Магия отступника - Хобб Робин (книги регистрация онлайн бесплатно txt) 📗

ГЛАВА 29

ПОИСКИ МЕРТВЕЦА

Я брел без всякой цели. Я перебрался через ручей и напился воды, но она не уняла голод. Скорее всего, там водилась рыба, и я подумывал о том, чтобы поймать нескольких руками. Но есть их мне пришлось бы сырыми, а я еще не настолько оголодал. Пора ягод еще не пришла, но я отыскал кое-какую знакомую зелень, собрал ее и немного подкрепился. Я вспомнил, как однажды мальчик-солдат съел огромное количество прибрежной травы. Я попробовал ее на вкус. Но даже самые молодые и нежные ростки показались мне невыносимо горькими — еще один вид пищи, предназначенный исключительно для великих спеков.

Я оставил ручей позади и двинулся дальше, держась в тени деревьев. Прикосновение солнечных лучей к тонкой коже все еще ощущалось неприятно, а легонько дотронувшись пальцами до макушки, я выяснил, что рана по-прежнему болит. Сегодня кожа поверх мышц и костей сделалась толще, чем была вчера, да и выглядеть я стал не так пугающе. Итак, я выздоравливал быстро, но не так стремительно, как если бы меня исцеляла магия. Я, без сомнения, обладал телом, и оно двигалось, а значит, я не умер. Но если я жив, то кто я? Что я?

Джодоли советовал мне вернуться к своему дереву. Не знаю, совпадение или неосознанное стремление привели меня на холм Лисаны, выходящий на долину деревьев-предков. Я некоторое время стоял, глядя вниз, пока тишина не вторглась в мои тягостные мысли. Тогда я прищурился, вглядываясь в далекий Королевский тракт. Там царило безмолвие. Нет, не вполне. Пропали лишь звуки, принесенные в лес людьми. Ни криков, ни стука топоров, ни скрипа колес по неровной дороге. Лопаты не вгрызались в почву. Я слышал легкий шелест ветра в кронах деревьев. Листья о чем-то шептались друг с другом, но людские голоса смолкли.

Меня кольнуло любопытство. Затем я задумался, какой сейчас день недели. Эта мысль странно смутила меня. Так давно я в последний раз вспоминал о днях, укладывающихся в календарь и имеющих имена. Но если сегодня гернийский Шестой день, это объяснило бы тишину. Даже заключенных не заставляют работать в этот день недели. Я отвернулся от долины древних и направился к Лисане и собственному дереву.

Странная неприязнь к ним обоим вдруг охватила меня. Похоже, в конце концов мальчик-солдат украл у меня все, что хотел, и умудрился вдобавок сохранить и Лисану. А та, как мне казалось, мной пренебрегла. Я любил ее не менее искренне, чем мальчик-солдат. Но в итоге она забрала часть меня, а остаток оставила скитаться. Могла ли она так поступить со мной, если действительно любила меня? Или того меня, который сейчас ходит по земле, она сочла недостойным любви и даже бесполезным? Я вытянул руки перед собой и посмотрел на них. Как я смогу хотя бы выяснить, что именно она предпочла удержать? Эти части меня исчезли, став достоянием другого, с которым мне уже не встретиться.

Я подумал о тех чертах, которых, как мне всегда казалось, мне недоставало в Академии и позже: отваги под принуждением и настойчивости, необходимой, чтобы захватить и удержать лидерство. Я видел людей, ведомых гневом или честолюбием, но никогда не замечал их огня в себе. Мальчик-солдат обладал ужасавшей меня безжалостностью. Я вспомнил горячую кровь часового, хлынувшую мне на руки, и, виновато, невольно вытер их о плащ. Забрал ли он это снова, когда покинул меня?

Впрочем, бессмысленно гадать, что во мне есть, а чего нет. У меня осталось только это «я». Вопрос в том, как я им воспользуюсь.

Я прошел мимо своего дерева с влажной кучкой разлагающейся плоти у корней. Она уже почти не воняла. Вокруг жужжало несколько мух, но у меня не было ни малейшего желания подходить ближе и рассматривать червей, превращающих мое бывшее тело в компост. Мстительный человек, подумал я, ободрал бы с дерева кольцо коры. У меня не было ни ножа, ни подходящего инструмента, но более того, я и не испытывал желания так поступить. Такая месть не доставит мне радости.

