Ледобой. Зов (СИ) - Козаев Азамат (книги без сокращений .txt, .fb2) 📗
Ледок подскочил, затолкал связанного подальше. Ясна и Верна переглянулись
— Вот змея! Ох, змеюка подколодная! И что теперь делать? Искать гадину, да сюда за косу волочь?
— Уж не знаю, кого благодарить, но обойдёмся. Забыла она одну свою вещицу. В тот, последний день, на сеновале обронила. Спроворю зелье, — и, повернувшись к млечу, дурашливо пускающему слюни, погрозила пальцем. — До конца жизни будешь должен. Не расплатишься. Колоть тебе дрова бабке Ясне до скончания веку!
Глава 31
… Братец Догляд, как так вышло, что ты вляпался? Везут тебя за горы за моря, на съедение злым людям…
… А так и вышло. Не ходить мне по синему морю на своей ладье…
… Легко сказать! Едут по бокам трое псов, загрызут, только дёрнись…
… А иногда кажется, будто схожу с ума — в голове звучат разные голоса, да всё кричат от того, что худо им. Кричат про жар и язвы…
«Медведи» переглянулись, который раз за день. Бормочет что-то, будто говорит с кем-то, губёшки белые, еле шевелятся, шепчут без звука, крови в лице совсем нет, едет в седле почти что труп. Ещё немного, лошадь фыркать начнёт, назад коситься, на дыбки поднимется. Не любят они мертвецов.
— Перешли межу. В боянских землях, слава богам, — старший утёр испарину. — Ещё два-три дня и на месте.
— Больно жарко, Ялок, — молодой рыжий дружинный, оттянул как мог броню и подул за пазуху. — Сопреем же. Давай скинем. Уж в поту плаваю, как в речке, а?
— Нет! — жёстко отчеканил старший. — Не абы кого везём, потому мой вам приказ — ехать в бронях и оружно.
— При нём ни меча, ни ножа, — поддержал товарища долговязый Серый, может быть даже в одном росте с подсудимцем. — Зубами загрызёт?
— А ну как дружки его выручать полезут? — Ялок огладил короткую, но густую бородень. — Соображать надо!
— Какие дружки? — в голос разгоготался рыжий. — Где наши кони следы оставляют, не знает никто! Разве что птицы на небе.
— А такие, — Ялок гневно сверкнул глазами. — Молодые вы оба, да память у вас девичья. Забыли, что дружки у этого ворожбой завтракают, обедают и вечеряют, да ворожбой запивают?
Рыжий и долговязый приуныли, мрачно обменялись взглядами. Не видать нам облегчения в эту жарень! Так и будем париться в бронях. А рыжий ещё и на Ялка незаметно кивнул и пальцами показал: три-два-один…
— А своим ли делом вы, парни, заняты? Иной о княжеском медведе всю жизнь мечтает, надеть жаждет, а тут едут двое… не хочу, не буду!
— Тёмный ты, Ялок! — рыжий подмигнул приятелю: ну, я же говорил, что заведёт свою любимую песню. — Я вот надеюсь в воеводы выбиться, а для воеводы главное что?
— Что? — передразнил его старший.
— Взгляд воеводский! — и пальцем показал в небо. — Через время, да через пространство! Где ждать беды, а где в лёгкую пройдёт.
— Вот оно значит как? — Ялок закивал, поджав губы. — Никчемный ты предводитель, Ялок, если к седым волосам лишь в десятники выбился, так выходит? Нет у Ялка взгляда через пространство и время? Никчёмный ты, Ялок, получаешься, да?
Парни смущённо переглянулись. Вон куда залезли, не подумав. Вот тебе и воеводский взгляд через пространство и время! В лёгкую пройдёт, значит?
— Но ведь не кому-нибудь, а только тебе кот порты приносит! — нашёлся долговязый Серый, глазами приятелю показывая: «Ты совсем тупой?». — Даже не князю, а десятнику с медведем на броне!
— Я вот давно спросить хотел, — в досаде рыжий кусал ус, тоже мне воевода будущий, дурак настоящий. — На порты не наступает? Ну, кот. Коты же маленькие, а порты долгие.
— Мой большой, — десятник оттаял, взгляд потеплел. — Не домашний у меня, а камышовый! С иным некрупным псом будет вровень. И тащит порты, бошку отвернув, чтобы, значит, сбоку волочились, понимаешь? Здорово, правда?
На самом деле ведь здорово. Ну, согласись! Верховой, что выехал из ближайших кустов, выразительно посмотрел на рыжего, усмехнулся и молча рукой сделал, ну давай, кивни, что здорово. Тебя же спрашивают.
