Анакир - Ли Танит (мир книг .txt) 📗

Правитель, осведомленный о беде, уже обронил несколько неосмотрительных фраз, выдающих подобные подозрения.

Корабль был легким парусным суденышком, пропитанным запахом рыбы. Они захватили с собой четверых гребцов из Тьиса. Вместе с принцем эм Ксаи на борт поднялся сержант его гвардии и один солдат. Все это произошло на рассвете. Принц не мог идти сам, поэтому на корабль его пришлось нести. Поняв, как плох эм Ксаи, правитель встревожился. Он видел тело змеи и был почти уверен, что его недавнему спасителю не жить, несмотря на пресловутое целительское искусство жрецов Анак.

Корабль отчалил от берега и скрылся за мысом.

Они шли полным ходом — ветер был довольно свежим, гребцы изо всех сил нажимали на весла. Им заплатили золотом. Кроме того, все они кое-что задолжали тому человеку, что сейчас скрывался в тени навеса, натянутого над палубой.

С левого борта плавился в мареве зноя темный берег, на вспененной веслами воде играли солнечные зайчики. Позже, когда они свернули к северу, на горизонте показалась еле видная кромка дорфарианского побережья, далекая, сапфирово-синяя, чуть светлее моря. Где-то в проливе имелось течение, сворачивающее к маленькому островку. Они поймали его, и оно понесло их к цели.

Тьисский кораблик подошел к пристани священного Анкабека незадолго до заката, в том же месте и почти в тот же час, что и храмовая барка, доставившая сюда Вал-Нардию.

Вот только его здесь не ждали.

Пока гребцы без сил висели на веслах, из каменной деревушки на склоне показалась группа мужчин. После кратких переговоров один из них склонился взглянуть на лорда, лежащего под навесом.

Затем мужчины удалились, и Кесар зло обругал их. Однако еще прежде, чем солнце окунулось в море, они вернулись обратно с плетеными носилками. Храм согласился принять больного. Остальным было дозволено переночевать на берегу, но утром они должны были вернуться в Кармисс.

Светлокожее лицо Кесара было белым, как мел, глаза, обведенные темными кругами, запали, кожа блестела от пота, пропитавшего всю одежду, роскошные волосы слиплись. В волнении он начал восклицать нечто бессвязное, повторяя, что его жизни грозит опасность, и кто-то должен оставаться с ним.

Видя, в каком он состоянии, и не желая волновать его еще больше, носильщики согласились, чтобы Рэм тоже пошел с ними.

В угасающем вечернем свете смотреть было почти не на что: красное небо, красные листья на высоких деревьях. Надвигалась ночь. Наконец показался угольно-черный храм, темневший на вершине среди догорающей меди заката. Свернув в сторону, носильщики двинулись по тропинке, ведущей к группе строений. Там кое-где виднелись огоньки, а храм, безглазая и бездушная масса, оставался далеким во всех смыслах этого слова.

Носилки внесли в хижину с белеными стенами. Кесар, которого переложили с носилок на соломенный тюфяк, казалось, был без сознания.

— К вам придут.

Один за другим носильщики вышли из хижины и исчезли в зарослях деревьев.

Рэм бросил взгляд на постель, и Кесар усмехнулся ему. Хижину освещал фитилек, плавающий в жире. Его неровный свет и болезнь, куда менее опасная, чем казалось со стороны, придавали нечто демоническое лихорадочному взгляду принца.

Примерно через минуту на площадке перед строениями показался жрец.

Рэму приходилось слышать о жрецах и жрицах Анкабека. Очевидно, они во всем копировали своих собратьев с Равнин-без-Теней. Если в их намерения входило казаться черными призраками, то это им отлично удавалось.

Фигура, чье лицо скрывал капюшон, склонилась над принцем.

— Кто ты? — отчетливо спросил Кесар. — Ты моя смерть?

— Здесь нет твоей смерти, — отозвался жрец.

По спине у Рэма пробежал холодок.

Жрец не задал ни одного вопроса, а лишь легко коснулся лба Кесара, его горла и паха. Кесар оттолкнул руки. Они были светлыми — куда светлее его собственных.

— Змеиный яд почти покинул тебя, — сказал жрец. — Я приготовлю лекарство. Спи. Ты поправишься.

