я скажу, что теперь моя очередь. И тоже разомну ему плечи…»
Как говорил Игенор Мудрый, «намерения хороши лишь в том случае, если порождают действие» – когда пальцы Крома добрались до верхней части моих бедер, я поняла, что сделать меросс не смогу, так как воздам за полученное удовольствие по-другому. И легонечко прогнулась в пояснице.
Руки мужа дрогнули. Самую малость. А потом как ни в чем не бывало продолжили расслаблять мои измученные ноги.
Я шевельнула тазом вправо-влево и слегка развела колени.
Ритм меросса не изменился. Но в нем появились новые грани: сначала пальцы Крома размяли внутренние поверхности бедер, двигаясь не сверху вниз, а наоборот, потом прошлись по ягодицам, не проминая, а лаская, и наконец, словно случайно, легонечко прикоснулись к лону. У меня тут же закружилась голова, а в животе затлела маленькая, но до безумия яркая искорка.
– Я тебя хочу… – выдохнула я, переворачиваясь на спину. И тут же утонула в расширенных от желания глазах мужа.
Мои руки сами собой обвились вокруг его шеи, колени раздвинулись, а искорка в животе превратилась в пылающий костер.
Рука Крома уперлась в кровать рядом с моим плечом, твердый, как доска, живот коснулся бедра, а горячие, как угли, губы нежно поцеловали в правую грудь.
Я застонала от удовольствия. И потянула его на себя:
– Я тебя хочу, слышишь?!
Услышал. Посмотрел на меня пьяным от страсти взглядом. И сдался…
…Касание Эйдилии оказалось сильным до безумия: череда ослепительно-ярких вспышек, сотрясавшая мое тело и раз за разом сжигавшая в пепел душу, напрочь лишила меня способности соображать и вознесла на самый пик ярчайшего, ни с чем не сравнимого счастья.
Сколько времени на меня смотрела Богиня – не знаю. Но когда она отвела от меня взгляд, я почувствовала, что умерла: мир стал бесцветным и каким-то пустым, а способность ощущать эмоции Крома, давно ставшая неотъемлемой частью моего «я», вдруг куда-то исчезла!
Если бы не страх, что это навсегда, я бы, наверное, не смогла себя заставить не то что повернуть голову вправо, где, по моим представлениям, должен был лежать муж, но и просто открыть глаза – мое тело было настолько слабым, что казалось чужим!
Заставила. Кое-как сфокусировала взгляд на лице Крома – перед глазами все еще мельтешили яркие пятна, – увидела капельки пота, серебрящиеся на его лбу и крыльях носа, затем играющую на губах счастливую улыбку и настолько сильно захотела почувствовать эмоции своего мужа, что шевельнула пальцами и дотронулась до его предплечья.
О-о-о, как ему было хорошо – шквал хлынувших в меня ощущений вновь вернул миру цвета и заставил Эйдилию кинуть на меня еще один взгляд. На этот раз, кажется, удивленный…
– Я тебя люблю… – с трудом пошевелив непослушными губами, выдохнула я. И, не столько увидев, сколько почувствовав, что он переворачивается на бок и тянет ко мне руку, вдруг поняла, что, если он дотронется до моей груди или до лона, я умру на месте от остроты ощущений!
Прикоснулся. К предплечью. Потом нежно поцеловал меня в щеку. И улыбнулся. Так, что мое сердце, и без того пытавшееся проломить грудную клетку и вырваться на свободу, заколотилось вдвое быстрее.
– Я тебя тоже…
Следующее прикосновение – кончиком пальца к моим губам – и последовавший за ним вопрос вернули мне способность чувствовать свое тело.
– Воды принести?
Пить хотелось. И очень сильно – у меня, оказывается, пересохли не только губы, но и горло, небо и даже язык!
– Если тебя не затруднит… – виновато сказала я: если Эйдилия смотрела на Крома так же, как и на меня, то он должен был чувствовать нешуточную слабость в коленях!
Встал. Дошел до стола, ни разу не потеряв равновесие. Наполнил первый попавшийся под руку кубок водой из кувшина и повернулся ко мне.
Я оглядела мужа с ног до головы, почувствовала, что внизу живота снова загорается пламя, и поняла, что схожу с ума: жаждать ласки, будучи не в состоянии пошевелиться, было самым настоящим сумасшествием!
Скрипнула постель, зашуршала сминаемая локтем Крома подушка, а через мгновение моих губ коснулся край кубка.
– Пей… Только осторожно…
У меня екнуло сердце: он заботился обо мне так, как будто я была величайшим сокровищем на всем Горготе. Впрочем, почему «как будто»? Для него я была именно им…
…Эдак через полчаса, когда я нашла в себе силы, чтобы встать и приготовить свежий отвар ясноцвета, а Кром перестелил постель и, попросив закрыть за собой дверь, ушел за водой, я вдруг почувствовала себя одинокой. Поэтому завернулась в простыню, подошла к окну-бойнице и выглянула наружу.
Факел, горящий рядом с воротами, освещал лишь закрытые на ночь створки, боковые стены конюшни и гостевой пристройки и небольшой участок земли перед высокой дверью. А все остальное пряталось в густой, как патока, тьме.
Где-то в стороне Подворья Илгизов лениво брехали собаки, а тут, на Полуночном конце Шаргайла, ночную тишину нарушал лишь стрекот цикад да теньканье пересмешника [89]. Впрочем, стоило Крому выскользнуть во двор, как с надвратной башни раздался язвительный смешок часового:
– Пение твоей женщины делает ночь ярче, но удлиняет смену… [90]
– «Взмах Крыла» под подбородок дарит благословенную тьму и укорачивает не только смену, но и слишком длинный язык… – в унисон ему отозвался Меченый.
– Тэнто! [91] – хмыкнул хейсар, увидел, что Кром остановился, и торопливо добавил: – Я хотел сказать, что твои слова можно увидеть. И принести извинения за неудачную шутку…
– Я тебя услышал… – негромко буркнул мой муж и скрылся за углом сарти.
Я прикоснулась тыльной стороной ладони к пылающей щеке, а затем гордо вскинула голову: стонала? Ну и ладно: кому не нравится – пусть не слушает!
Тем временем во двор выскользнула еще одна тень. И тоже удостоилась внимания часового:
– Унгар, ты?
– Угу…
– И куда ты собрался?
– На охоту…
– В ночь?!
Вместо ответа Ночная Тишь сорвался на бег, в два огромных прыжка добрался до боевого хода, птицей взлетел на стену и, протиснувшись между зубцов, исчез…
«Мое «пение» – страшная вещь… – покраснев еще гуще, подумала я. – Кому-то удлиняет смену, а кого-то выводит из себя, из сарти и из Шаргайла…»
Глава 10
Бельвард из Увераша
Восьмой день третьей десятины второго травника
…Сухое, скуластое лицо с бесцветными глазами, прячущимися под густыми бровями, нос, сломанный как минимум раза два, гладко выскобленный подбородок, украшенный парой белесых шрамов, усики «щеточкой», прикрывающие «заячью губу», короткие, крайне неровно подстриженные волосы, левое ухо, лишившееся мочки явно не во время дружеской попойки, – если мужчина, глядящий на Бельварда без тени подобострастия, и походил на кота, то только на дворового. Дерущего всех и вся. И живущего от драки и до драки.