Ах, мы броне запарились? В поту, как в речке плаваем? А не похоже оно, как из бани ныряешь да в снежный сугроб, в котором намело по горлышко? Аж зябкость по телу пробежала, ровно тысячей иголок укололо. Нет? Не похоже? «Воевода» поёжился.
— Слушай меня! — рявкнул Ялок, молниеносно выхватывая меч, — Коня под уздцы и ходу все трое! Ну!
Воевода, значит? Взгляд через пространство и время? Рыжий унёсся вторым, сразу после долговязых, один из который держал в поводу коня другого. Синяя Рубаха, гнедой конь, рубцы по лицу и взгляд… но ведь он там остался, в Преграде! И ушли они со стариком за тем, вторым… который поганое золото Догляду дал! Рыжий ещё успел оглянуться, ухватил краем глаза стремительный высверк синего пятна и… аж зубами заскрипел. После сшибки тишина, внезапно наступившая на мгновение-другое — самое поганое что есть на свете. Это значит, что через счет-другой что-то зашуршит-заскрипит-звякнет, и наземь из седла сверзится разрубленный. А может пеший осядет, рассаженный сплеча, и рядом упадёт бесполезный теперь меч. Твою да с присвистом!
А он будто за плечом всё это время был, даже головой крутить не надо. Краем глаза выхватываешь слева что-то тёмное, и аж челюсть от удивления отвисает, будто на кулачках тебе прилетело под ухо — клац — и теперь на всю жизнь с раззявленным ртом да в слюнях. Твой Грач ногами сучит так, аж не видать в какой счёт где которая, стук копыт перелился в ровный мерный гул, а конь Синей Рубахи словно по воздуху летит, медленно-медленно, как муха в меду ползёт. Ветер колышет рубаху ленивее ленивого, вот сивый вихор от скачки плавно поднимается, будто цветок после ночи, а вот опускается. А потом всё смазывается: это мгновение боги, видать, ровно кузнецы, с десятком другом сплавили — Сивый тёмным пятном стремительно расчертил пространство впереди, и вот он, прямо перед глазами, солнце на мече бликует… Хочешь свой меч поднять, но только теперь делается ясно: не он ползёт, ровно муха в меду, а ты, да к тому же со спудом на руках и ногах, и последняя картинка, что ты видишь в этой жизни — меч в боевой рукавице с выжженным на коже медведем князя боянов, таким же точно, как твой…
Долговязый так и замер с мечом, занесённым для удара. И даже про то забыл. Просто сидел в седле с занесённым клинком, конь фыркал, порывался на дыбки встать, просился вон отсюда, а Синяя Рубаха молнией уходил вперёд. Серый без единой царапины таращился вокруг широко распахнутыми глазами: рыжий к Злобогу обезглавлен, Догляда Синяя Рубаха после себя оставил располовиненным, а Ялок пытается ползти, да рана не дает. Просто глухо стонет и время от времени приникает к земле, будто за новой силой…
— Тебе-то всё это зачем?
Ужег, тёмный от недосыпа и треволнений, буравил мрачным взглядом Ассуну.
— Что «это»?
— Люди мрут, как мухи, скоро все окрестные земли сверзятся в пропасть, а я вижу только радость на твоём красивом лице. Тебе-то это зачем?
— Ой, держите меня семеро! Это что, муки совести? Не поздновато, колдун?
— Никакие муки меня уже не спасут, и всё же.
Ассуна плотоядно улыбнулась, зашла Ужегу за спину, пальцем провела по бритой голове, наклонилась, положила подбородок ему на плечи и горячо прошептала в самое ухо:
— Если ты спрашиваешь, почему мрут бояны, млечи, соловеи и прочие, так тут всё просто. Они не люди. А скотина, бывает, дохнет.
Ужега передёрнуло, но дрожь отвращения он дальше лица не пустил. Счёт или два верхние веки колдуна ходуном ходили, его перекосило на левую сторону, но сидеть он остался, как сидел.
— У тебя к ним личный счёт?
— А говорят, одной любопытной лисичке на торгу носик оторвали.
Чернявая потянулась жаркими губами к мочке правого уха колдуна, смачно облизала гибким языком и засосала полными губами. Ужег остался недвижим.
— Я уже говорил, что ты редкостная мразь?
— Ага, — на мгновение она освободила рот. — Говорил, мой медовый. И завтра ты отравишь ещё два колодца. Хорошо?
