Не та профессия. Тетрология (СИ) - Афанасьев Семён (лучшие книги txt) 📗
Али не договаривает, но всем без слов понятно, что он имеет в виду: презрение завсегдатаев и посетителей базара в адрес стражи чувствуется почти что материально.
– Лучше завтра, если что, откажемся от половины сегодняшнего дневного жалования. А утром поговорим с остальными из сотни, и спросим дознавателя сами. – Видимо, что‑то для себя решив, роняет с тяжёлым взглядом Али. – Если у сотника узнать не можем… Мы всё же городская стража. И если начальство не делает должного, то какой с нас спрос? А всей сотней всяко удобнее спрашивать…
__________
Причиной недовольства всего без исключения базарного народа в адрес стражи стало то, что лысый охранник дочери хана, выйдя между часами Зухр и Аср из лавки джугута Иосифа, прошёл на середину базарной площади и, набрав побольше воздуха и явно напрягаясь, громко закричал на весь базар на пашто:
– Новости из шатра хана Орды! Уважаемая Нигора жива! Тем, кто не слышал: поскольку никто из живущих с ней в одном городе помочь не вызвался, её отвезли в шатёр хана! Сейчас она без сознания, нуждается в уходе, а кроме туркан помочь оказалось некому!
Торговцы поумнее отметили, что охранник дочери хана, видимо, раньше уже имел опыт общения с большими толпами людей: сделав паузу, он явно с удовлетворением отметил наступившую тишину и внимание, с которым за ним принялись наблюдать все очевидцы. Хоть и старательно делая вид, что на него не смотрят.
– Если есть желающие её посетить, шатёр хана открыт для гостей! Без ограничений, – продолжал орать ханский охранник, выдержав положенную паузу. Как будто раньше имел опыт глашатая… – С рассвета и до заката! Дознаватель стражи не явился! Орда объявляет городской страже замечание, за небрежение своим долгом! Я сказал всё! На закате, дочь хана Орды сама будет говорить здесь! Если кто‑то знает близких или родичей Нигоры, передайте ей то, что сейчас слышали!
Затем лысый здоровяк повторил всё то же на туркане и, к удивлению некоторых, на ломаном и искажённом, но вполне узнаваемом дари. После чего плюнул в пыль рядом со своими ногами и отправился обратно в лавку джугута Иосифа.
Оставив в среде базара сомнения и перешёптывания.
На самом деле, ни ордынский здоровяк, ни сам Иосиф, ни кто‑либо из Орды не были местными и не знали: старуха Нигора мало что была одинока. Но ещё и была на четверть хань, на четверть пашто, наполовину дари. Отчасти, именно поэтому ни один из конкретных народов сразу не откликнулся на призыв о помощи, в базарной суете полагая, что это сделают другие.
Теперь же, после обличительной речи здоровяка, сказанной при всём народе на весь город, оставаться в стороне было не только неуместно, а и недостойно.
Буквально через час после того, как известие о речи здоровяка облетело окрестности, от некоторых родов и пашто, и дари потянулись женщины в сопровождении мужчин: оставить соплеменницу без внимания действительно было нельзя. Вдвойне досадно, что какой‑то кочевой степной дикарь укорил всех в этом прилюдно.
А возразить было нечего.
Глава 26
Моя детская хитрость (с апелляцией к чувству вины народных масс на площади) возымела действие. Сидя у Иосифа, буквально через полчаса‑час вижу, как от базара в сторону лагеря потянулись люди: женщины, несущие что‑то в руках, и сопровождающие их мужчины.
Последний час Иосиф обучал меня тому алфавиту, которым пользуется Алтынай. А я делаю ответные повторы попыток объяснить ему троичную систему. На которой у него почему‑то возник какой‑то пунктик.
Но обилие городского народа, вразнобой направляющегося в наш лагерь, явно требует и моего там присутствия: я не уверен, что стоит оставлять Алтынай одну общаться «с народом», особенно с пашто; плюс, могут возникнуть неизбежные проблемы с переводчиками.
– Прошу извинить, – киваю Иосифу в направлении лагеря, – но у меня, кажется, возникли дела.
