Восхождение тени - Уильямс Тэд (лучшие книги без регистрации .TXT) 📗
– Разумеется.
Когда Чавен удалился, Сланец пошёл посмотреть, как там мальчик. Во сне личико Кремня расслабилось, рот приоткрылся, взъерошенные волосы казались светлее лимонного кварца.
«И что всё это значило? – гадал, разглядывая его, приёмный отец. – Он знает, но не знает?» Как всегда, Сланец мог только дивиться тем чудесам, которые они с Опал привлекли в свою жизнь, и этому подменышу… ходячей загадке.
Утта потянула старшую женщину за локоть, стараясь удержать, но усилия её оказались тщетны. Они вместе поскользнулись и едва не шлёпнулись в грязь, которой была покрыта главная улица. Кайин сделал слабую попытку их подхватить, но женщины выровнялись сами.
– Меня не остановить, сестра, – Мероланна тяжело дышала от напряжения и холода.
До того, как Мост Шипов начал расти, дни стали ощутимо теплее, но с началом осуществления этого чудовищного плана на всё побережье вокруг Южного Предела опустился промозглый туман, как будто лето, не замечая крепости, пролетело мимо, и сразу наступил декамен или даже ещё более поздний месяц.
– Кайин, помоги мне, – взмолилась Утта. – Тёмная леди убьёт её!
– Возможно, – пожал плечами квар. – Но взгляни – мы все пока живы. Похоже, жажда крови немного утихла в моей матери в наступившие печальные дни.
– Ты обезумел, юнец? – воскликнула Мероланна. – Жажда крови утихла в ней, как же! Она сию минуту убивает наших людей! Я слышу их крики!
Кайин пожал плечами:
– Я же не сказал, что она совершенно изменилась.
Мероланна быстро и целеустремлённо зашагала дальше, шлёпнув Утту по руке, когда жрица Зории попыталась придержать её.
– Нет! Она меня выслушает! Меня никто не остановит!
– Если бы Рыло и другие сторожа не были призваны в помощь осаждающим, – жизнерадостно отметил Кайин, – вы бы даже из дверей не вышли.
Мероланна в ответ только обнажила зубы в такой гримасе, которая, появись она на лице какого-нибудь другого человека, а не столь почтенной вдовы, была бы, пожалуй, названа хищным оскалом.
Нагромождение доков и портовых строений, глядящих на затопленную насыпную дорогу до замка, являло собой сцену хаоса из ночного кошмара. Существа всевозможных форм и размеров сновали туда и сюда сквозь туман, а толстые скрипящие древоподобные лозы Моста Шипов возвышались над ними, как искорёженный скелет разрушенного храма.
Мероланна, чья юбка уже была заляпана грязью до середины, не вздрогнув встречала даже самых гротескных существ, выныривающих из мглы, но как солдат, решительным маршем штурмовала чёрный с золотом тент, одиноко и безучастно стоящий в центре суматохи.
«Она отважна, – подумала Утта, – и этого у неё не отнять. Но та, кого она ищет – не простая смертная, и не устрашится гнева пожилой женщины. Если то, что сказал Кайин, правда, тёмная леди и сама старше, чем мы можем вообразить: она – дочь бога. И, видит милостивая Зория, наверняка к тому же гневлива и мстительна свыше пределов человеческого разумения».
Если бы не все те безумные события, которым она стала свидетелем, Утта бы обозвала все рассуждения кваров о богах, Огнецвете и бессмертных близнецах чепухой… но ничем другим нельзя было объяснить ею увиденное и творящееся прямо сейчас вокруг!
Для Утты Форнсдодир, всегда полагавшей себя женщиной образованной, умевшей, несмотря на своё служение, высмотреть зёрна истины в историях древности и отделить их от плевел глупости и суеверия иных сказаний, настало время, когда ей пришлось столкнуться с такими ужасами, что она уже начала даже терять присутствие духа.
Ясаммез стояла перед шатром как воплощение Кошмара, с ног до головы облачённая в чёрные, покрытые шипами доспехи, с напоказ обнажённым мечом цвета слоновой кости на поясе. Она глядела на что-то в скрытых облаками верхушках колючих лоз, что-то, чего Утта увидеть не могла, и не отвернула взгляда даже когда герцогиня Мероланна резко остановилась перед ней и медленно, с видимым усилием опустилась на колени. Тонкий пронзительный визг, который мог бы издать и ветер, разнёсся над этой немой драматической сценой, – да только Утта знала, что это не ветер. В стенах крепости Южного Предела фаэри убивали мужчин, женщин и детей.
