Сто полей - Латынина Юлия Леонидовна (книги бесплатно .TXT) 📗
Вечером Бариша ужинал у наместника Рехетты в павильоне на берегу пруда, именовавшегося Малым Океаном. Великий Океан находился в государевом дворце в столице. Бариша пил одну чашку за другой и думал, что пятьсот лет назад племена по ту сторону земли меняли изумруды на дутое стекло, – а теперь вот шлифуют изумруды сами. Поклонялись людям из морских саней, – а теперь вот приплыли на восток сами.
«А ведь это – как знамение, – подумал Бариша. – Как говорит Арфарра: в истинном государстве вещи соответствуют именам: ойкумена – должно значить весь мир. Миру снова тесно в своих границах, как набухшему зерну. Было же пророчество о вестниках нового солнца, приходящих с запада. Не все же пророки, в конце концов, лжецы и провокаторы,» – думал Бариша, и глядел на огромного, рыхлого наместника.
Тот тихонько урчал, давил пухлыми пальцами рябьи косточки и кидал их, по своему обыкновению, диковинным шестиглазым рыбам в Малом Океане – единственным живым существам, о которых бывший мятежник, судя по донесениям, готов был заботиться день и ночь… «Как, однако, задержалось донесение, – думал секретарь, почему-то с тайной досадой, – давно пора и третьему быть…»
ГЛАВА ВТОРАЯ,
где рассказывается о событиях, произошедших на самой границе ойкумены, где даже время течет по-другому, нежели в центре, и один день службы считается за три, и где разыгрываются сразу две партии в «сто полей»
Прошло две недели: наступил первый день Шуюн. Два события произошло в этот день: экзарх Варнарайна, наследник престола, вступил в центр мира, в Небесный Город: по этому случаю бродили по улицам самодвижущиеся черепахи, спустились с неба боги, подобные мудрым словам указов, и от имени экзарха народу раздали сто тысяч просяных пирогов, квадратных, как земля, и сто тысяч рисовых пирогов, круглых, как небо.
В этот же день караван храмового торговца Даттама пересек реку о четырех течениях, принес положенные жертвы и остановился у узлов и линий девятой заставы. И было это на самой границе ойкумены, где горы стоят на полпути к небу, где летом бывают метели и где даже время течет по-другому, и один день службы засчитывается за три.
Люди из каравана и охрана заставы сварили в котле быка, накормили богов запахом, а мясо съели сами. Люди из каравана рассказали людям с заставы о том, что случилось на Весеннем Совете: и как король сначала объявил войну экзарху Харсоме, а через день признал себя его вассалом, и как заросла в храме трещина, прошедшая через сердце Золотого Государя, и как гнев Золотого Государя уничтожил город Ламассу, вознамерившийся противиться стране Великого Света, и как советник Арфарра и советник Клайд Ванвейлен убили Марбода Кукушонка, и многое другое, столь же поучительное.
– Так что же? – сказал один из стражников. – Мы уже и не застава? Была гора на краю мира, а стала дыра в центре провинции?
Господин Гайсин, начальник заставы, встретил караван в великом смущении.
Три года назад господин Гайсин надзирал за гончарным производством. Как-то раз секретарь Бариша принес экзарху его отчет и расставил везде красные галочки.
– Этот человек жаден и очень неумен, – сказал экзарх.
Бариша возразил:
– Все берут. Его накажешь – другие встревожатся.
Экзарх сказал:
– Это неважно, откуда человек берет деньги. Важно, что он с ними делает потом. Надо поставить Гайсина на место, где его пороки способствовали бы не только его личному обогащению, но и всеобщему благу.
Но, конечно, Бариша был прав насчет того, что у экзарха не было привычки пугать людей, потому что чиновник с перепугу, что его когда хотят, тогда и посадят, начинает вытворять вовсе неизвестно что.
И вот, спустя неделю после этого разговора, зашел господин Гайсин в сад при малой городской управе, и видит: к коньку малого храма привязана маслобойка, у маслобойки сидит молоденькая служанка и качает маслобойку, как колыбельку. Господин Гайсин понял, что дурочка только что из деревни, потому что кто же в таком месте сбивает масло? А вокруг, как положено, спеют персики и сливы, виноград уже наливается бирюзой и яшмой, нежный пруд с уточками и селезнями, мостики с бронзовыми перилами перекинуты подобно радуге. Вечереет, и дневная жара спала, и воздух напоен ночными ароматами.
