Старичок – бодрячок, или хроники попаданца (СИ) - Борискин Александр Алексеевич (читать хорошую книгу полностью .TXT) 📗
Глеб Петрович, в какой уже раз просматривал местные газетки в разделе объявлений о сдаче и продаже жилья. Ни за одно не цеплялся глаз, пока, в самом конце не углядел одно, напечатанное маленькими буковками и всего в две короткие строки:
— «Сдаётся дом, возможен выкуп. Торг — тоже. Варсонофий.»
«Имя знакомое, где я его слышал? Припоминаю, бабушка моя рассказывала, что был такой иерарх РПЦ в Новгородской губернии в девятнадцатом веке, боролся со старообрядцами, причём «не мечом, а словом». Принял мученическую смерть от красных карательных отрядов в 1918 году. А имя само: Варсонофий — означает воспитанник вооружённых людей. Много с таким именем было православных священников на Руси в моём родном отечестве. Надо сходить, посмотреть этот домик. Денег, правда, у меня немного, но фраза в объявлении: «торг — уместен» — обнадёживает. Да и недалеко он отсюда находится.»
Домик и на самом деле был небольшим; 6*6 метров. Кирпичный, трёхэтажный «скворечник», вместо обычной крыши — купол, высотой метра три, покрытый кровельным оцинкованным железом. Расположен в середине квартала рядом с трёх-пятиэтажными домами, окружающими его. Поэтому и незаметен этот домик со стороны. Окружён металлическим кованным забором, имеет небольшой двор, на котором стоял маленький флигелёк. На первом этаже флигеля располагались сарай и конюшня. На втором этаже — две комнаты: для кухарки-служанки и дворника-конюха. Это Глеб Петрович узнал уже после того, как познакомился с хозяином дома — Варсонофием.
Хозяин дома оказался стариком лет под девяносто, а может и более. Он принял Глеба Петровича в своей спальной на втором этаже дома, лёжа в постели. Седой как лунь, но глаза живые, так и пронзают насквозь: хочешь-не хочешь, а правду говорить будешь. Провела к Варсонофию его служанка Луша — русская, из-под Вологды, откуда с хозяином приехала в Германию сорок лет назад ещё молодой девушкой.
Варсонофий внимательно оглядел гостя и неожиданно сказал по-русски:
— Присаживайся, гость дорогой, в ногах правды нет. Вижу, русский ты человек, хоть одет в германскую одежду. И крещён по старой вере и крест правильный носишь.
«Он что, этот Варсонофий, насквозь человека видит? Всё правильно сказал, ни в чём не ошибся.»
— Спасибо. Гурий Иванович Костров, — представился Глеб Петрович.
— Не твоё это имя. Да мне всё равно. На дом посмотреть пришёл? Снять хочешь или купить? Что-то я не пойму.
«Он что, даже это знает? Осторожным с ним надо быть: насквозь видит.»
— Пока ещё не решил. Дом посмотрю, с хозяином поговорю, тогда и определюсь.
— Ну-ну. Сергеевна, покажи гостю дом, да расскажи всё, ничего не скрывай!
Тут же из-за двери появилась та служанка, что впустила Глеба Петровича в дом, и они отправились его осматривать.
— Ты, батюшка, не гляди, что дом мал — да он удал. Раз хозяин приказал тебе всё показать и рассказать, то ничего скрывать не буду.
Они начали осмотр с первого этажа, и дошли до чердака, расположенного под тем странным куполом, на который ранее обратил внимание Глеб Петрович. Снаружи это было незаметно, а вот изнутри хорошо было видно окно прямо посередине купола, через которое освещался чердак. На чердаке также находилась жилая комната, только очень бедно обставленная: деревянная узкая кровать с тощим матрацем, набитым сеном, такая же подушка, небольшой стол со стоящим на нём подсвечником с тремя свечами и стул. Кроме подсвечника там же стояла чернильница-невыливайка, рядом — деревянный стакан с перьевыми ручками и пачка белой бумаги. На полу лежали две домотканые дорожки: одна вела от лестницы к столу, вторая от стола к кровати. Стол стоял прямо под окном. В красном углу над лампадками на полочке стояли две хорошо знакомые Глебу Петровичу иконы: Иисус Христос и Божья Матерь. Перед ними на полу лежал маленький коврик. Больше ничего на чердаке не было.
— Это келья отца Варсонофия. Он, пока не заболел да не слёг тут всё время проводил: молился, книги писал.