— Нет, — прохрипел Кесар с отчаянной яростью. — Я умираю. Думаешь, мне не понятно?

— Жизнь священна. Тебя вылечат.

— Слишком поздно.

Жрец развернулся, собираясь уходить.

— Здесь моя сестра, — громко и отчетливо прошептал принц. — Моя единственная родная кровь. Принцесса Вал-Нардия из Истриса.

— Да, — кивнул жрец.

— Я должен увидеть ее, — взмолился Кесар. — Поговорить с ней перед смертью.

Спине Рэма снова стало холодно. Ему сделалось настолько не по себе, что он даже отошел к двери, подальше от своего хозяина.

Жрец ничего не ответил.

— Неужели ты откажешь мне? — воскликнул Кесар. — Скажи ей, что я здесь, и почему. Скажи ей, что я умираю, слышишь, жрец?

Казалось, что яд в его крови вдруг обратился в острые лезвия. Он упал навзничь, раздирая тюфяк ногтями. Глаза слепо уставились в потолок. На его левом предплечье, бесцветные и воспаленные, виднелись следы змеиных зубов, очень отчетливые в желтом свете.

Когда яд из желез змеи был выдавлен почти до капли, Кесар поднял ее с пола и проткнул свою плоть острыми зубами. На них оказалось достаточно ядовитой слюны, чтобы добиться нужного результата, но недостаточно, чтобы причинить какой-то серьезный вред. Ему, как он сам сказал, действительно нужна была искренность, чтобы воспользоваться покровительством священного острова. По крайней мере, боль, несомненно, была настоящей, как и лихорадка — небольшая жертва во имя плана. Но теперь, похоже, к этой боли примешивалась какая-то иная.

Рэм прислонился к косяку. За дверями хижины расстилался равнодушный пейзаж, не имеющий к ним никакого отношения. Деревья источали дурманящий аромат. Мерцали запутавшиеся в листве звезды. Красная Луна плыла в туманной дымке. Где-то заиграла свирель, мелодия была нежной и призывной. Рэм вспомнил Дорийоса.

За спиной у него Кесар, хрипло дыша, бился на кровати, призывая на голову жреца все напасти Эарла — представление, которому, похоже, не верил ни один из них.

Рэм сделал шаг в сторону, пропуская жреца на молчаливую площадку, в призрачно реальную ночь.

3

Вал-Нардия стояла неподвижно, окруженная темнотой, а перед ней в стеклянном подсвечнике трепетала тонкая храмовая свеча.

Если не считать свечи, храм был пуст.

Это делалось для того, чтобы послушница могла вызвать в воображении важный образ. Если ей очень хотелось, это могло быть даже явление Самой богини.

Вал-Нардия прожила на Анкабеке уже двадцать дней. Сначала она была натянута, точно струна, страстно желая броситься в безопасные объятия этой религии, столь загадочной и всеобъемлющей, и раствориться в ней. И одновременно она страшилась, что руки богини не удержат ее, и она сорвется, попав в когти собственных мыслей и снов, которые набросятся на нее, подобно кровожадному тирру. Но вскоре ее лихорадочные метания и сомнения уступили место безмятежности. Она погрузилась в удивительно светлую незримую атмосферу, присущую огромному храму. Неожиданно для нее самой все возвышенное, что имелось в ее душе, всколыхнулось непрошеной музыкой.

Даже зов Застис можно было направить в иное русло, использовать другим образом, заставить это пламя гореть в других сосудах. Она начала постигать восхитительную свободу человеческого духа, вдруг с изумлением открывшего, что посредством самого себя можно достичь единения с бесконечностью.

Но это знание и состояние сейчас были для нее главнее всего. Она еще не успела постичь до конца, что может владеть или миром, или духом, однако ее душа способна переживать столь же увлекательные приключения, как тело, а возможно, и более увлекательные.

Поэтому она оказалась не готовой и беззащитной. Пришла жрица, висская женщина, но несущая на себе печать храма, и принесла ей новость.

И теперь единственный образ, который Вал-Нардия могла представить за пламенем этой свечи, был образ ее брата. Образ Кесара, которого уносило к берегам смерти менее чем в миле от этой комнаты.