Хельмова дюжина красавиц. Дилогия (СИ) - Демина Карина (библиотека электронных книг .TXT) 📗

Сидят.

Иоланта в зеркало пялится, сама бледная, будто неживая, и тоже похудела, спала с лица… это от питания. Все ж кормили в королевской резиденции преотвратительно. Ничего, дома маменька на радостях вели пироги расчинить, и ушицу самолично сварит, батюшку задабривая, и достанет из подпола бутыль малиновой настойки, которую дед делает.

…ему надо будет отписаться.

Пригласить на свадьбу, которая — Лизанька была твердо уверена — состоится по всем правилам. Ибо побег побегом, а девичья мечта — девичьею мечтой. И должна же Лизанька показаться Себастьяновой родне красавицей… одобрят или нет?

Скорее всего, нет.

Особенно, когда Себастьян, титул возвращая, судиться затеет…

— О чем думаешь? — к Лизаньке подсела черноглазая акторка и, подобрав юбки, велела. — Не делай глупостей.

— О чем ты?

— Не знаю, — она пожала плечами.

Нехороша.

Как ее вообще к конкурсу допустили? И главное, зачем?

Смуглая. Черноглазая. Востроносая, вида хитрого, цыганистого… или и вправду Себастьяну родней, как о том писали?

Лизанька окинула акторку новым цепким взглядом. А ведь есть некое сходство, отдаленное весьма, но все же сходство… незаконнорожденная? Хорошо бы. От байстрючки откреститься проще, нежели от законной и признанной сестрицы. А этакая золовка Лизаньке без надобности. По ней видать, что нос свой длинный станет не в свои дела совать и чужую семейную жизнь рушить.

— Лизанька, Лизанька, — акторка покачала головой. — Экая ты… упертая. И бестолковая. В кого? Не понимаю.

Лизанька не стала отвечать, понадеявшись, что чернокудрая стервь осознает, сколь не в радость Лизаньке беседа с нею. А чтоб уж точно поняла, Лизанька повернулась к акторке спиной.

— Евстафий Елисеевич — человек замечательный, — стервь этакий Лизанькин маневр точно и не заметила. — А ты, милая Лизанька…

— Что, не замечательная?

— Увы, — акторка руками развела. — Будь у меня желание позлословить, я бы сказала, что ты, может статься, вовсе не его крови… вот у нас в городе историйка одна приключилась, весьма поучительного свойства. У дядечки приятель был, семьянин примерный… жена, детей ажно семеро… крайне положительный человек.

— Уйди! — прошипела Лизанька, которая не желала слушать поучительную историйку про крайне положительного человека и его семью.

Акторка лишь ближе присела, локон на пальчик накручивает и, знай себе, говорит.

— И жена у него была положительной, и дети, особливо дочери… дядечка мой, помнится, всегда их в пример ставил… всех, кроме одной. Нет, сперва-то думали, что и она положительная. Да только одним вечером девица эта взяла и сбегла из дому с офицером. Замуж выйти пожелала…

— И что в этом такого? — Лизанька дернула плечиком. — Все желают выйти замуж.

— Ничего такого… все желают, только редко кто дает себе труда подумать. Дядечка мой так говорил. Ей-то жениха родители нашли хорошего, состоятельного. Ан нет, не по нраву тот пришелся. Так вот она, сбегчи сбегла, а после вернулась, когда, значит, офицер этот, дрянной человечишко, игрок и бутозер, деньги ейные, которые она из дому прихватила, проиграл. И украшения ейные тоже проиграл… и вообще все проиграл, а расплатиться не сумел. Вот и застрелился…

Идиот.

Впрочем, Лизанька это мнение при себе оставила.

— Она ж утопла. Говорили, что от несчастное любви, дескать, жить без энтого офицера не могла, а как по мне, то просто от дури…

— То есть, любовь по-твоему — это дурь?

— Любовь? — брови Тианы приподнялись. — А разве ж я про любовь говорила? Она на озеро купаться пошла с сестрами, на солнышке полежала и в воду сунулася. Судорога возьми и прихвати. Как по мне, в том никакой любови нету, дурь одна. Это ж любому человеку, ежели он в своем розуме, понятно, что нельзя по жаре в ледяную воду лезти…

Лизанька поднялась, испытывая преогромное желание взять что-нибудь тяжелое, к примеру вон ту белую, в цветах, вазу и опустить на черную акторкину макушку.

