Гибель отложим на завтра. Дилогия (СИ) - Аэзида Марина (лучшие книги без регистрации TXT) 📗
Недобро сощурив глаза, Аданэй старался успокоиться, но когда очередная попытка оказалась безуспешной, пустил мысли нестись, подобно речному потоку в половодье, сметающему на своем пути все.
"Почему? Почему я должен встречать и чествовать его как кхана страны, которая по праву должна была стать моей?" – думал он, хотя понимал, что такой церемонии требовали обычные дипломатические игры. Тем не менее, смириться с этим оказалось непросто.
"Ты обманом захватил власть, ты солгал дважды. Первый раз – когда стал отрицать завещание нашего отца, второй – когда нарушил традиции поединка, оставил меня в живых и скрыл это от народа. Что ж, думаю, о втором ты пожалел уже не раз, но теперь поздно, тебе уже ничего не изменить. Когда-то я дал себе обещание, что ты ответишь за каждый шрам на моей спине, за каждое мое унижение, за каждый день, за каждый час, который я провел в рабстве! И я снова обещаю это! Я не успокоюсь до тех пор, пока ты не заплатишь своими мучениями! Ты – знакомо ли тебе, что такое оказаться в когтях Мраты? А что такое быть бесправным рабом, жизнь которого ничего не стоит? И что такое говорить на чужом языке? И скучать по своей земле, видеть во снах ее бесконечные бурые равнины, а потом открывать глаза и понимать, что по-прежнему находишься в Илирине и каждый раз снова, снова, снова убеждать себя, что теперь это – твоя родина! Я все это пережил, я все это вынес и не сломался – и знаю, что неспроста. Должно быть, ты очень счастлив, будучи кханом Великой страны. Ну, так я тебе скажу – ты не имеешь права на счастье. Не теперь! Не после того, как подло предал волю нашего отца, не после того, как из-за тебя я едва не сгнил в рабстве! Ты – у которого с детства было все! Любовь, нежность твоей бессловесной мамочки! А эта твоя бабка – знаешь ли ты, что такое в каждом ее взгляде ловить лишь брезгливость, будто я не человек, а вонючий клоп, которого следует раздавить? И словно наяву слышать так и не озвученные ею слова о том, что бастард не стоит и мизинца ее возлюбленного внука? За это и многое другое я заставлю тебя страдать. Потому что просто смерти ты не заслуживаешь. Ты сделал меня изгоем, ты превратил меня в раба, ты лишил меня всего, что я знал и любил. И именно ты заставил меня стать подлецом! Если бы не ты и твоя ложь – никогда не оказался бы я в Илирине, никогда не предал бы Вильдерина, не использовал бы Лиммену и не влюбился бы в полоумную потаскуху! Вся моя жизнь сложилась бы по-другому! Я, я стал бы кханом, а не ты. И тебе жилось бы при моем правлении не так уж и плохо. Ведь я не такой, как ты – я не убил бы тебя, не изгнал, не сделал рабом! Я даже дал бы тебе должность. И уж точно прекратил бы над тобой смеяться, ведь у правителей есть заботы поважнее. Но ты – ты изуродовал мою жизнь, ты превратил меня в лицемера и предателя страны, в которой я родился и вырос! И после этого ты имеешь наглость являться ко мне с какими-то разговорами?! Или ты полагаешь, будто я все забыл и простил? Нет! Никогда! Я не успокоюсь, пока не увижу твоих мучений, пока не увижу, как ты проклянешь жизнь, пока ты не лишишься всего и всех, что тебе дорого и кого ты любишь! Пока ты не начнешь молить небо о смерти, но так и не получишь ее. А я – я буду наблюдать за всем этим и, право, мне будет очень весело".
Элимер почувствовал, как онемели члены. Увидев торжественную колонну илиринцев, во главе которой на буланом коне, сверкая платиной волос, восседал его враг, кхан едва сумел привстать с сиденья повозки и приветственно вскинуть руку. Он! Лицо, такое знакомое и близкое с юных лет, ничуть не изменилось, словно даже всемогущее время не властвовало над ним. Вернувшийся из мира теней брат – живой, невозмутимый, с каким-то отрешенным взглядом.
