Хождение Восвояси (СИ) - Багдерина Светлана Анатольевна (читать книги полностью без сокращений txt) 📗
– Исполненный до краев, как кувшин после дождя, благодарности и уважения к тэнно, снизошедшего до скромного слуги четырех сокровищ кабинета, я с нижайшим своим почтением готов поведать его величеству, что сей монументальнейший труд в эфирной области сновидений открыл моему пытливому разуму.
– Э-э-э… Да, пожалуйста, – с видом человека, пристукнутого из-за угла пыльным мешком, пробормотал Маяхата.
– Раньше, до обладания сей премудрой книгой, я бы сказал, что это – послание от неугасимой Мимаситы, предупреждающее его величество о том, что даймё Яри-сан, Ори-сан и дайёнкю Чаёку Кошамару должны находиться при нём неотступно, дабы темные крылья беды не коснулись даже его тени. Но теперь я далек от подобного примитивизма. Надо смотреть будущему в глаза, а не искать его в своем отражении в луже!
Сагу пробежал взором по бумаге, исписанной колонками аккуратных иероглифов, и торжествующе улыбнулся:
– Смотрите, ваше величество, Ори-сан, Яри-сан. На самом деле всё просто! Долгий темный путь и свет в конце символизирует появление человека на свет… из… из…
Не дочитав, он отчего-то осёкся и смутился.
– Э-э… это не интересно. Давайте посмотрим дальше. Женщина. Красивая… Как говорится, нет ничего лучше красивой женщины, кроме очень красивой женщины. Ага, вот! Мужчине встретить красивую женщину – желание разделить с ней… э-э-э… кхм… – румянец на его щеках стал на оттенок темнее, пальцы затанцевали, перематывая свиток. – Ладно, дальше. Звери. Вот. Давайте лучше про зверей. Люблю зверушек, так сказать… Ага. Дикие звери символизируют страстное со…ити… кхм. А если звери хотели напасть на мужчину, значит, он опасается последствий… своей неразбор…чивости… в э-э-э…
– В чем-в чем? – не понял император, но на Сагу внезапно опустился приступ не только красноты, но и глухоты.
– А что означает широкая прямая тропа? – полюбопытствовала Лёлька, безуспешно пытавшаяся заглянуть через локоть придворного в таинственный свиток.
Глянув в текст, Сагу заалел еще сильнее, и с видом утопающего, хватающегося за хвост ската, воскликнул:
– Давайте посмотрим лучше про свет! Что может быть безобиднее и понятнее света! Вот, пожалуйста! Свет – это ваше стремление к экспериментам в области… Нет, вот тут лучше! Много света – вы любвеобильны и у вас множество… множество…
– Попробуйте "темнота", Сагу-сан, пожалуйста, – с придыханием попросил Сада Мазо.
Перевраки, багровый, как закат над помидорным полем, бросил один взгляд на искомое понятие и сунул свиток ему в руки.
– Попробуйте сами. Я вам его дарю. Деньги отдадите, когда вернемся.
– А как же толкование моего сна? – Ярик с упреком глянул на придворного, и тот потупился:
– Простите, Яри-сан. Полагаю, мне стоит вернуться к мудрости традиционных вамаясьских сонников. Они бы истолковали ваше видение как послание от неугасимой Мимаситы, предупреждающее его величество о том, что вы с Ори-сан и дайёнкю Чаёку должны находиться при нём неотступно, дабы темные крылья беды не коснулись даже его тени.
– Простое в сложном, сложное в простом, – император покачал головой. – Я всегда поражался вашему искусству толкователя, Перевраки-сан.
И не давая вельможе в полной мере насладиться практически заслуженным комплиментом, продолжил:
– Пришлите, пожалуйста, ко мне эту девушку. А по дороге поглядывайте, не попадется ли нечаянно в кустах синхрофазотрон. Нам так не хватает добрых примет…
К вечеру Маяхате начало казаться, что Вечные притащили из Рукомото как минимум три десятка мальчиков и девочек, и все они решили не давать бедному правителю Вамаяси ни сна, ни покоя. Если юный даймё отлучался, то при тэнно оставалась его сестра, сверлившая взором всех приближавшихся к нему так, что искавшие аудиенции у императора не могли думать ни о чем ином, кроме как побыстрее убраться восвояси [220]. Если княжны не было рядом, то княжич занимал позицию неподалеку с видом самым воинственным. Они сидели с ним в носилках, разделяли трапезы и перекусы, поддерживали разговор или просто не вмешивались, делая вид, что их тут нет – но постоянно располагались поблизости. А подле них неотступно находились Чаёку, Отоваро и Хибару.