– Я не могу долее выносить такую жестокость! – Мероланна, чей голос был твёрд ещё несколько мгновений назад, начала запинаться, и Утта чувствовала, что это не просто страх: что-то было такое в тёмной Ясаммез, что у любого слова застревали в горле. – За что вы губите мой народ? Что они сделали вам? Две сотни лет прошло с последней войны с вашими соплеменниками – мы почти позабыли даже о вашем существовании!
Ясаммез медленно повернула к ней лицо – бесстрастную маску, бледную и странно прекрасную несмотря на нечеловечески острые черты.
– Две сотни лет? – произнесла женщина-фаэри своим хриплым и певучим голосом. – Краткие мгновения. Когда бы ты увидала, как столетия проплывают мимо, как наблюдала их бег я, только тогда твои разговоры о времени что-то бы значили. Твой народ обрёк мой на гибель, и теперь я проявляю ответную любезность. Можешь смотреть, как они умрут, или можешь укрыться где-нибудь, но не занимай моё время.
– Тогда убей меня, – голос Мероланны вновь сделался твёрд.
– Нет, герцогиня! – вскричала Утта, но внезапно ноги у неё задрожали, как стебли камыша, и отказались нести хозяйку, так что приблизиться жрица Зории не смогла.
– Тихо, сестра Утта, – герцогиня снова повернулась к угловатой тени – Ясаммез. – Я не могу просто смотреть, как умирают мои люди – мои племянницы и племянники, мои друзья – но и прятаться от этого я не могу. Если вы понимаете, что значит страдание, как о том говорите, прекратите моё, – женщина склонила голову. – Возьмите мою жизнь, вы, равнодушное создание. Длить чью-либо агонию не пристало высокородной леди.
Ясаммез взглянула на Мероланну и подобие холодной улыбки заиграло на её губах. Долгое время они стояли так – как персонажи пьесы про безжалостного завоевателя и беспомощную жертву или про палача и приговорённого, но Утта понимала, что на деле не всё было так просто.
– Не тебе рассказывать мне о страдании, – наконец произнесла Ясаммез. Её голос ещё звучал грубо и странно, но сделался ниже, мягче. – Никогда. Буде я привела бы сюда всех, кто дорог тебе, и убивала на твоих глазах одного за одним, даже и тогда не тебе упоминать при мне это слово.
– Я не знаю, что… – начала Мероланна.
– Молчи, – так мог бы прошипеть раскалённый клинок, вонзённый в ледяную воду. – Известно ли тебе, что ты и твой презренный род сделали с моим народом? Охотились на нас, убивали нас, травили нас, как паразитов. Те, кому удалось спастись, удалились в изгнание в холодные северные земли, вынужденные укрыться под пологом сумерек, как ребёнок прячется под одеялом. Да, вы украли у нас даже солнце! Но жесточе всего то, что вы привели наш род на край погибели, а затем отняли и наш последний шанс выжить! – бледный лик навис над герцогиней, чёрные глаза превратились в узкие щёлочки. – Длить агонию, говоришь? Да если бы я могла, я пытала бы каждого из вас, каждого мягкотелого смертного слизняка, а затем вытопила из вас жир на огне, наслаждаясь вашими воплями. И курганы из ваших обугленных костей стали бы вам единственным надгробием.
Ненависть тёмной леди обдала их ледяным холодом, как порыв студёного ветра с гор. Утта не смогла сдержаться – тихонько пискнула от ужаса.
Ясаммез повернулась к ней, как будто впервые заметила.
– Ты! Ты зовёшь себя служительницей Зории. Что, кроме слезоточивой чуши, ты знаешь о белой голубке – о настоящем Рассветном Цветке? Что ты знаешь о том, как отец её и его клан мучили её, убили её возлюбленного, а затем отдали её одному из кичившихся победой братьев, как будто богиня первого света – всего-навсего жалкий военный трофей? Что знаешь ты о том, как они пытали её сына – Горбуна, которого вы, подёнки, зовёте Купиласом, – пытали до того, что он рад был пожертвовать своей жизнью, лишь бы избавить землю от этих чудовищ? Тысячи лет он провёл в мучениях, каких ни ты, ни даже я не в силах и вообразить, чтобы сохранить мир в безопасности! А теперь подумай вот ещё о чём: вы называете его богом… но я зову его – отцом, – её лицо – маска ярости – вдруг стало безразличным и вялым, как у покойника. – И сейчас он умирает. Мой отец умирает, моя семья, всё моё племя умирает – и ты говоришь мне о страдании.
