Станция Солярис - Корепанов Алексей Яковлевич (чтение книг txt) 📗
Хари подошла ко мне и произнесла, в упор глядя мне в лицо:
– Нет. Это потому, что я тебе мешаю, Крис. Я же вижу, хоть я и не психолог.
– Ну что ты, Хари, – пробормотал я. – Просто я… просто у меня… – я никак не мог подобрать слова.
– Ладно, Крис, – она грустно усмехнулась. – Не надо придумывать.
Постараюсь быть незаметной.
Она, обойдя меня, направилась к двери. Я, проглотив горький комок, пошел следом.
Не обменявшись ни единым словом, мы прошли по коридорам и поднялись на обзорную площадку. Там никого не было. Красный туман все так же застилал поверхность океана, он еще больше сгустился и напоминал кисель; котлованы становились все шире и глубже, туман на их дне продолжал медленно вращаться, но пока не видно было там, в глубине, привычных буро-черных волн.
Мы спустились на ярус, где находилась лаборатория Сарториуса: во-первых, я хотел заглянуть на кухню – вдруг доктор сидит там, устроив
для себя длительное пиршество? Во-вторых, за то время, что мы с Хари бродили по Станции, он мог вернуться в лабораторию.
Кухонные столы просто поражали своей абсолютной пустотой; дверцы настенных шкафчиков были плотно закрыты – казалось, здесь, на кухне, веками не ступала нога человека…
Зато дверь в лабораторию была приоткрыта – это я увидел еще издалека.
Мы подошли к ней и я громко произнес:
– Доктор Сарториус, это Кельвин. К вам можно? Я не дождался вашего звонка.
Ответа не последовало. Ввглянув на молча стоящую рядом Хари, я открыл дверь еще шире и вошел во владения физика.
Первое, что бросилось мне в глаза в этом светло-голубом зале – пустота на письменном столе; в этом смысле он почти не отличался от столов, стоящих на кухне. С него исчезли стопки книг и дискеты, исчез зажим с детскими рисунками, и одиночество дисплея разделял только листок белой бумаги, аккуратно положенный в самый центр столешницы.
Почувствовав в этом какой-то подвох, я, ступая почему-то очень осторожно, чуть ли не на носках, начал приближаться к столу, окинув взглядом лабораторию и убедившись, что Сарториуса в ней нет.
Это была какая-то записка, всего два слова. Еще не дойдя до стола, еще ничего не прочитав, я ощутил смутную тревогу. Сразу же вспомнилась адресованная мне предсмертная записка Гибаряна, которую я нашел в его шкафу.
Упираясь руками в столешницу, я вновь и вновь перечитывал два этих коротких слова. Нет, эта записка отличалась от записки Гибаряна. Та носила следа спешки и имела адресата; эта не адресовалась никому и была написана крупными, ровными, словно по линейке, почти печатными буквами.
Хари за моей спиной тихо охнула:
– Как это, Крис?
Я молчал и все перечитывал и перечитывал эти два слова: «Ухожу навсегда».
7
Наш вертолет летел навстречу солнцу над бескрайним красным полем, совершая очередной, все более расширяющийся виток вокруг Станции.
Очередной бесполезный виток. Снаут занимал место пилота, Хари я усадил в кресло рядом с ним, а сам устроился позади нее на откидном сиденье – хоть машина и была рассчитана только на двух человек, конструкторы все же добавили на всякий случай одно дополнительное место. Мы были облачены в ярко-красные полетные комбинезоны с кислородными масками, висящими на груди, – в герметично закрытой кабине вертолета нормально дышалось и без масок. Снаут держал машину на высоте двадцати метров от красной клубящейся массы и осматривал пространство перед собой; Хари вела наблюдение по правому борту, а я старательно глядел в противоположную сторону. Время от времени вертолет нырял в гигантские воронки, пронизавшие таки толщу тумана до черной, с кровавым оттенком, колышущейся поверхности океана, и мы всматривались в свои сектора с удвоенным вниманием – но все было тщетно. Туман и волны – и больше ничего…
Мы со Снаутом грубейшим образом нарушили инструкцию, покинув Станцию вместе и не оставив на ней ни одного человека. Но нам было не до инструкций – где-то там, в этом тумане, пропал доктор Сарториус, железный, несгибаемый и целеустремленный доктор Сарториус, способный регулярно бриться и чистить ботинки даже в такой ситуации, когда, по словам Снаута, на восьмерых оставалось только пятьсот килограммов кислорода…
Обнаружив его записку, я, забыв о Хари, бросился разыскивать Снаута.
