Сборник "Чистая фэнтези" - Олди Генри Лайон (бесплатная библиотека электронных книг TXT) 📗
Странное дело: сейчас обер-квизитор вполне разделял позицию стратега Черного Аспида.
Боль сгинула так же внезапно, как и накатила. Отирая холодный пот, выступивший на лбу крупными каплями, барон осторожно тронул языком многострадальный зуб.
— Спасибо, сударь. Теперь я понимаю, почему за вами гнались.
— К сожалению, финальный всплеск боли является необходимым компонентом лечения, — сухо откликнулся молодой горбун. — В противном случае я не смог бы восстановить потраченный запас маны, и мои усилия не увенчались бы успехом. Вы совершенно здоровы, ваша светлость.
— Весьма благодарен.
— Полно! Это я вас благодарить должен. Спасенная жизнь и вылеченный зуб — согласитесь, есть разница?
Они вышли в общую залу, где застали Коша Малого с Икером Тирулегой: хомолюпус и загадочный старик оживленно беседовали. Возле них на столе громоздилась батарея кувшинчиков, по большей части пустых.
— Господа, смею напомнить, нам завтра рано вставать. Клиенталь! Где клиенталь?! Сударю Кугуту необходима комната на ночь.
— А если они вернутся? Стражники? За мной?!
— У меня топчан свободный есть, — вмешался Кош. — Слышь, зубарь, айда ко мне дрыхнуть! Я тебя обороню, ежли что…
К изумлению обер-квизитора, Рене не стал обижаться на «зубаря».
Наверное, понял: бесполезно.
Барон с удовлетворением кивнул и отправился спать.
SPATIUM XIV. СОН В ОСЕННЮЮ НОЧЬ, или ЧУЖАЯ ДУША В ПОТЕМКАХ
…ты спишь.
Светлость приглушила свет, пальцами задавив робкий огонек свечи; светлость изволит почивать, отдыхая, пока из-за небокрая не встанет иная, куда более яркая светлость.
Чш-ш-ш…
…Тесная каморка без окон и дверей. Серый свет капает из мелких, незаметных для глаза трещинок в стенах, отчего в каморке царят вечные сумерки. Три крохотные старушечки (сестры?) заняты делом. Одна прядет нить, журча веретеном. Главная, суровая нить на конце раздваивается, растраивается, расходится мириадами зыбких ниточек. Вторая старушечка распутывает эти паутинки, давая возможность свободно исчезать в стенах, в светоносных трещинках, куда ниточки уходят, как рыболовные снасти — в воду. Третья бдительно следит за обрывами, то и дело подвязывая, сращивая, сплетая по-новому. Кажется, сестры беседуют за работой, но слов не разобрать. Кроме деревянной прялки и трех старушечек, в каморке больше никого нет.
И ничего нет.
И никогда не бывает.
Работа у старушечек однообразная, но наблюдать за ними не надоедает. Хотя и за пределами каморки есть много интересного. Если просочиться сквозь трещинки наружу, становится видно: каморка и не каморка вовсе, а черно-белый шарик, чуть сплющенный по бокам.
Красивый.
Нити старушечек тоже черно-белые. Они пушистым венчиком, словно волосики над головой ребеночка, клубятся над шариком, тянутся во все стороны, разделяются, истончаются — но если хорошенько прищуриться, можно увидеть чудеса. Сначала нити пронзают радугу, в которой шарик спит, будто в коконе; пронзают, пьют цветную водичку — и сами становятся разноцветными. Дальше начинается сияние, как на картинах вокруг пророков, святых и великих магов древности. Только здесь оно живое, а не нарисованное, и куда ярче — глаза слепит. Поэтому надо еще больше щуриться, чтоб не слепило.
Некоторые ниточки заканчиваются в радуге, некоторые — в сиянии. Но часть самых упрямых ползет дальше. Из сияния — в переливчатые струи (зелень, охра, морская синь, а иногда — бурая, противная грязюка). Из струй — в пятна теней, которые движутся, бегают шустрыми паучками; и еще к маленьким фигуркам-куколкам, и к большой статуе, которая бывает разная. Золотая, серебряная, железная или бронзовая, каменная или глиняная, а то и просто дубовая; есть прямо как живые, до последней морщинки, до последней складочки на одежде, а есть — тяп-ляп, топором рублены, будто чумчанские идолы-болванчики.
А колокольчики! веретенца! мешочки, светлячки, змейки… Только надо помнить, что в сердцевине, как лилия в пупке Добряка Сусуна, крутится-вертится черно-белый шарик.
