Напарница - Авербух Наталья Владимировна (читать полную версию книги txt) 📗
— Лучше утонула бы! — выдохнула я, но брыкаться всё же прекратила.
— Тш-ш-ш-ш, дорогая моя, тише, — прошептал Дрон Перте неожиданно серьёзно. — Клянусь честью, вам ничего не угрожает.
— Вы сказали бы это в любом случае, — нашла в себе силы возразить я. Сын синдика как-то очень тепло засмеялся и сделал несколько… гребков?.. кажется, это так называется, отплывая подальше в море.
— Расслабьтесь и позвольте морю вас нести, — посоветовал авантюрист, помогая — или лучше сказать «заставляя»? — перевернуться на спину. — Оно даже корабли выдерживает, уж вас-то точно не потопит. Ну, как, получается?
Я не ответила — волна захлестнула моё лицо, и я обнаружила, что морская вода совершенно вредит глазам, не говоря уже о весьма сомнительных вкусовых качествах и ужасающе неприятных ощущениях при попадании в нос. Сын синдика придержал меня, пока я откашливалась, отфыркивалась и протирала глаза, а после увлёк ещё дальше в море.
Одевшись и выйдя из кабинки, я старалась не смотреть на сына синдика, который поджидал меня в двух шагах от двери. Я так устала, что едва передвигала ноги и была вынуждена опереться на предложенную мне руку.
— Понравилось? — улыбнулся сын синдика. Мне ничего не оставалось, кроме как молча кивнуть и отвести взгляд. Всё ещё не верилось, что под ногами твёрдая земля, по которой можно идти, и что только от меня зависит моё равновесие, во всяком случае, телесное. О душевном лучше всего и не думать: мой разум полностью был захвачен мягким покачиванием волн, бесконечно синим небом надо мной и всем тем ощущением потери себя, не воспринимаемой как потеря, которое наступает, когда вы перестаёте думать и начинаете наслаждаться купанием. Дрон Перте подарил мне прекрасные, может быть даже самые прекрасные часы в моей жизни, и сейчас я скорее ненавидела его за то наслаждение, которое испытала благодаря ему. В этом было нечто настолько неправильное, что я даже не обратила внимания на изменившуюся манеру разговаривать, вежливый тон, полный как будто искреннего интереса к моей персоне, а не к хранимым мной тайнам. Говорить не хотелось, но, увы, сын синдика не был настроен молчать.
— Ивона, а кем были ваши родители?
Я вздрогнула. Вздохнула. Сил на бурные чувства уже не хватало.
— Никем особенным, — глухо проговорила я. — Они рано ушли из жизни, отца я даже не помню. Говорили, что он упал с лошади на охоте. Говорили, что он был дворянином, но за брак с матушкой его лишили наследства. Помню, мы даже несколько лет жили во флигеле большой усадьбы… там ещё сад был таким заросшим, что я всерьёз считала его лесом… первое время мне его очень не хватало.
— Первое время? — мягко спросил Дрон Перте.
— Когда родные отца не захотели нас дольше терпеть. Они сняли нам коттедж в соседней провинции… на другой её стороне. И на этом их попечение о нас закончилось: окончательно разорились.
— А ваша мать? — участливо подбодрил меня сын синдика. — Кем она была?
— У матушки были родные в столице. Стряпчие, у них контора на Яблоневой улице, до сих пор процветает. Но матушка, конечно, не была очень уж богата, и не так много принесла в приданое отцу. Дед был, что называется, непутёвым младшим братом, и немного внёс в благосостояние общего дела. Матушка тосковала в деревне, поэтому написала моему дяде, своему кузену, и он приехал забрать её из коттеджа. Меня решили пристроить к делу, и я гордилась, что могу помогать матушке… но дела наши были в ужасном состоянии, и все её деньги пошли на уплату долгов, так сказал госпоже Кик мой дядя, когда возвращал меня с похорон. Госпожа Кик потом говорила, может, родня нас просто ограбила, при жизни матушка не была мотовкой, а отец не так уж много успел потратить…
Дрон Перте промолчал, и я, скосив глаза на его лицо, заметила выражение нерешительности, сын синдика явно не знал, куда могут деться деньги у женщины, в одиночестве воспитывающей ребёнка. Мне лично казалось, что матушка задолжала за аренду коттеджа и, возможно, наши деньги ушли именно туда, но рассказывать об этом не хотелось.
