Корона за холодное серебро - Маршалл Алекс (библиотека электронных книг .txt) 📗
– Ни за что, – отрезал Марото. – Ни при каких обстоятельствах. У меня есть гордость, девочка, – слово, незнакомое вам, так называемым цивилизованным людям, но дорогое мне, как дорого истинное имя всякому демону.
– Будь по-твоему, – сказала Пурна. – Думаю, банк близок к двадцати, и я, пожалуй, даже зашла бы так далеко, что отдала тебе пятнадцать и удержала скромные пять за ущерб моей репутации, но если ты предпочитаешь остаться без серебра, зато с гордостью, тогда что ж…
– Все двадцать, – заявил Марото, бросая рептильный трофей Пурны на песок: до фургонов было уже рукой подать. – Все двадцать, и ты должна им рассказать, что убедила меня, будто на самом деле не участвуешь в пари, и потому я согласился с тобой трахаться. Я не потерплю, чтобы меня считали шлюхой или игрушкой богатенькой девчонки.
– Семнадцать, и согласна на твои условия, – сказала Пурна, нагибаясь и поднимая голову ящерицы. Ее руки дрожали от напряжения, но трофей она удержала. – Окончательное предложение.
– Восемнадцать.
– Семнадцать с половиной, и ты не шлюха и не игрушка богатенькой девчонки.
– Заметано, – сказал Марото, хотя уже был не так уверен в последнем.
Они вернулись к лагерному костру, и богатая кодла принялась визжать и улюлюкать, впечатленная их растерзанным видом и трофеем Пурны. Сцена была отвратительна, зато у камеристки косяку Кеза нашлась цирюльничья сумка и обнаружился опыт ее применения. Пурну, естественно, обслужили первую, пока Марото отбивался от остальных, требовавших повести их охотиться на дракона сегодня же в сумерках. Позже, пока обрабатывали его куда более серьезные раны, он подслушал версию событий, изложенную Пурной за бренди и сигарами. Марото сказал себе, что отвергнуть многоножку, предложенную камеристкой перед зашиванием ран, было победой, пусть даже маленькой, но каждый укол иглы и протягивание нити напоминали ему о собственной слабости, о недостатках и ошибках: вот человек, который не может даже позволить себе обезболивающее перед операцией, иначе рискует скатиться к прежней жизни. И после такого дня все, на что он может надеяться, – фиктивное свидание завтрашним утром.
Было время, когда Марото и на более выгодных условиях не пошел бы в Пантеранские пустоши проводником компании богатых дурачков, – время, когда он рассмеялся бы в лицо любому, кто предположил бы, что он дойдет до кривляния в образе Великого Варвара-Охотника перед кучкой второсортных пижонов. Было время, когда Марото указал бы на свои бесценные доспехи, на усиленное колдовством оружие, на свои земли, титулы, имущество, не говоря уже о гребаном демоне, покорном его воле, – то был человек, имеющий все, что только можно купить за серебро, и много того, чего не купишь.
Когда он прищуривался и заглядывал в прошлое, ему почти удавалось различить того человека сквозь туманы отфильтрованных насекотиками и выпивкой воспоминаний и все более глупых и неудачных решений. Жеманный хор дворянчиков зудел до первых часов ночи, и сон был таким же зыбким и ускользающим, как достоинство: Марото лежал на слишком мягкой койке в чересчур красивом крытом фургоне и страшился будущего ровно настолько, насколько презирал прошлое. Он пообещал себе, что выведет группу из пустошей и больше никогда, ни за что не унизится до такого… но он уже нарушал данное слово много, очень много раз и, как ни прискорбно, нарушит его снова.
Глава 7
Было уже далеко за полночь, когда Мордолиз догнал Софию в горах. Услышав, как он продирается через невысокое кольцо бурелома, нагроможденное ею вокруг лагеря, она спряталась в можжевельнике, в темноте, в сосредоточенной ярости, которая одна позволяла ее бунтующему разуму расслабиться и умолкнуть… А когда жалкий падальщик появился по другую сторону костра, София еще сильнее натянула тетиву и пустила стрелу ему в нос. Снаряд сбился с курса и исчез в ночи – она знала это заранее, но положила новую стрелу и выскочила из теней.
– Почему? – Голос Софии надломился, когда она снова прицелилась в животное, теперь уже прямо через костер. – Какого хрена ты не принял мои условия? Я знаю, что ты мог, я знаю, что для тебя было бы детской игрой их выполнить, – так почему?
