Пасифик (СИ) - "reinmaster" (читать книги полностью .TXT) 📗
Всё вдребезги, ничего не жалко!
— Я виноват, — сказал он. И ещё раз:
— Я виноват…
— Я виноват…
***
Он брёл по земле Нигде, во времени Никогда, где луна сделана из сыра, а звёзды — из жёлтого марципана.
Но неожиданно для себя оказался на окраине Зонненранд.
С каким-то давящим безразличием Хаген смотрел, как языки пламени вырываются из окон ближайших домов. Искры сыпались веером, но жара не ощущалось: его тушил град, превратившийся в мерзкую, скобяную сечку. «Срань-дрянь» — сказал бы Мориц, марсианский боевой муравей. Собственно, так он и выразился, и впервые в жизни Хаген был с ним абсолютно согласен.
Ускориться… да, надо бы…
Автоматическим движением он поднял воротник, сгорбился и заковылял вдоль забора, отчаянно нуждающегося в покраске. Впрочем заметные на ржавчине белесые пятна могли быть плесенью или остатками кислоты. Из гнутых, перекосившихся труб торчала ржавая изоляция. Заводские улицы пустовали — варварский, убитый ландшафт, но во дворе стоял броневик, люк его был открыт и оттуда шаяли клубы белого дыма, как будто шофер внутри решил закурить.
— Они проиграли и эту войну.
Тень рядом с ним саркастически ухмыльнулась.
— «Они». Какая ты всё же мразина, дружок! Университетская косточка. Проиграли-то благодаря тебе.
— Нет, — возразил Хаген, не поворачиваясь. — Благодаря Пасифику и фрау Инерции. И если ты ещё раз назовёшь меня «дружок», то получишь в репу. Даже с учетом того, что я виноват.
Благодаря Пасифику… но так ли это? Так?
Да?.. Или нет?
Он не знал. Мысли смешивались с дымом костра, развеивались на ветру, а общее состояние было таким, будто он обожрался барбитуратов.
Вот город. Разбомбленный, но всё-таки город. Вещи стремительно теряли реальность, и было бы отнюдь не лишним прикрепить указатели. Слева «сущее», справа «стена несущая»… как-то так. С некоторой тоской он припомнил щеголеватого Ранге — в торчащих на горизонте линиях ЛЭП тоже имелось что-то щеголеватое. Стройная, с гвардейской выправкой сталь контрастировала с заревом, плотно залившим небо, кружевные опоры стремились к полёту, и с острым, проникающим даже в ноздри чувством бессилия, он вдруг понял, что не увидит солнца. Никогда.
«Мне жаль, — вздохнул Лидер, — какая страшная гекатомба! Бла-бла».
Обман! У меня же не было выбора!
— Что, техник-чистые ладошки? Тяжело таскать каштаны не для себя?
С чёрными баллонами за спиной брезентовый Мориц напоминал архангела всех пожарных.
То есть очень грязного ангела.
— Мы были легендой, — сказал он. Его тёмные глаза плакали и смеялись, а мелкие собачьи зубы выстукивали дробь отступления.
— Мы будем легендой. Они будут плевать нам на могилы. И никто не узнает, что у меня был дед из Дендермонде, что я мечтал быть как Буби, и толстый клоун Краузе задолжал мне пять марок. По-твоему, справедливо?
— Нет, — помедлив, ответил Хаген. — По-моему, нет.
— А по-моему, да. И по-моему, справедливость — такая штука, которую стоит вечно вертеть на твоём большом, неприлично раздутом эмпо с Цугшпитце величиной. А что ты скажешь о своём эмпо, безымянный солдат?
— Я скажу… что оно тяготит. Как твоё барахло. Смотрю, ты от него не избавился.
— Эй, дурила, а ты наточил свои принципы! Но вот, что скажу ещё, друг-не-дружок: твой рюкзак тяжелей моего. Понимаешь?
— Может быть, — согласился Хаген. Ему хотелось завыть. — Я буду помнить о тебе, а ты обо мне. И когда настанет четвёртая ночь Адвента…
— Ох-да-да, — Мориц кивнул и издал короткий невесёлый смешок. — Будь спок. Мы зажжём другу другу свечки и будем целоваться, как Роммель с Джульеттой. Сделаем шаг навстречу. Вот только нас так много, что как бы не подпалить этот треханый шарик. Э?
Хей-я. Хо-хо.
***
По мере того, как он приближался к Побережью, идти становилось легче.
