Ледобой. Зов (СИ) - Козаев Азамат (книги без сокращений .txt, .fb2) 📗
— Осваивайся, — голос Мухи звучал глухо, ровно уши воском залепили — оно и понятно, всё-таки мех на голову надет.
Безрода легонько подтолкнули в спину, и только сдвоенные шаги затопали сзади по мерзлой земле. Провожатые ушли. Сивый руками за спиной нащупал мерзлый тёс — стало быть стены. Похоже, ледник себе Косоворот делал на совесть, не просто в землю врылся, решил стены бревнами выкладывать, столбами свод подпереть. Холодно. Видно дверь в ледник не закрыли, ветер врывается, да буйствует недолго, о стены разбивается. Безрод усмехнулся, нашли безголовые себе забаву, отыщи то, что видно за перестрел, покажи пальцем на то, что орёт благим матом, да к тому же светится, ровно месяц на чёрном небе. Иному однократная темень — будто крепостная стена для коня, жилы порвутся, а не перепрыгнет, а кому и четверная не помеха, ведь если глухой ночью тебя без светоча заводят в подземный ледник, и не абы как заводят, а с мешком на голове, да к тому же глаза ты закрыл, и всё равно видишь невидимое, ровно ясный день на дворе, одно и выходит — глупости всё эти игрища с «найди, принеси». Дур-рак ты, Косоворот. С ножа ещё кровь не сошла, совсем недавно кто-то на клинке погиб: Эту Сторону и Поусторонье ярко-алая нить скрепила, ровно шитый шов змеится. Здравствуй, охвостье, давно не виделись! Тычок всё пытал-спрашивал, мол, а как это видится? Да никак. Если глаза закрыть, ничего не видать, ни земли, ни неба, сплошь дымка висит, на Этой Стороне — бело-молочная, на Той Стороне, сразу за границей — беспросветно-чёрная, взглядом не за что зацепиться, аж голова кружится. В паре шагов чуть далее в белёсом тумане багровая черта начинается — на ноже, стало быть — переваливает за межу, убегает в Потусторонье, втягивается в беспроглядную пустоту и обрывается, и видится всё, будто красную ленту закусила темнота, в зубах держит. Да не по земле стелется лента, а в воздухе висит. Края её размыты, полоску рвёт-терзает, ровно ледяные ветры с нею играют, она и полощется, вроде столбика дыма под порывом, только не в силах ветер её сорвать-унести-разметать. Всего несколько шагов вперёд. Почти под рукой. Безрод наугад сторожко зашагал вдоль стены, и едва нащупал срубяной зам о к — ну Косоворот, ну размахнулся, не ледник, а прямо терем подземный — откуда-то сзади раздалось далёкое лошадиное ржание, что-то звонко хлопнуло и кругом загрохотало, ровно скала где-нибудь в горах под собственной тяжестью расселась и лавиной вниз ушла.
Полуночный ветер, гуляка блудливый,
С высоких небес на землю скользнул,
Волосы взбил, ровно пёсик игривый,
Хладом мертвящим в щеку лизнул.
Всего и дел-то — заставить ломовозов рвануть что есть их могучей лошадиной силы, а потом обратно в конюшню отвести. По самые брови замотавшись клобуками Муха и Жукан ковыляли обратно в боярские хоромы. Намело уже препорядочно, бредёшь в сугробах до середины голени, и дует так, что снег летит вдоль земли, отворачивайся-не отворачивайся пронзительно-холодный полуночный ветрила упирается в грудь, останавливает. Муха заметил первым. Куча брёвен на том месте, где только что местополагался недостроенный ледник, поползла, ровно песчаная горка, когда дети около неё начинают ногами топать. Увидел и остановился, как вкопанный. За рукав Жукана придержал, на ледник показал, гляди. Показалось? Брёвна что ли до сих пор осаживаются, в лёжку поудобнее укладываются, играют? На какое-то мгновение Муху повело, голова закружилась — представилось, будто с той стороны, ну, с изнанки горы бревён, кто-то такой же хитрый впряг здоровенных ломовозов и растаскивает завал. Жукан помедлил, обменялся с Мухой растерянным взглядом, затем всё же махнул рукой в сторону завала и решительно побрёл к леднику, вернее к тому, что от него осталось. Вверх тормашками они там ходят, что ли?
— Злобожьи проделки! — зашептал Муха, осеняясь обережным знамением, — всяк знает, что его коня зовут Черныш, и это он там балует.
