Паломничество жонглера - Аренев Владимир (книги онлайн читать бесплатно txt) 📗
— Кем?!
— Это же так просто, Секач, — снисходительно произнес Ильграм Виссолт. — Разумеется, фистамьеннами. Или я ошибаюсь?
— Вы абсолютно правы, — кивнул Хэддол. — Именно фистамьенны приказали нашим воинам вмешаться в строго указанный момент, не раньше и не позже. И уже после того, как бунт был подавлен, наши дознатчики отыскали много свидетельств… участия в упомянутых событиях фистамьеннов, помимо тех обращений к эпимелиту Сьемта, которые зафиксированы и подтверждены свидетелями.
— И все, кто погиб в городе из-за того, что монахи-воины вмешались слишком поздно, «на длинную цепь перерождений отдалены от возможности достижения естественности и беззаботности», — подытожил Баллуш.
— Вы жалеете быдло, вздумавшее бунтовать?! — полюбопытствовал Хиларг Туиндин.
— Ничуть. Я говорю о тех, кого это быдло вытряхивало из постелей, насиловало, резало, бросало живьем в костры. А еще, братья, я говорю о том, что если Нисхождение состоится, такая участь может ждать любого из нас. Любого! Готовы ли вы к усмирению не одного бунта, но множества? К тому, что завтра в каждом городе и в каждой деревушке обезумевшие от крови и страха люди — ваши прихожане! — начнут резать друг друга — не от злости, а в панике — и что везде фистамьенны запретят вмешиваться. А тех, кто запрет нарушит, покарают сразу же, жестоко и просто, преисполненные небесных естественности и беззаботности?! Готовы?!! А смятение и страх обязательно придут в Иншгурру, когда народ наконец-то поймет, что Нисхождение началось — и что снисхождения им не дождаться. Помните: каждого, кого не будете контролировать вы, возьмут под свою опеку запретники. Спросите себя: много ли останется приверженцев Церкви, когда начнется то, что случалось при каждом Нисхождении? Увы, братья, следует признать: в момент опасности большинство захочет спастись здесь и сейчас, а не радеть о благах своих будущих перерождений.
— А вы циничный человек, Баллуш.
— Я прагматичный человек, Ларвант. И я видел, как тонул «Кинатит»… и еще многое, что заставляет меня изо всех сил противиться одной мысли о Нисхождении. «Не способна Земля выдерживать ваш вес, ваш Свет и вашу Тьму!» — это ведь опять же из «Бытия». Зверобогам место в Тха Нереальном, людям — в Тха Реальном. Разве вы станете спорить с этим?
— С этим — нет, — произнес вдруг глубокий, с хрипотцой голос. Тихоход даже не сразу узнал, кто говорит, ибо за всё время нынешнего Собора Галлиард Огнелюбец, настоятель Драконового монастыря, не произнес и пяти слов. Однако всё, сказанное им, весило более, чем многочисленные восклицания и рассуждения Туиндина или Пустынника. — Спорить вообще последнее дело. Я лишь хочу спросить у Баллуша Тихохода и у Осканнарта Хэйра: чего вы хотите? И что предлагаете? Искать по всему Ллаургину Носителей? Не выполнять указания фистамьеннов? Что именно?
— И то, и другое, — ответил Баллуш. — И еще многое, о чем здесь будет сказано, если…
Но про «если» уже никто не слушал: иерархи повскакивали со своих мест и наперебой вопили, словно, перепившиеся селяне. Свечи в нишах и на столе укоризненно покачивали огоньками, словно осуждали… иерархов? или Баллуша?!
Глядя на спорящих, Тихоход почувствовал, что воображаемые священные акулы уже сужают вокруг него свои круги.
Вот-вот перевернутся вверх брюхом, чтобы начать рвать в клочья.
В «Рухнувшем рыцаре» вечер понемногу налаживался. После неожиданных родин народец поутих и вспомнил о кружках. Хозяин, Пенистый Шулль, тоже вздохнул спокойнее и вознамерился было хлебнуть пивка, но Рутти была начеку. Только-только нацедил темного ячменного, только тараночку припасенную из кармана за хвостик потянул…
— Отдыхаешь?
— Ну, Рутти! Побойся Сатьякала, после таких-то переживаний!..
— И так глаза уж вон в разны боки смотрят! — непререкаемо заявила супруга. И ловким, почти неуловимым движением лишила Шулля и таранки, и кружки — он даже на миг поверил, что и впрямь с глазами что-то не в порядке. Хотя за столько-то лет мог бы и привыкнуть, Змея — свидетель,
— Рутти… — Он попытался облапить ее (правой рукой — а левой незаметно перехватить тарань), но был шлепнут (по левой) и выдворен за стойку. Где прям-таки нос к носу столкнулся с тем странным постояльцем.
