Поверженные правители - Холдсток Роберт (книги без регистрации полные версии .txt) 📗
Уже несколько лет коритани жили в мире с западными соседями. Вортингор ребенком воспитывался как приемный сын у отца Урты в Тауровинде. Он был двумя годами старше Урты. В то время, когда они вместе жили в доме правителя и охотились на равнине Воронов Битвы, оба на равных «насчитывали удары», что означало коснуться противника в, казалось бы, смертельной схватке, не нанося ран. Хотя старшего мальчика это равенство, вероятно, унижало, их связала крепкая дружба, сохранившаяся и во взрослой жизни. Дружбу эту разрушил спор из-за стада, пасшегося у реки между их землями, так как неясно было, кому она принадлежала. Война — обычная череда стычек — продолжалась два года и унесла несколько жизней. Но дружба одержала верх. Междоусобицу разрешили единоборством лучших воинов и обменом щитов, коней и рабов равной ценности. На сей раз мир удалось сохранить.
Но сейчас в землях коритани царила тревога на грани паники.
Когда военный вождь Бренн призвал героев из владений кланов помочь ему свершить акт возмездия — в великом набеге на Дельфийский оракул в Греческой земле, — воины Вортингора, как и Урты, дружно откликнулись. Они преодолели море, чтобы влиться в войско, расположенное на реке Даан. Войско это готовилось двинуться к югу, чтобы захватить и разграбить все земли на своем пути. Великий поход, как его впоследствии назвали, оказался победоносным, но победители обнаружили, что манившие их сокровища Дельфийского оракула разграбили задолго до них. Большинство вернулись домой разочарованными и израненными в боях.
Однако самый их уход, когда надежда еще звучала песней радости, привел к переменам в их землях — переменам пугающим и странным, а в случае с Уртой — горестным.
Урта, вернувшись домой, нашел свою страну опустошенной: покинутой и разграбленной. Его твердыню захватили и сожгли, многие из его друзей — и один из сыновей — погибли.
Перемены в стране коритани оказались столь же безрадостными, но более загадочными. Все живое пропало из лесов, вся рыба — из рек и ручьев, одни только птицы собирались все более густыми стаями. Вороны гадки на вкус, зато даже ребенок может стрелой сбить одну из этих падальщиц на лету. Природа такого запустения сама по себе представляла загадку.
Но далее, по мере того как герои и простые воины удалялись к востоку, чтобы пересечь океан и земли в устье реки Рейн, в рощах стали появляться деревянные подобия ушедших. Несколько ночей они завывали, ужасными звуками отпугивая Глашатаев, когда те приближались к святым местам, после чего рассеивались под покровом темноты по всем землям: одни застывали на опушке леса, другие — в чаще, иные — в узких ложбинах, а иные — на вершинах скал. Здесь они опускались на одно колено, прижав к торсам оружие из древесины дуба, и вновь застывали холодным деревом.
Эти изваяния были точным подобием людей, участвовавших в набеге на Дельфы.
Урта кое-что слышал об этом, но хотел бы знать больше. Теперь, когда он приближался с отрядом к восточным склонам крепостного холма, любопытство его разгоралось все сильнее.
Истуканы выглядывали из зарослей, уже обвитые вьюнком, порой покосившиеся, помеченные и изрезанные крестами и спиралями, увенчанные увядшими цветами или рваными красными платками. То же обнаружилось под прибрежными ивами у реки. Здесь было меньше изваяний, и вороны и прочие птицы отметили их по-своему, так что на некогда гордых лицах виднелись густые белые потеки.
И все же чья-то безумная, неумелая рука продолжала трудиться над этими коленопреклоненными людьми.
Урте прежде всего пришло в голову, что они превращены в памятники погибшим и что родные приходят отдать им последний долг.
Он был лишь наполовину прав. Вортингор нарисовал более полную картину. Но сперва он приветствовал гостей, накормил их и напоил крепким сладким вином, найденным среди обломков торгового судна с востока, разбившегося у берегов его владений, и усладил их слух песнями и стихами старейшего и славнейшего певца — бритоголового, безбородого человека по имени Талиенц. Талиенц пришел из-за серого моря, откуда-то с юга, и попал в плен. Вортингор избавил его от смерти на переломе зимы ради его талантов, разнообразных и часто забавных.