Там старушечки с пряжей сидят.
…У меня всегда так. Я сначала каморку со старушечками вижу, потом — шарик с ниточками, потом чудеса и лишь потом возвращаюсь. И вижу, что это папа, или мама, или тетя Ингрид, или дядя Освальд к папе в гости пришел, или еще кто.
Люди все так изнутри устроены.
…Свеча, потрескивая, догорает, чадит, пламя дергается, буквы расплываются перед глазами. Я еще плохо понимаю умные слова, но, кажется, вот оно! В памяти всплывают кожаные переплеты книг. «Синонимия аспектов микрокосма» Бальтазара Дотошного, «Семантика связей на уровне эасов» Сальватора Лонге-Тролля, «Тонкие тела: от Канденции до Умбры» Орфеуса фон Шпрее — если бы не они, мне бы ни за что не продраться сквозь мудреную риторику Огастиуса Драбины в «Комбинаториуме Начал». Но имея отца-архивариуса и доступ в закрытые для рядовых посетителей хранилища скриптория…
Чадит, трещит свеча…
…Когда он вошел? Статный красавец, он словно минутой ранее перешагнул раму портрета кисти Винсента Гольфайне: камзол бордового атласа, темные чулки плотно облегают стройные мускулистые ноги, церемониальная шпажка, игрушка с изящной рукоятью. И все эти подвязки, брыжи, буфы, золотые пряжки на туфлях из кожи молодой виверны… Безукоризненно! Льняные локоны парика свободно падают на плечи. Породистое, удлиненное лицо аристократа — вежливая маска, из-за которой глядит плохо скрываемая, зато естественная скука.
Зачем он здесь?
Откуда?
Ах да, наверху в разгаре торжество по поводу трехсотлетия университета! Наверняка кто-то из знатных меценатов. Конечно же, его пригласили — как иначе? — и ему быстро надоело общество ученых мужей, сухарей и педантов…
Смотрю на гостя.
Наверное, так смотрели бы на меня три старушечки из каморки, если бы однажды увидели.
— В этих подвалах? Во тьме кромешной? Дитя мое, убегая от суеты, я не думал, что застану здесь живую душу. Там. наверху, праздник, огни, скоро начнется фейерверк…
Зажат в сильной руке, трехглавый змей дышит язычками пламени.
Подсвечник.
— Но ведь и вы сбежали от огней во тьму? Не правда ли, ваша?.. — заканчиваю вопросительной паузой, ибо не знаю, как обращаться к незнакомцу.
— Ваше! — смеется он. Белые зубы, румянец на щеках и неожиданно грустные лучики в уголках темных, внимательных глаз. — Разрешите представиться: наше сумасбродное высочество, герцог д'Эстремьер. Для близких друзей — Губерт, для насмешников и подхалимов — Губерт Внезапный.
Превращаюсь в камень.
— Чем занимается мой просвещенный собеседник в уединении? Вызывает духов из бездны? Пишет историю Отечества? Наслаждается тишиной?
— Размышляю над сутью вещей.
— Вот как? Удивительно! В глуши пыльных архивов… И в чем, позвольте полюбопытствовать, мой рассудительный собеседник видит оную суть?
— Если это действительно интересует ваше высочество… Овал Небес!
Он слушает.
«Омфалос, как одно из космических начал человека, тесно связано с элементалями Земли — это пуп, начало укоренения и роста зародыша, вплоть до полнообъемной личности. Омфалический культ — культ жертвенности, связанной с вращением во времени, с Кругом Судьбы, смерти и рождения. В отличие от фаллического культа, символизирующего нисхождение снаружи вовнутрь, назначение омфалических связей — обратное…»
…Рыцари в млечно-белом: тролли-снеговики из свиты Ледяной Императрицы. Рыцари в угольно-черной броне: смоляные плащи полощутся на ветру.
Двор разделен на две половины: черную и белую.
— Свет и Тьма!
— Добро и Зло!
— Виват магистру Хендрику!
Помоги мне, Вечный Странник! Дай силы не расплакаться, не расхохотаться в голос. Так они понимают суть бытия, основу Мироздания, философию двух Единств, в сокровенной глубине рождающих Омфалосы, пуповину личности, крохотный шарик, каморку со старушечками… Наивный фарс, балаган, двуцветный маскарад, серьезные мины на полудетских лицах — еще бы! дали прикоснуться к Великой Тайне! теперь мы Посвященные!
