Деревянный Меч - Раткевич Элеонора Генриховна (мир книг TXT) 📗
– Так ведь ненадолго, – растерялся Кенро.
– Не стоит, – с трудом переводя дыхание, сказал Акейро. – Мы уже почти пришли.
– Не почти, ваша светлость, а совсем, – поправил его Лим. – Вот и костры – видите?
Костры были сложены мастерски – не просто бездымные, а еще и почти неразличимые даже в вечерних сумерках. Неопытный человек мог бы в десяти шагах не заметить ни одного костра. Даже Кенро не сразу разглядел их – что и говорить о Кенете или Акейро!
Из темноты вынырнул Аканэ и поклонился сначала наместнику, потом бывшему ученику, а уж после – друзьям. Кенет думал, что на свете не может быть большей радости, чем снова повстречать Аканэ. Он даже и не надеялся на встречу. Однако же она состоялась – и принесла куда больше смущения, чем радости. Кенет никак не мог взять в толк, отчего это его учитель и вдобавок великий воин кланяется ему сам, вместо того чтобы принять поклон ученика, как положено по обычаю.
Аканэ, угадав его смущение, усмехнулся и тряхнул его за плечо.
– Принимай свою армию, массаона, – произнес он.
– К-ка-ккакую армию? – оторопел Кенет.
Долго гадать ему не пришлось. Вслед за Аканэ из темноты появился еще один знакомый силуэт.
– Толай! – ахнул Кенет.
– Я же говорил, что мы еще увидимся, сынок, – напомнил кузнец.
– А я-то жалел, что мы миновали Лихогорье! – воскликнул Кенет. – Но ты-то здесь откуда взялся?
Толай посмотрел на него с легкой укоризной: неужели, мол, сын Седого Лиса по хлебу способен задавать такие глупые вопросы?
– Сон тебе был? – риторически предположил Кенет.
– И не мне одному, – кивнул кузнец.
– Идиллия, – ухмыльнулся Аканэ и отправился за хворостом.
Насчет идиллии Аканэ в самую точку попал. Есть в дружбе настоящих воинов что-то потаенно нежное, стыдливо беззащитное – настолько беззащитное, что любого неосторожного слова боится. Что-то, чего нельзя и вовсе высказать словами. Нечто сокровенное, что охотно прикрывается иронией или прячется за напускной суровостью – той, которой истово подражают люди, не изведавшие ни войны, ни дружбы. А потому пытаться хоть приблизительно пересказать беседу двух воинов после разлуки – мучение сплошное. Хуже, чем об истинной любви рассказывать. О ней тоже просто словами не скажешь, но влюбленные хотя бы не колотят друг друга по спине, не приветствуют предмет своих воздыханий радостной площадной бранью, как простые солдаты, и не кланяются с торжественной строгостью наподобие великих воителей. Кенет еще не привык к внешне грубоватой обрядности воинской дружбы, и переживания его были наивно обнаженными, как у всякого новичка, не полностью лишенного ума и сердца. Отправляясь за хворостом, Аканэ довольно улыбался: вот если бы юный ученик вздумал вести себя наподобие самого Аканэ, его бы это здорово встревожило – в те ли руки он передал свое искусство?
– Всем нам сон был, – продолжал тем временем Толай. – Вот в тот самый день, когда ты освободил наши сны. И кто ты такой, и когда мы тебе пригодимся, и куда нам идти надо…
– Хоть бы мне кто словечко сказал! – вспыхнул Кенет.
– И почему говорить тебе ничего до времени нельзя, – невозмутимо закончил Толай.
Темнота была уже не вечерней, а ночной, усыпанной звездами: ночь быстро опускается на степь. И земля в степи остывает быстро. Кенет вертел головой, пытаясь обнаружить, куда запропастился наместник: его свистящее дыхание вызывало у Кенета тревогу. Наверняка ведь сидит прямо на голой земле, радостно вкушая прелести воинской жизни, – а к утру совсем разболеется!
– Эй, массаона! – долетел из темноты голос Аканэ. – Поди-ка сюда!
Кенет, не дослушав Толая, коротко извинился и стремглав помчался на зов. Просто так, чтобы поговорить, Аканэ звать никогда не станет. Значит, что-то произошло.
Наместник обнаружился поблизости от Аканэ. Сидел он возле костра не на сырой земле, а на скатке из теплого плаща – об этом позаботился Юкенна. И опять Кенет не успел даже порадоваться толком: все его внимание без остатка было отдано Аканэ и его очень странному спутнику.
Возраст его невозможно было определить даже приблизительно. Сильнее всего годы сказываются на движениях человека – но такой походки ни у молодых, ни у старых не бывает. Незнакомец ковылял, еле переставляя ноги, – а всем казалось, что он спешит куда-то, почти бежит, и отрешиться от этого ощущения никак не удавалось. Одеваются старики и юноши все-таки по-разному – но лохмотья неизвестного уже не имели ни цвета, ни формы. Любой профессиональный нищий с радостью отдал бы за такое отрепье половину дневной выручки, ибо оно столь явственно свидетельствует о тяжких страданиях, что затраты окупились бы с лихвой самое большее за час. Нет, ни по походке, ни по одежде не понять никак, сколько же лет незнакомцу. Не выдавало истинный возраст и его лицо. Под густой коркой запекшейся крови и склеенной терпким потом дорожной пыли ничего не разберешь. И уж тем более ничего нельзя было прочесть в его взгляде, кроме безумия и безумной боли. Едва ли этот человек был способен причинить кому-либо вред, но рассеянный взгляд Аканэ порхал вокруг него, а руки воина были готовы выхватить меч мгновенно.
– Кто это? – изумился Кенет.
– Понятия не имею, – ответил Аканэ. – Я наткнулся на него, едва отошел от костров. На лазутчика не похож, но… кто его знает! Бормочет что-то непонятное. Я решил, что тебе стоит на него посмотреть.
Незнакомец тем временем уселся прямо на землю, скрестив ноги. Но даже и тогда продолжало казаться, что он идет куда-то.
Кенет по-пастушьи присел на корточки рядом с ним и тихо окликнул, глядя не в глаза безумца, а слегка вбок, чтобы взгляд скользил по его лицу, но не впивался в зрачки.
– Кто ты? – спросил Кенет.
– Я молоток, – ровным голосом ответил неизвестный.
– Вот-вот, – кивнул Аканэ. – Именно это он и твердит.
– Молотки должны лежать дома, – таким же ровным голосом тихо произнес Кенет. – А ты почему не идешь домой?
– Я ищу гвоздь, – ровно и монотонно ответил безумный.
Кенет случайно встретился взглядом с незнакомцем, и ему показалось, что несчастный не просто продолжает идти в поисках неведомого гвоздя, но уже почти ушел.