И что-то вдруг мимолетно дрогнуло в груди, молнией пронеслось смутное воспоминание из раннего детства: какая-то река, песок и они, маленькие, смеются и возятся с большим черным жуком, в детской жестокости сооружая для него преграды и потопы.
"Полно, неужели я действительно так уж хочу услышать крики боли пусть ненавистного, но все-таки родного брата?"
Однако стоило ему увидеть, как губы Аданэя расползаются в надменной и торжествующей усмешке, и ответ пришел сам: "Хочу. Конечно, хочу". И кхан холодно улыбнулся в ответ.
"Он изменился, – подумал Аданэй, подъезжая ближе, – научился владеть собой. Непроницаемое лицо, леденящий взгляд. Теперь даже мне понятно, почему его боятся. Рука такого не дрогнет ни перед жестокими убийствами, ни перед зверскими пытками. Тем более странно, что он не убил меня, когда была возможность. Неужели помешало подобие братских чувств? Впрочем, не такой уж он железный, каким себя мнит, мне ли – кто провел с ним рядом столько лет, – не знать этого. А это рядом кто – та самая айсадка? Поздравляю, братец, прелестное создание. Гордый профиль, строгий взгляд – все как ты любишь. И – как же я сразу не заметил! – у тебя, похоже, будет наследник. Ты приволок никому не ведомую дикарку в Инзар из дремучих лесов – любишь ее? А она? Неужели тоже тебя любит? Да разве это возможно?!".
Царь Илиринский отделился от своих людей, подъехал к кхану Отерхейна и, приветствуя его, улыбнулся, стараясь спрятать за улыбкой собственную нервозность.
– Я искренне рад видеть Великого Кхана Отерхейна в своем царстве.
– Я счастлив оказаться на славной земле Илирина и чествовать ее новых правителей. Однако я не вижу здесь царицы.
– Владычица ожидает нас во дворце.
Элимеру показалось, или Аданэй и впрямь мимолетно запнулся, прежде чем договорить эту фразу?
***
Второй раз они смотрели в глаза друг другу уже в одной из дворцовых зал, когда подошли к концу все необходимые церемонии и ритуалы. Именно здесь Аданэй надеялся понять, какова истинная цель этого дипломатического визита. И хотя день уже хмурился и тускнел, ни у кого не возникло желания откладывать разговор до утра.
Традиционно переговоры проводились в довольно необычных для Илирина условиях: за огромным каменным столом посреди такого же огромного и почти пустого пространства. Лишь в углах залы стояли изваяния грозных древних богов. И больше никаких украшений – ни ковров, ни гобеленов, ни картин со статуями. Так уж повелось испокон веков – встречи между правителями проходили именно здесь, в этой голой, неуютной, а из-за голубоватого цвета стен как будто холодной зале. Аданэю, который, по сути, так и остался чужеземцем, корни этой традиции оставались неведомы.
Теперь враги, братья, соседи – кем они только друг другу ни приходились, – вместе со своими приближенными восседали по обе стороны мощного стола. И Аданэю на миг почудилось, будто люди в этом пространстве стали меньше и не такими внушительными, несмотря на богатые одежды и гордый вид. И стол – этот стол между ними двумя – не то стена, не то пропасть. И ему показалось, что на брата эта зала произвела такое же впечатление. Кто знает, может с этим и связана традиция вести переговоры именно здесь? Придумка древних жрецов, чтобы смертные, даже правители, осознавали свою ничтожность пред ликами Богов? Так это или нет, сейчас уже вряд ли кто-нибудь сумел бы ответить. Но то, что помещение это еще больше нагнетало и без того тяжелую атмосферу, чувствовали все.
Элимер ощущал себя настолько неуютно в этом унылом месте, что сначала решил, будто Аданэй специально устроил встречу именно здесь. Но потом он заметил, что брат его и сам держался довольно напряженно. Становилось непонятным, почему встречу не устроили в зале, более располагающей к беседам. Смутно Элимер испытывал нехватку Видольда с его сарказмом, разгоняющим тревогу, но телохранитель находился возле Шейры, и теперь они, должно быть, прогуливались по дворцу, любуясь красотами архитектуры, невиданными в Отерхейне. А он сидел здесь, в предчувствии нелегкого разговора. Что ж, он сам хотел этой встречи, следовательно, сам отвечал за ее последствия и перед самим собой, и перед подданными.