«Черныш» с той стороны пнул одно из брёвен, которое именно — видно не было, но верхние посыпались-покатились, а то самое «остевое» бревно одним своим концом поползло вверх, и два оставшихся сосновых ствола окончательно с него соскользнули. Жукан встал, ровно вкопанный. Он забыл начисто о снежной буре, о том, что нужно отворачиваться от снега, заметающего глаза; не вспомнил он о том, что нужно кланяться ветру, чтобы не снес; он забыл начисто о том, что у него есть ноги, которым вот прямо теперь нужно сучить с быстротой жеребца Злобога и нестись отсюда подальше, лучше на край света, ведь если ты видишь, как сами собой поднимаются брёвна на месте, где ты только что завалил одного придурка со страшной рожей, тебе только и остается шептать горячечно: «Так не бывает!»
— Там на помостике лежало двенадцать брёвен! — сипнул Муха и не смог заставить себя сделать ни шагу.
Сейчас… вот сейчас начнёт заваливаться бревно, которое непонятно как встало стоймя и держится, зар-раза. В облаке снежной взвеси оно рухнет, земля задрожит, и станет видно, что там за конь Злобога прячется за стволом. Бревно пошло налево, все скорее и скорее, упало на другие заготовки, запрыгало, покатилось, и обоим дружинным ощекотало пятки. Ровно по знаку снегопад стих, последние обрывки снеговой пелены ветер умчал на полночь, тучи раздёрнуло, и через прореху вниз выглянула полная луна.
— Боги, боги, как же холодно! — Муху всего тряхнуло, аж зубы застучали.
— А я, кажется, согрелся, — мрачно буркнул Жукан. — Ниже пояса.
Там впереди, шагах в двадцати, в ледниковой ямище, среди огроменных сосновых срубок толщиной с тело человека стоял некто. Без верховки. В тёмной рубахе. С мешком на голове. Тёмная рубаха поднес к голове руки с обрывками верёвки на запястьях, потянул завязку на шее, и она гулко лопнула. Легко и даже как-то радостно лопнула, точно обычная одёжная нить. Безрод сорвал мех с головы, наклонился, что-то поднял, и когда стремительно обернулся, Муха и Жукан на шаг сдали назад. Сивый, вспархивая по бревнам, чище белки, за несколько счётов выбрался из завала, резвее коня взлетел по наклонному спуску, и сверкая белыми глазами — Мухе показалось, что глаза Безроду залило молоком, а Жукан поспорил бы с кем угодно, что зенки этого ублюдка с изрубцованной рожей светятся почище луны — встал перед обоими.
— Нож этот?
Этот. Муха еле-еле кивнул — шею свело так, что даже головы не отвернуть, чтобы на эту жуть не смотреть. Жукан и того не сделал. Просто стоял столбом и молчал. Вот считал ты мир простым и понятным — одни ходят с мечом и щитом, вторые пашут и сеют, и твоя уверенность в том, что ось этого мира проходит прямо через тебя, крепче крепкого. Нужно десяток пахарей на меч нанизать — значит нужно, небо над головой висит, грязь под ногами чавкает, и никогда грязи с небом не замешаться, сколько вверх ни кидай. Но в кои веки некто невообразимый бьёт всё кругом в осколки, и понятный мир с осью, мечами, пахарями и кровью на ножах и мечах перестаёт существовать, вернее складывается из осколков как-то по-другому, но как… голова не соображает. Видно, ось вынули, через другого пустили. Мечи и ножи останутся, кровь на мечах и ножах всё так же будет ярко пламенеть, но кого-то другого… может быть даже твоя…
Ворожец пальцем поманил молодого дружинного, и когда тот резво подбежал, заговорщицки подмигнул.
— Ну-ка, парень, проводи старого до задка.
Стюжень тяжеловесно выбрался из-за стола, опёрся о Слагая, а тот вопросительно покосился на Косоворота.
— Сведи, сведи. Да в мой, тёплый. Не в дружинный, понял?
— Понял.
Уже за порогом едальной, старик сжал лапищей плечо мальчишки, и тот на мгновение потерялся — боль птицей затрепетала в горле, едва с криком не выпорхнула. Старик второй рукой зажал певуну рот.
— Не орать! Отвечать на вопросы быстро! Куда увели Сивого? Чего ты перепугался? Когда отпущу, не вздумай орать!
— В ледник.
— Что неправильно с тем ледником? У тебя глаза стали больше плошек, когда Безрода увели.