– Ну а чего ты хотел, после такого‑то выступления, – пожимает плечами старик. – Ты очень правильно всё сказал, если хотел уязвить всех подряд в этом городе… У тебя это очень хорошо получилось… Можно было бы вообще предположить, что ты из наших. Не знай я тебя близко.
– Ну, Бирбал, кажется, говорил: «Все умные думают одинаково», – возвращаю комплимент, не подумав по инерции.
– Ты и в Хинде бывал? – тут же, как клещ, цепляется к слову Иосиф.
– Кое‑где да, – лихорадочно вспоминаю, что Пакистан до сорок девятого года как раз был Индией там. Вернее, относился к ней, с точки зрения колониальной системы управления. – Но далеко не везде, страна‑то огромная. Только в очень ограниченных местах.
– А связи какие‑то остались? В портах, например? – гипнотизирует меня взглядом Иосиф, который, кажется, тоже в активах имеет прокачанную эмпатию.
Во всяком случае, очень на то похоже.
Потому с лёгким сердцем отвечаю, не задумываясь:
– Однозначно нет. Никого из тех, с кем я там общался, сейчас нет в живых. – И ведь нисколько не вру. На всякий случай.
Иосиф чуть меняется в лице и задумчиво продолжает:
– Это не в Шеннаи, случайно?
– Спаси Аллах, – открещиваюсь. – Нет… Только в тех районах, где живут правоверные. С язычниками там дел никогда не имел. – И снова не вру ни грамма, что характерно. – И Иосиф, это не моя тайна, прошу понять правильно. – Прикладываю к сердцу ладонь, купируя в зародыше возможные вопросы.
Сам дурак. Местной письменностью, в том числе индийской, не владею. Прочесть Бирбала сам, стало быть, не мог. Да и где они, эти книги в степи? Что остаётся думать Иосифу? Насчёт не умеющего читать кочевника?
Правильно, значит, бывал там лично… хотя, кажется, он меня за кочевника уже и не считает. Судя по некоторым деталям.
Впрочем, Иосиф нам явно не враг, а даже наоборот, потому быстро откланиваюсь и неторопливой рысью бегу в лагерь.
– Когда ты начнёшь меня слушать? – спрашивает в лагере Алтынай, отходя от группы посетителей старухи в сторону. И указывая взглядом на подаренного ею мне жеребца, бродящего неподалёку. – Если ты Рука и Голос Хана, почему бегаешь пешком, как нищий хань?
Образность сравнения не может не веселить, потому, справившись со смешком, отвечаю:
– Ты же знаешь. Пока что мне быстрее так. Потом посмотрим, но сегодня явно не время менять старое на новое… У тебя всё в порядке?
– Да. – Кивает Алтынай. – Пришли женщины, дари и пашто. Их мужчин принимают мужчины у отдельного костра. Там уже жарят мясо. Женщины, похоже, собираются присматривать за ней всё время. Они сейчас обсуждают очередь, кто за кем в какой день сюда приходит.
– Иосиф говорит, старуху можно и нужно отнести к нему, – передаю послание старика. – Можно сказать, настаивает.
– Было бы хорошо, – съёживается Алтынай, которой обилие чужого народа на её весьма ограниченном пространстве создаёт кучу бытовых неудобств. Особенно в открытой степи. – Когда сможем так и сделать? Я, конечно, поддержу тебя во всём. И мой дом – твой дом. Но если есть более подходящее место…
– Я поначалу думал сделать это завтра. После осмотра Файзуллы, – тру нос. – Но сейчас вижу, что это была не лучшая идея.
– Чего ждать до завтра? – удивляется Алтынай. – Ей ещё что‑то угрожает? Её ещё нельзя переносить?
– Нет, уже можно, это я почему‑то по инерции так ответил… можно переносить.
– Ну тогда повелеваю, – хлопает меня по плечу Алтынай. – Давай сейчас всё устроим и договоримся. Чтоб прямо сейчас её и перенести. Хорошо? – она по‑детски наивно таращится на меня в упор, и я легонько хлопаю её по плечу в ответ.
– Тогда я к Иосифу, предупредить. – Отвечаю на её последний вопрос.
– Стой! Возьми с собой пару женщин и их спутников, – останавливает меня Алтынай. – Ты же не будешь сам мыть полы в доме Иосифа?..