Ноги вынесли на проспект, и он помчался, расшвыривая уголь и штукатурку, поскальзываясь на камнях, жадно выглядывая таблички с номерами домов. «Успел? — подзуживал одышливый голос. — Не может быть. Да? Нет! Или всё-таки…» Ему казалось, что глаза выдвигаются из орбит как объектив фотоаппарата: «Где? — вопрошали линзы. — Как? Всё ли в порядке?»
Шпайхерштрассе… вот… Вот!
Боже мой, неужели успел?
Он остановился поодаль, не в силах переступить черту.
На горизонте глухо урчало. Тишина пахла морскими водорослями, однако здание Центра, такое беззащитное с его медальонами и балкончиками, выглядело не мёртвым, а притаившимся. Какая-то деталь в его облике показалась чужой, избыточной, а может быть, чужим стал он сам? В пропитанной кровью форме, с одичавшим лицом. Умница-техник с фальшивыми документами. «Что я должен сказать? — пробормотал он, не замечая, что говорит вслух. — Марта, что я должен сказать?»
Пасифик. Heilige s land. Я принёс вам…
На одно мгновение луч пробился сквозь застилающую небеса пелену, и оконные стёкла засверкали как радуга. Разнополосный спектр брызнул на черепицу: дверь отворилась.
— Марта, — позвал он. И, вздрогнув, ещё раз:
— Марта?
Скрестив руки, сунув ладони под мышки, она глядела на него.
«Марта», — повторил он в третий раз. — Я вернулся». И вдруг что-то перевернулось, он почувствовал себя растерянным и беспредельно счастливым. Закончилось страшное одиночество. Водоворот расступился, а в просвете сияли глаза — с той вопросительной строгостью, которая свойственна молодым, душевно опрятным женщинам, не знающим зла.
— Хаген? — произнесла она, будто не узнавая.
— Меня зовут Йорген, — поправил он. — Йорген из Хагена. Йорген Кальтенберг. Я вспомнил.
Забавно, они шептались как школьники. Главное — не пробудить зачарованный лес. Ах да! Неподъёмный груз вновь навалился на плечи, пригибая их своей тяжестью; он встрепенулся, и фигурка на крыльце опасливо качнулась назад.
— Марта, тебе нужно бежать. Эвакуироваться.
— Бежать?
Как объяснить? Она стояла на крыльце, кутаясь в шаль, и под бронзовым козырьком висело распятие — бессмысленный кусок дерева, который он заметил только сейчас. Из глубин дома струился свет, уютно пахло стиркой и кухней.
Капустный суп?
— Собери вещи, — приказал он. — Только необходимое. Здесь оставаться нельзя. Может быть, Территория не тронет тебя. Нужно только выйти и посмотреть ей в глаза. Со мной всё кончено, Марта, но у вас-то ещё есть шанс… — он призадумался. — Шанс… Почти уверен, что есть хотя бы маленький шанс. Процентов на пять. Потому что «змеи наследуют кротким» и «всякая плоть — трава»… Ох-ох, чёрт! Кто-то протаранил мне фюзеляж…
Он засмеялся.
Белое лицо Марты тонуло в рассветных сумерках.
Ветер гнал по равнине мутные серые волны с гребнями дыма. Вассерштрассе уцелела, но многоэтажные здания на проспекте обратились в руины. От башни «Кроненверк» остался обгрызенный чёрный кол, похожий на обломок печной трубы. «Массовые убийства, — подумал он. — Инертность души. Пора выплачивать репарации. Но кто я — судья или обвиняемый? И как такое возможно?»
Он перевёл взгляд на Марту и опешил: в грудь целил игрушечный пистолет.
— Что ты делаешь? — удивился он. — Зачем?
Юде. Гессенский дурень.
«Как глупо, — шепнул голос. — До чего же мы идиоты». Теперь он видел больше, чем в детстве, и бесконечно больше, чем в начале пути. Подснежники, крокусы… а я не вернусь, нет, я не вернусь… Очень жаль. Осыпанный снегом Рогге ласково кивал ему простреленной головой, показывая место, где когда-нибудь будет фонтан. Если верить фантазии и не обращать внимания на кресты, получалось, что весь мир должен состоять из фонтанов.
Он представил и улыбнулся. Это вышло непроизвольно.
— Пасифик. Я — Пасифик!
— Нет, — тихо сказала Марта. — Ты убийца. Будь ты проклят, убийца!
Подняла маленький пистолет — рогатку с перламутровой рукояткой. Тяжело всхлипнув, поджала губы.
Зажмурилась…