— И вы всё детство провели без родных? — нарушил затянувшееся молчание сын синдика. — У этой шляпницы, как её?.. госпожи Кик?
— Не всё детство, — рассудительно ответила я, — только с десяти лет. Но да, с тех пор я не видела никого из родных, не знала ни свободных дней, ни отпусков, и не слишком надеялась их получить. Возможно, сложись всё иначе, я сумела бы что-то скопить из того жалования, которое мне платили, и, быть может, хозяйка упомянула бы меня в своём завещании. У неё, кажется, был племянник или кто-то в этом роде, который должен унаследовать лавку после смерти тётушки и поэтому, разумеется, мне пришлось бы искать другую работу.
— Разумеется? — непонимающе переспросил сын синдика. Я снисходительно улыбнулась.
— Сударь, быть может, вы не очень хорошо представляете себе такую жизнь, однако разумная девушка не станет служить в доме, где есть молодой мужчина, а племянник хозяйки был старше меня всего-то на два, или три года.
— Ах, да! — поддакнул Дрон Перте как-то очень неискренне. — Разумеется, это ведь неприлично.
— Нет, сударь, — забывшись, твёрдо ответила я. — Это опасно. Госпожа Кик показывала мне девушек, которые пренебрегли этим правилом. Одна стояла на Липовом бульваре, и распахивала пальто перед каждым мужчиной, который даже случайно обращал взгляд в её сторону. Рядом, в Башмачном переулке у неё была небольшая каморка, и она водила туда тех, кому нравились её немытые… — Я вовремя вспомнила, с кем разговариваю, и оборвала свою излишнюю откровенность. — Тех, кто хотел провести с ней время. Как правило, ей оставляли немного денег за усердие. К тому же хоть кто-нибудь да кидал ей хотя бы два филлера в награду за её представление с пальто. Она ведь под ним ничего не носила и вечно мёрзла, бедняжка.
Дрон Перте хмыкнул, и я густо покраснела, стыдясь той вольности, которую только что допустила. Странное состояние безволия и томной лени, охватившей меня после купания, постепенно проходило, и я не знала, от чего больше смущаться — от упоминания продажной женщины или от самого факта рассказа о своей жизни. Сын синдика немедленно посерьёзнел.
— А что же остальные девушки? — спросил он.
— Остальных я сама не видела, о них писали в полицейской хронике.
— Участвовали в бандитских налётах? — улыбнулся Дрон Перте, и я особенно ясно поняла, какая пропасть нас разделяет.
— Нет, сударь, — сухо отрезала я. — Их вылавливали под мостом — голых с перерезанным горлом.
За купанием мы пропустили вечерний чай и встретились с семьёй синдика только за ужином. Родители Дрона встретили нашу отлучку как нельзя более понимающе: они хихикали при взгляде на нас, подмигивали и намекали на столь чудесно проведённое время, что было ясно: они не верят в невинность наших дневных занятий. В конце ужина, прошедшего столь же весело для одной пары, сколь утомительно для другой, Дрон поднялся из-за стола, не дожидаясь позволения отца и, жестом отказываясь от десерта, произнёс:
— Матушка, Ивона устала, и ей всё это неинтересно. Я провожу её в спальню.
Лица родителей сначала вытянулись, сражённые неприкрытым упрёком сына, но после упоминания спальни они снова заулыбались, и позволение удалиться было дано.
— Ты, конечно, сказал нашей дорогой Ивоне о званом вечере? — окликнула нас матушка Дрона, когда мы уже собирались покинуть столовую.
— О званом вечере? — удивлённо переспросила я, а Дрон вежливо ответил:
— Нет, матушка, прошу меня извинить.
— Ну, так не забудь всё рассказать! Ивона, дитя моё, вы ведь не откажитесь принять участие в нашем маленьком торжестве? Оно будет в конце недели, послезавтра, кажется.
— На третий день, матушка, — поправил её Дрон и вывел меня из комнаты прежде, чем она успела возразить.
— Званый вечер! — повторила я, когда могла надеяться, что мои слова будут услышаны только непосредственным собеседником. — Как странно, но в честь чего?