Мордолиз заскулил, метя хвостом у самой земли, как бывало всегда, когда он понимал, что попал в переплет. Вот именно так он усыпил ее бдительность иллюзией, будто они договорились, вот этим гротескным спектаклем убедил, что с ним ей нечего бояться. Что они друзья. А потом взял и считай что убил Лейба.
София чуть не пустила вторую стрелу, но тут заметила, что Мордолиз вернулся не один. Вокруг мохнатой шеи обвивались детские руки, поверх спины была другая – окровавленная, обмякшая. Старому попрошайке, даже недавно поевшему, наверняка нелегко было приволочь труп так высоко в гору – и все лишь с целью еще раз ткнуть ее носом в сегодняшнее.
София ослабила тетиву и швырнула лук на свою скатку. Потом осторожно обошла вокруг костра, намереваясь разорвать Мордолиза голыми руками, как вдруг ребенок соскользнул по песьим ляжкам, испустив стон, и скорчился на холодной мягкой подушке мха. Ругаясь на чем свет стоит, София поспешила к мальчику и перекатила его на бок; свет костра залил окровавленную тунику расплавленным золотом. Ребенок снова застонал, когда она разорвала на нем одежду и ощупала рану – грубый глубокий прокол, прошедший лишь чуть-чуть мимо основания позвоночника.
– Госпожа староста, – голос мальчика скрежетал резче, чем можжевельник на ветру, царившем на этих высотах, – больно.
София вздохнула, выпустив с воздухом сколько могла боли и ярости. Сейчас они только отвлекут ее, а после сегодняшних событий ей вряд ли грозит исчерпать запас этих чувств даже за всю жизнь. Она закусила щеку, сосредотачиваясь по мере сил. Рана была глубока и, несомненно, нанесена копьем, а долгий тряский путь в гору тоже никак не мог пойти мальчишке на пользу. Лучше бы ему не очнуться, лучше бы Мордолиз затащил его в подлесок и перегрыз горло, а не волок к ней. Потому-то поганец это и сделал, подумала она и, услышав, как старый обжора пускает слюни, хмуро зыркнула на него. Тот облизывал лицо раненого, ероша ему волосы, и если бы мальчику не нравилось такое отвлечение от боли, то София прикончила бы тварь прямо на месте. Во всяком случае, попыталась бы.
– Все будет хорошо, – сказала она, вставая. София узнала мальчика, и никакой радости ей это не принесло – ну, зато хоть понятно, как к нему обращаться. – У меня в сумке есть кое-что, что вылечит тебя, Пао Пастушок, только не устраивай никаких пакостей, пока я это достаю. Лежи очень смирно.
– Да, мэм, – прошептал Пао, пытаясь погладить Мордолиза. – Я больше не буду, мэм.
– Уж постарайся. – Голос Софии чуть не сорвался.
Она и вправду размякла – где-то внутри по-прежнему был камень, но так глубоко погребенный под годами простого счастья, что и не вдруг найдешь. Сейчас надо перевязать тяжело раненного мальчика – не время для горя и сомнений. Когда-то она умела их душить, если вообще испытывала… когда-то, сто лет назад. Теперь глубокий холод в ее груди кишел сотнями мечущихся мыслей, воспоминаний, чувств, и Софии, как она ни старалась, не удавалось обрести то спокойствие, которое когда-то казалось естественным, как дыхание.
Порывшись в мешке, она выудила шерстяную рубашку и, вернувшись к мальчику, уселась рядом и принялась кромсать ткань охотничьим ножом. Уже бледный как труп, Пао старался не плакать.
– Отрезать хвост старой козе – черное дело, мальчик. Ты помнишь, что я обещала сделать, если еще раз поймаю тебя рядом с моим домом?
– Обещали, что… выбьете из меня всех демонов. – Даже полумертвый, мальчишка ухмыльнулся. В свете костра блеснула кровь на зубах. – Я ж ни при чем, мэм. Эт все ваш пес… он меня сюда притащил.
– Ну, тогда ладно, – сказала София, перекатывая мальчика еще чуть-чуть, чтобы осмотреть рану, прежде чем тампонировать ее. Вряд ли в этом был смысл, но парень все еще говорил; кто знает, может, и есть надежда. – Будет больно, но это нужно сделать. Потом я остановлю кровь, и ты снова будешь здоров, как сто коров, опомниться не успеешь.