Талиенц занимал место на одной скамье с Вортингором, советниками вождя и женщинами-старейшинами. Урта подметил, что, слушая речь Вортингора, бард, прикрыв глаза, шевелил губами, вероятно заучивая беседу наизусть.
— У тебя хороший сын, — сказал Вортингор, поднимая чашу с вином за мальчика. — Глаза его говорят мне, что он видел смерть и что он сошелся с нею. И победил ее, коль скоро он здесь.
Урта тоже поднял чашу.
— Мальчишке немало досталось…
— Я могу говорить за себя! — вдруг перебил Кимон, вскочив на ноги и гневно глядя на отца.
Урта удивился такой грубости, но сдержанно ответил напрягшемуся всем телом сыну:
— Нет, не можешь!
Кимон, разрываясь между юношеской гордыней и пониманием своего места, не сразу сумел заговорить. Наконец он сказал:
— Я знаю, мне еще предстоит принять вызов, но никто не оспорит, что я совершил уже достаточно, защищая свою крепость, и могу говорить.
— Нет! Не можешь. Сядь.
Кимон помедлил ровно столько, чтобы показать свое недовольство словами отца, и сел. Он скрестил ноги и склонился вперед, уставившись на спящего мастифа у ног Вортингора. Вортингор с минуту разглядывал мальчика, затем кивнул.
— Я сам очень охотно послушал бы тебя, Кимон. Но твой отец, мой добрый друг, прав. Посуди сам. Не сомневаюсь, тебе есть что сказать и есть что предложить. Но в пристойное для того время и подобающим образом.
— Ты очень любезен, — пробормотал Кимон.
— Да. И у меня есть племянник — такая же горячая голова, как и ты. Его нет здесь сейчас, но вы скоро встретитесь. — Он откинулся назад. — Родных сыновей я потерял, всех троих. Они были старше тебя, но не намного. Убиты тогда же, когда погиб твой брат Уриен. Ты помнишь его?
— Уриена? Конечно. Он сражался как мужчина и пал под ударами меча. Меня же, скулящего, собаки уволокли в безопасное укрытие.
— Благодари за то Доброго Бога, — сказал Вортингор. — Теперь перед тобой долгая жизнь.
— Но не собачья жизнь!
— Те собаки, — с упреком обратился к сыну Урта, — были моими любимцами. Один погиб, пытаясь отбить у убийц твоего брата; две другие спасли тебя и твою сестру. Псы, мальчик! И отважные, как герои. Если я завтра умру, они станут твоими.
— Я приму их с радостью, — проворчал Кимон. — Они стары, но я приму их с радостью.
Минуту отец и сын мерили друг друга взглядами.
Кимон заговорил:
— Я буду псом, столь же добрым, быстрым и бесстрашным, как твой пес Маглерд, спасший меня, и Углерд, спасший Мунду. Я стану псом своего отца и стану гордиться этим.
Тогда Урта сказал с горделивой улыбкой:
— У тебя еще будет случай показать себя, Кимон. Слишком много случаев. Еще долго после моего ухода.
— Я с нетерпением жду того времени! Случая, — поспешно добавил он, — а не времени, когда ты уйдешь.
Вортингор расхохотался, расплескивая вино из чаши.
— Потратить столько времени — и проделать такой дальний путь — только ради семейной ссоры и примирения? Ну, если тебе больше ничего не нужно, Урта…
Мир был восстановлен.
Разговор перешел на предвестия перемен: явления из прошлого, возникающие в последнее время.
Вортингор тихо сказал что-то одному из своих советников, и тот вышел из зала, чтобы вернуться несколько минут спустя с помощником. За собой они волочили низкую тележку с распластанным на ней исковерканным деревянным истуканом. Фигура в предсмертном крике одной рукой вцепилась себе в грудь, другую сжала в кулак. Воистину изображение умирающего воина в смертной муке: глаза полуоткрыты, рот разверст, голова запрокинута назад, оружие еще висит на поясе и за спиной.
— Это Морвран, — понизив голос, проговорил Вортингор.
— Один из ваших Мертвых?
— Нет. Один из наших живых. Морвран вернулся из Греческой земли, от пустого оракула в Дельфах.