Хари еле поспевала за мной, я слышал за спиной ее прерывистое дыхание, но, не оборачиваясь, быстро шагал к ремонтной мастерской, надеясь, что он, может быть, возится там со своим кибернетическим хламом. В мастерской Снаута не оказалось, но, позвонив оттуда в его кабину, я, наконец, застал кибернетика на месте.
– Сарториус, – коротко сказал я, поднеся к экрану записку.
Снаут был трезв и хмур. Прочитав лаконичное безумное сообщение Сарториуса, он громко выругался и осекся, заметив Хари.
– Идите в операторскую, я сейчас.
Спустившись по лестнице, мы с Хари вошли в круглое помещение операторской. Буквально следом за нами туда ворвался Снаут в расстегнутой рубашке. Не глядя на нас, он устремился к пульту и начал с размаху тыкать в разноцветные клавиши чуть ли не всеми пальцами сразу.
В течение нескольких секунд он выяснил, что в ангаре не хватает одного вертолета, и что этот вертолет – двухместный «одуванчик» – стартовал с взлетной площадки еще ночью, почти пять часов назад, как свидетельствовало информационное табло.
Затем Снаут ввел в действие программу торможения с последующим переводом Станции на обратный курс и остановкой в точке старта «одуванчика».
– Теперь связь, – сказал он, не дожидаясь подтверждающего сигнала, и быстрым шагом направился к выходу из операторской, добавив на ходу: – Сукин сын!
В помещении радиостанции мы с Хари вновь оказались в роли наблюдателей, потому что Снаут молниеносно проделал все сам: врубил связь и запустил локатор.
Впрочем, все его манипуляции оказались напрасными: Сарториус на запросы не отвечал, а экран локатора оставался пустым. Еще раз выругавшись, Снаут бросил: «К вертолетам!» – и мы поспешили на взлетную площадку; вертолеты были более маневренными и быстрыми, чем сама Станция, и гораздо лучше подходили для экстренных поисков.
И я, и Снаут прекрасно понимали, ЧТО в данной ситуации может означать отсутствие радиосвязи и девственно чистый экран локатора. И кислорода у Сарториуса должно было уже оставаться в обрез. Но мне, как, наверное, и Снауту, и в голову не приходило отказаться от попытки отыскать пропавшего физика. Даже если шансы наши были ничтожно малы.
Даже если никаких шансов не было…
Вглядываясь в плывущие под вертолетом завихрения красного тумана, я отчетливо представлял себе, как поступил Сарториус: взлетел, увел вертолет от Станции и, выключив двигатели, рухнул в океан. Я почти не сомневался в соответствии действительности этой рисовавшейся мне картины. А за то время, что мы провели в поисках, я, как мне думалось, определил и мотивы этого страшного поступка, которого никак нельзя было ожидать от Сарториуса; скорее уж, так мог бы поступить я или Снаут, но только не он – железный и несгибаемый…
Все дело было в «госте» Сарториуса… и в Хари. В возвращенной мною Хари. Вероятно, Сарториус, как и я, и Снаут, тоже однажды избавился от своего «существа F» подобным образом, заманив его в ракету и запустив в космический простор вокруг Соляриса. Увидев вчера Хари и поговорив со мной, когда мы с ней были в библиотеке, он понял, что тоже может вернуть своего «гостя», чьи рисунки лежали у него на столе. Я не знал, чем он был для Сарториуса, хотя и догадывался… И вот тут-то он и оказался в той ужаснейшей ситуации, когда обязательно нужно делать выбор из двух исключающих друг друга возможностей, и каждая возможность по-своему нежелательна. Отказавшись от мысли вернуть «гостя», он всю оставшуюся жизнь клял бы себя за то, что смалодушничал и не сделал то, что было буквально в его руках. А если бы он вернул «гостя»… Неотвязный, никогда не взрослеющий маленький ребенок, постоянно путающийся под ногами, требующий внимания и мешающий – вот оно, главное! – без конца мешающий работать. И этим сказано все…