— Добрый вечер. Что это там за шум? — И говорит незнакомец вроде нормально, а всё равно не по себе как-то. Или причина в шрамах его, что на щеках в улыбку страшненькую складываются?
— Шум? — переспросил Пенистый.
— На улице. Вы разве не слышали?
— Да то, говорят, каких-то монахов поубивали, — сообщил сидевший возле стойки Рынюль Безрукий. — Круто, говорят, обошлись со святыми отцами. Так отправили во Внешние Пустоты, что двое стражников, которые нашли их, угроханных-то, час проблёвывались.
— Опасный у вас район, — покачал головой постоялец. — Ладно, хозяин, вели-ка подать ужин ко мне в комнату, на двоих.
Только сейчас Шулль заметил, что постоялец явился в компании с пареньком чуть помоложе его, в странном каком-то металлическом нагруднике и с каплевидным шлемом на башке. «Тьфу, — брезгливо подумал Пенистый. — Кто б знал, что ты, господин хороший, мужеложцем окажисси».
Однако клиент завсегда прав (пока деньжата исправно платит), так что Шулль только поклонился и заявил: самым спешным образом устроим.
Ужин к комнате постояльца Пенистый нес вместе с Рутти — больно уж любопытство разобрало, прав ли он в своих скверных догадках относительно предпочтений этого, со шрамами. Уже поднявшись на этаж, он услышал, как гость постояльца почти кричит: «…клятву нарушил! Понимаете, нарушил клятву! И теперь…»
Сухой голос велел ему обождать — и тотчас же, чуть погромче, пригласил Пенистого и Рутти войти и внести ужин. Шулль обнаружил, что коленки у него самым позорным образом трясутся — однако вошел. Вслед за Рутти он поставил поднос на стол, низко поклонился и постояльцу, и гостю, после чего, пятясь спиной к двери, вымелся наружу. Чуть не грохнулся, зацепившись о порог, да супруга вовремя поддержала под локоть.
Вниз спускались в молчании. Только когда оказались в общем зале, Рутти прошептала:
— Сатьякал всемилостивый! Ну и страхолюда ты пригрел. Когда он съезжать-то собирается?
Пенистый пожал плечами:
— Да зандробы ведают! Он мне не говорил. А шрамы, ты видела его шрамы?! Хотел бы я знать, откуда…
— А я вот не хотела бы! — отрезала Рутти. — Ни в жисть бы не хотела!
И разрешила ему, так и быть, выпить кружечку пивка, для успокоения нервишек.
Если тебе дадут бумагу с рисунком или текстом — рисуй на полях, рисуй на обороте.
Но рисуй!
Если тебя вынуждают сделать шаг — сделай два, но не в том направлении. И оглядись по сторонам.
Шепот. Вкрадчивый, бархатный, слегка шепелявый:
— Глядите-ка, кто к нам пришел!
И другие голоса тотчас подхватывают:
— Лягушонок! Голый лягушонок!
Ты вдруг понимаешь, что они правы, ибо ты действительно наг перед ними. Дело не в одежде — что может скрыть одежда?! — дело в твоей душе. Даже для тебя самого она остается не познанной до конца, для них же, этих голосов («Лягушонок-попрыгунчик! Лапушка!»), твоя душа — распятый на пюпитре свиток. Они способны прочесть в ней всё.
Даже то, что ты никогда не захочешь прочесть сам, они прокричат тебе это прямо в уши, зло и снисходительно. Как и подобает зандробам-искусителям.
Ты помнишь? — здесь Внешние Пустоты. Или их преддверие… предпустошь? предбездна? предпрорва? Приемная демонов.
Когда душа покойного отправляется дальше по цепи перерождений, наверное, именно в предпустотах исчисляют ее грехи и заслуги. Мало кто захочет после такой абсолютной исповеди вернуться в ту же жизнь и в то же тело.
Но тебе — придется.
Чтобы прозреть, нужно ослепнуть. Сейчас, после шага вовне, ты ослеп. Потом, когда (если!) возвратишься в Ллаургин («…какое нелепое слово! Интересно, что оно означает?»), ты снова обретешь возможность видеть глазами. Но к тому времени — не только ими. Ты прозреешь относительно самого себя, своей природы, того свитка, который сейчас лежит, распятый, на пюпитре… было, уже было…