Сидит.

Издевается.

Ничего, вот придет Лизанькино время, тогда и посмотрим, кто из двоих в дамках, а кто так, мимо пробегал… и ежели Боги к Лизаньке немилостивы оказалися, определивши эту девку в золовки, то… то Лизанька сделает все возможное и невозможное, чтоб дорогого Себастьянушку от пагубного влияния сестрицы оградить.

А пока…

— Оставьте свои поучительные истории себе, — сказала Лизанька и поднялась. — А у меня голова от них болит…

— И у меня, — пожаловалась Иоланта, касаясь пальчиками висков.

Богуслава поморщилась.

Нахмурилась Ядзита.

— Погода меняется, — Мазена вертела в пальчиках подвеску с крупной черной жемчужиной. — На грозу частенько бывают недомогания…

Все с ней согласились, и в гостиной воцарилась тишина.

— Я… пожалуй, пойду прилягу, — сказала Лизанька, задержавшись в дверях. Не то, чтобы ей требовалось разрешение, но уходить просто так показалось невежливым.

И обидным, потому как вряд ли бы кто-то в гостиной обратил бы внимание на Лизанькино отсутствие… разве что папенькина акторка, не спускавшая с Лизаньки глаз.

Чтоб ее…

Лизанька мысленно пожелала акторке свернуть шею и все-таки удалилась.

В комнате ее ожидал сюрприз: на туалетном столике, у зеркала стояла коробочка.

Черная.

С короной на крышке.

А внутри, когда Лизанька крышку откинула, скрывалось кольцо.

Красивое.

С квадратным алмазом бледно-желтого колеру, крупным, аккурат таким, каким и должен быть камень на обручальном кольце. И Лизанька, не сумев сдержать победное улыбки — ах, все же не обмануло сердце, и нашел любимый Себастьянушка способ сделать ей подарок — кольцо примерила.

В пору пришлось. Село, как родное, только палец холодом обожгло. И еще отчего резко запахло сандалом… странный запах, пожалуй неприятный. От него и вправду голова закружилась, молоточки пульса застучали в висках… захотелось прилечь.

Закрыть глаза.

Погрузиться в сон, который избавит и от забот, и от смутного неясного беспокойства, овладевшего Лизанькой.

Руки холодели.

И сердце билось быстро-быстро, нервно, того и гляди вовсе выскочит. И Лизанька, не умея успокоить себя, трогала, пересчитывала перламутровые пуговки платья… надо выждать… минут десять… или пятнадцать… уже смеркается и на часах четверть десятого… поздно и будь панна Клементина по-прежнему на страже нравственности конкурсанток, Лизанька не рискнула бы.

Повезет.

Должно же ей, дочери познаньского воеводы, одержимою высоким чувством любви, повезти?

Если вдруг встретится кто, Лизанька скажет, что решила выйти на крылечко, воздухом подышать… имеет она права на свежий воздух? Имеет! И с полным осознанием того, что вот-вот свершится, Лизанька решительно двинулась по коридору.

Блеснули во мраке часы, показалось, зловеще, и Лизанька скрутила фигу, отгоняя зло… дверь входная, массивная отворилась беззвучно. И лишь оказавшись по ту сторону порога, Лизанька выдохнула с немалым облегчением: повезло.

Вышла.

Глянула на заветное колечко, смелости набираясь.

Теперь-то уже недалече… сбежать по ступенькам, найти в себе силы задавить робкий голос сомнений, каковые все ж таки прорастали в душе. Но Лизанька решительно двинулась по дорожке к условленному месту. Она заставляла себя идти, хотя вся ее натура, верно, взбудораженная рассказами акторки, требовала немедля вернуться.

В комнату.

В Лизанькину светлую уютную комнату, в которой слышны тяжелые удары часов… и зеркало сторожит Лизанькин покой… и покой этот будет вечным, ежели Лизанька…

…кольцо сдавило палец ледяным обручем.

— Ах, моя дорогая! — Грель ждал ее и, подхватив, прижал к груди, в которой тревожно ухало сердце. — Я так безмерно счастлив!

В этот момент Лизанька, которая в теории должна была бы тоже испытывать всепоглощающее счастье, хотела лишь одного: вывернуться из цепких Грелевых рук.

— Я до последнего мгновенья не мог поверить! — он расцеловал Лизаньку в щеки, щекотнув усами. — Идем же! Скорей! Нас ждут!