– Ах, – говорит Гайсин, – какой прекрасный сад! Хотел бы я быть белкой, чтобы порезвиться в его ветвях!
А новая служанка ничего не говорит, только качает колыбельку.
– Ах, – говорит господин Гайсин, – как прекрасно это озеро, поистине подобное небесному озеру! Хотел бы я быть удочкой, чтобы ловить рыбу в этом озере!
А новая служанка ничего не говорит, только качает маслобойку и краснеет.
– Ах, – говорит господин Гайсин, – как прозрачен этот ручеек! Я хотел бы быть мостиком, чтобы изогнуться над ним.
Тут новая служанка, не переставая качать колыбельки, говорит:
– Ах, сударь начальник, не подобает заниматься такими делами в таком месте.
– Гм, – говорит господин Гайсин, – однако это ты права!
И даже поразился такой тонкости в суждениях.
– У меня, – говорит девица, – есть домик в Нижнем Городе, а садик при нем – не мой. И если бы этот садик был мой, я охотно пустила бы вас им полюбоваться.
В общем, уговорились они, что вечером господин Гайсин осмотрит садик в Нижнем Городе.
Садик ему понравился, он в садике нагулялся вдоволь, и рыбы в озере наловил столько, что удочка его совсем устала, и повадился он в садик каждую ночь.
И вот через месяц, на рассвете уже, слышит – в дверь стучат.
– Беда, – шепчет женщина, – ведь это мой благоверный отыскал меня в городе.
Оглянулась: в комнате ширма, циновки, два ларя: большой и маленький.
– Лезь, – говорит – в большой ларь.
Гайсин полез, ни жив, ни мертв, глядит в щелочку: вперся деревенский мужик, ноги как пень, нечесаный, с солеными пятнами на рубахе, глядит на стенку, а на стенке – зеркальце, подарок Гайсина.
– Ах ты, – говорит, – сука, спуталась, в город утекла!
Тут они стали ругаться страшно, вся улица сбежалась.
– Ладно, – говорит эта деревенщина, – ты мне, порченая, не нужна – пошли к судье на развод и добро делить.
А какое добро? Чугун, да медная ложка, да два резных ларя. Мужик лари подцепил, на телегу – и в суд. Гайсин лежит в ларе ни жив, ни мертв, нагишом, и молится, чтобы ларь на людях не открывали. «Хорошо, – думает, у нас не варварские обычаи, не публичный суд».
Вот их развели. Мужик вцепился в большой ларь и кричит:
– По справедливости большой ларь мой, а ты бери малый.
А женщина полезла ему в глаза, визжит:
– По справедливости большой ларь мой, а ты бери малый!
А Гайсин лежит в ларе ни жив, ни мертв, потому что он узнал судью по голосу, и думает: «Лучше бы у нас были варварские обычаи, чем попасться господину Арфарре». Потому что Гайсин знал, что Арфарра плотской мерзости в чиновниках не терпел.
Тут судья рассмеялся, подозвал стражника и говорит:
– Если по справедливости, – так руби оба ларя пополам, и дай им поровну.
Тут уж господин Гайсин не выдержал, выскочил из ларя, нагишом.
– Смилуйтесь, – кричит, – больше не буду! Готов хоть в село ехать, – однако не докладывайте экзарху, а пуще – жене!
Арфарра так разгневался, что кровь пошла со лба. Прогнал мужика и бабу, велел принести Гайсину одежду и сказал:
– Вы, я вижу, такой человек, который и в деревне порожний сад найдет. Пишите: сознавая ничтожность, прошу назначить начальником заставы. И если замечу какое упущение по службе…
И вот третий год господин Гайсин жил на пограничной заставе и, действительно, за эти три года набеги на границу прекратились совершенно.
В чем тут было дело?
В том, что господин Гайсин был неумен и корыстолюбив.
Границу защищали горы, искусственные валы и сторожевые вышки: «линии и узлы». Смысл «узлов и линий» был, конечно, вовсе не в том, чтобы препятствовать вторжению войска. Варвары – это было не войско, а просто разбойники из-за границы. Налетит десяток-другой, награбит и поскорее спешит с награбленным обратно. Вот тут-то и приходили на помощь «узлы и линии». С «узлов» извещали о нападении, а пока варвары, нагруженные поклажей, копошились у валов, спешили люди из военных поселений, отбирали награбленное и брали заграничных разбойников в плен.