И все же я подошел к дереву Лисаны. К нему с весной тоже пришли новые силы. Оно заметно выросло, покрылось глянцевитой зеленой листвой, и в его молодых веточках бурлили свежие соки. Я робко потянулся и приложил ладонь к коре. Я ждал. Ощущалось оно как дерево. Ничего больше. Никакого отклика. Вдруг память кольнула меня, и я отдернул руку. Но крохотные корешки и не пытались высосать питательные вещества из моего тела. Возможно, дерево было слишком увлечено плодородной почвой и светом теплого весеннего солнца.

— Лисана? — позвал я вслух.

Не знаю, на какой ответ я надеялся, но услышал лишь тишину. Я прошел вдоль рухнувшего ствола туда, где широкая полоса коры все еще соединяла его с пнем. Сажа по-прежнему пятнала его с одной стороны, но пепел и угли от костра Эпини скрылись под весенней травой. Я смотрел на лежащий на земле ствол, туда, где она и мое другое «я» приветственно протягивали руки к свету дня. Я вздохнул.

— Вы оба обрели желаемое. Не думаю, что кого-то из вас волнует, что вы оставили меня скитаться по миру призраком.

Ветерок взъерошил кроны Лисаны и мальчика-солдата, и они зарябили в солнечных лучах. Темно-зеленая, сверкающая здоровьем листва. Такие красивые деревья. На миг меня кольнула отточенная ненавистью зависть. Но это быстро прошло.

— Что бы это для вас ни значило, но я желаю вам счастья. Надеюсь, вы будете жить столетиями. И пусть память о моей семье живет вместе с вами.

Слезы обожгли мне глаза. Глупые слезы. У деревьев нет причин меня слушать или обращать на меня внимание. Они живы и растут. А я больше похож на старый пень Лисаны. Я посмотрел на потемневшую и ржавую саблю каваллы, все еще заклиненную в его древесине, бездумно взялся за рукоять и резко дернул. Она не высвободилась — проржавевший клинок со щелчком переломился. Я взглянул на рукоять и короткий, изъеденный непогодой кусок лезвия. Что ж, теперь у меня есть оружие, хоть какое-то. Весьма подходящее — половина проржавевшего клинка для половины сокрушенного человека.

Я как раз отпиливал зазубренным лезвием край плаща, чтобы сделать для сабли грубую перевязь, когда вдруг осознал, что держу в руке холодное железо без малейших неприятных ощущений. Удивляться тут было нечему, но я все же удивился. По кратком размышлении я решил, что не представляю, как к этому относиться, и вернулся к прерванной работе. Отделив полосу, я бросил осторожничать и накинулся на плащ, обрезав ткань до меньшего прямоугольника, а затем проделав посередине дыру для головы. В итоге я обзавелся своего рода накидкой, открытой с обеих сторон, но прихваченной поясом. На втором кушаке висел мой заржавленный клинок. Это новое одеяние куда больше подходило для теплого весеннего дня. Скатав обрезки плаща, я ушел с холма Лисаны. Я не прощался. Я решил, что больше не отношусь к людям, склонным разговаривать с деревьями.

Оставалось лишь выяснить, к каким людям я теперь отношусь.

К тому времени, как я добрался до лагеря строителей у конца дороги, уже смеркалось. В запруженном ручье у обочины квакали лягушки, в ушах назойливо жужжали комары. Я взобрался на недостроенное дорожное полотно и, щурясь в полумраке, огляделся вокруг. Все было не так.

Длинные усики ползучей черной малины отважно взобрались и расположились на прогретой солнцем дороге. И никакие колеса их не примяли. В колеях пробивалась трава. Еще совсем короткая, молоденькая, но она не смогла бы вырасти здесь, если бы работы продолжались. Когда я направился к потемневшим навесам для инструментов, все мои чувства звенели от ощущения неправильности. Я не заметил ни единого фонаря сторожа. Не пахло ни кострами, ни едой. Куча навоза, в которую я случайно наступил, оказалась старой и затвердевшей. Все говорило о том, что строительство заброшено недели, если не месяцы назад.

Но когда я в последний раз заглядывал в эту долину с Лисаной, я видел дым и слышал стук топоров. Сколько же времени минуло с тех пор, как я «умер»? И что заставило гернийцев прекратить работы на Королевском тракте? Неужели Кинроув придумал новый действенный танец, чтобы их сдерживать? Но если он по-прежнему льет с гор уныние и страх, почему их не ощущаю я? Во мне определенно не осталось собственной магии; значит, у меня не должно быть и невосприимчивости к его танцу.