Затем они опять спустились на первый этаж, откуда, открыв металлическую дверь, находящуюся под лестницей, пройдя по небольшой винтовой лесенке, оказались в подвале. Подвал использовался для хранения дров и угля, которыми топился котёл, находящийся тут же. Дрова и уголь подавались в подвал через небольшое оконце под самым потолком, на полметра возвышающимся над землёй с внешней стороны дома. Также там были ещё две двери: одна деревянная, ведущая в ледник, вторая металлическая с большим навесным замком.
— В эту дверь я не входила, и ключа от замка у меня нет. Только иногда Егор туда ходит, как хозяин прикажет.
— Егор — дворник?
— Да, и кучером был, когда пролётку держали. Ну вот, всё показала, только во флигеле не побывали. Пойдёте смотреть?
— Пойду.
«Сарай как сарай, конюшня тоже самая обычная. Только без лошади. Всё здесь вычищено: ни сена, ни пролётки нет. Наверху — две комнаты, где Егор и Луша живут. Отапливается флигель от котла в доме. Удобно очень, и грязи нет. Хорошая усадьба. Вот только зачем мне такая большая? И сколько за неё платить надо? Да ещё и служанку с дворником содержать. И одной комнаты бы хватило, не баре.»
Глеб Петрович сидел на стуле напротив кровати, на которой лежал Варсонифей и подбирал слова, которыми будет отказываться от предлагавшегося ему счастья — собственной усадьбы в центре города.
— Понравилась моя усадьба? — поинтересовался Варсонифей, с интересом вглядываясь в реакцию Глеба Петровича на его слова.
— Хорошая усадьба! С умом спроектирована и отлично построена. Простоит ещё полвека без ремонта. Но для меня — великовата. Я живу один, мне — много не надо. Нет ни жены, ни детей. А забот с такой усадьбой — немеряно!
— Это с какой стороны посмотреть. На вид-то тебе годков больше семидесяти, а здоровье, как у молодого! За десять минут все этажи обежал, всё посмотрел, оценил и даже не запыхался.
— Да и средств на покупку усадьбы у меня нет. Ведь ещё и служанку, и дворника содержать надо: как без них-то? Никаких денег не хватит. Так что отказываюсь от идеи приобрести эту усадьбу. Что попроще искать буду.
— А поторговаться не хочешь? Цену сбить?
— Сбить можно с того, что известно. А мне ещё цену никто не называл.
— Аренда — двести марок в месяц. Да по сто марок платить служанке и дворнику с учётом бесплатного проживания и кормёжки. Неужто из тысячи марок шестьсот в месяц выделить не сможешь на достойное проживание, приличествующее твоему положению? Из них триста марок пустить на выкуп дома. Остальные — на жизнь и содержание дома.
— По двести марок на продукты, дрова, уголь что ли? Опять без накоплений жить? Каждый месяц пфенниги экономить?
— Да, считаешь ты хорошо. По триста марок ежемесячно переводить на специальный счёт в банке на поддержание соотечественников, бежавших от преследований за старую веру — в течение десяти лет. Тогда спустя это время станешь полным хозяином этого поместья: дома и флигеля, обнесённых забором.
— При таком предложении и торговаться как-то неловко: поместье не менее пятидесяти тысяч марок стоит. А тут тридцать шесть тысяч, да ещё в рассрочку на десять лет! За что мне, незнакомому человеку такая благодать? Да и узнать хочется, откуда про меня всё известно: и про здоровье, и что русский, и старовер, и даже месячное жалование в тысячу марок? Вот я, например, здесь первый раз, никого из поместья не знаю, ни разу ранее не видел, зашёл сюда случайно. Как говорится: человек с улицы! А встретили меня как хорошего знакомого, да ещё и облагодетельствовать решили. Проживу ли я предстоящие десять лет — неизвестно. И что тогда будет с поместьем и ежемесячным пополнением счёта в банке?
— Об этом можешь не беспокоиться. Договор мы с тобой заключим. В нём всё будет по полочкам разложено: что, сколько, где, когда, кому и почему. А знаю я о тебе, Глеб Штраус, потому, что я много чего знаю, что на белом свете творится. И попал ты в Германию не случайно, и здоровье твоё улучшилось тоже не просто так. Можно было бы тебе это поместье просто подарить, да я считаю, что это неправильно: что легко приходит, то также и уходит. Купить его тебе надо за свои, трудом заработанные деньги. Тогда и беречь его будешь.