На неуверенный намек императора [221], а не отбыть ли им в свои покои, потому что он имеет привычку храпеть самым пронзительным образом, Ивановичи ответили, что счастье и удача тэнно всея Вамаяси не идут ни в какое сравнение с их комфортом или отсутствием оного. Завершилось всё тем, что Маяхата, почти всю ночь не сомкнувший глаз из-за громового храпа Иканая, под утро на цыпочках выбрался из своей комнаты, прокрался в бывшие апартаменты лукоморцев, и безмятежно продрых там до позднего утра.
Кроме этого побега всё было бы хорошо и по плану, бальзам на хитроумное Лёлькино сердце – если бы не Чаёку. Осунувшаяся и молчаливая, несмотря на все попытки лукоморцев развеселить, приободрить или хотя бы выяснить причину ее хандры, она походила на себя прежнюю, как тень на своего человека. Ее лицо – теперь напудренное, с кроваво-красными губами бантиком и нарисованными над глазами точечками бровей [222], как у столичных модниц, было неподвижно, словно маска, взгляд редко отрывался от пола, руки стискивали веер, точно тот пытался вырваться, а с первым сказанным ей словом Ивановичи едва не начали заикаться, решив, что зубов у нее не осталось ни одного. Развеселившийся император пояснил, что чернение зубов с недавних пор при дворе среди некоторых дам – ультразвуковой писк моды, но ребят это не успокоило, чтобы не сказать, наоборот.
– Прежде она так никогда не штукатурилась! – встревожено прошипела Лёлька на ухо брату при первой возможности.
– И с зубами у нее тоже было всё в порядке! – так же ответил ей Ярик.
– И веер она раньше не мучила!
– И разговаривала, и улыбалась, и смотрела не под ноги!
Сошедшись в определении симптомов, консилиум Ивановичей переглянулся: пора ставить диагноз. Но какой?
– После прибытия в городок Вечных с ней что-то произошло, – сделал попытку Яр.
– Нет, не после. Она покинула нас еще до выезда из Якаямы, помнишь? – нахмурилась девочка. Княжич помнил и сделал вторую попытку:
– Когда осматривали армию, она уже была не с нами, а с Тараканом и Кошамару-старшим. Помнишь?
Лёка кивнула. Помнить-то она это вспомнила, но вот должного внимания тогда не уделила, а похоже, зря.
– И с Забияки она, кстати, не разговаривает тоже, не только с нами, – пробормотала она задумчиво. – А тот скоро по жизнерадостности на нее похож будет.
– Угу… – признал мальчик правоту сестры. – И что это значит?
– Это значит, что в Якаяме ночью случилось что-то, отчего она стала такой, – проговорила Лёлька и умолкла, понимая, что вывод по глубине был так себе.
– Что?
– Если бы я знала!
– А может, у нее самой спросить, что произошло? – осенила Ярослава свежая мысль.
– Не скажет, – вздохнула девочка.
– Если деликатно поинтересоваться – скажет!
– Вот и поинтересуйся, если такой умный! – уязвленно буркнула она.
– Не умный, а деликатный!
– Тем более, – невинно согласилась сестра.
И интересоваться пришлось всё-таки ему.
На вопрос, предварённый долгими покашливаниями, вздохами и мычаниями [223], не болит ли у нее что-нибудь, озадаченная Чаёку ответила, что всё хорошо, спасибо. Развивая успех, мальчик спросил, ли не умер ли у нее кто из родных, не сгорел ли дом.
– Спасибо, что интересуетесь, Яри-сан. У меня всё хорошо, и у моих близких тоже, – тихо произнесла девушка и снова ушла в себя.
И тут Ярик понял, что он всё-таки не деликатный, и даже не умный, потому что взял ее за рукав, заглянул в глаза и спросил:
– А отчего тогда вы с Забияки не разговариваете, и с нами?
Он ожидал какой угодно реакции, но что Чаёку закроет лицо руками и бросится прочь предположить не мог.
